Страница 7 из 12
– А я вас искал на берегу. Там кошмар… – Его оживленное лицо на миг помрачнело. – Фон Шубенбах лишился сознания, когда увидел двух растерзанных пулями женщин. Его собственная рана оказалась не опасной, но его отправили в госпиталь. Он просил передать вам свою искреннюю благодарность за спасение его жизни.
– Да? – пробормотала Лиза, не зная, что говорить, что делать, а главное, как избавиться от докучливого фашиста.
– Что, не верите? – вскинул брови Вернер. – И правильно делаете. Шубенбах ничего не просил вам передать, но не потому, что он такое бревно, а потому, что был без сознания от потери крови и от потрясения. А ведь он фронтовик! Все-таки наблюдать гибель солдат – одно, а такое…
Он сокрушенно покачал головой, но тут же радостно улыбнулся:
– Не представляете, как я счастлив видеть вас живой, нераненной! Правда, ваш купальный костюм шел вам куда больше, чем это мрачное платье. – Он довольно бесцеремонно с ног до головы окинул Лизу взглядом. – Извините, я иногда бываю бестактен. Хотите знать почему? Впрочем, я расскажу вам потом, по пути в город. Вы позволите вас подвезти?
«А не провалиться ли тебе туда, откуда ты взялся?» – мрачно подумала Лиза. Интересно, что будет, если она откажется прокатиться с обер-лейтенантом в его сером автомобиле? Кажется, это «Опель». До войны несколько таких авто разъезжали по Горькому, затмевая даже «эмки», которые считались самыми лучшими, только для начальства… Довольно роскошная машина для обыкновенного обер-лейтенанта. Вроде бы именно так – обер-лейтенантом – называл Вернера фон Шубенбах. Ага, значит, такое расположение на погонах позолоченных пуговиц с выдавленными на них римскими и арабскими цифрами означает, что человек находится в чине обер-лейтенанта. Но Лизе этого вовек не запомнить, не стоит и пытаться. Она и советских-то воинских званий отродясь не различала, вот еще голову фашистскими забивать не хватало! Кстати, а почему просветы на вернеровских погонах и в петлицах светло-красные? Лиза раньше думала, что у всех фашистов знаки отличия черные. Что означает светло-красный цвет?
Ой, о чем она только думает? Да вовек бы ей не знать фашистских различий!
– Ну так что, фрейлейн, позволите мне вас подвезти?
Голос Вернера вырвал Лизу из совершенно неуместной задумчивости. Она неуверенно улыбнулась. Вот ведь пристал, а?
– Садитесь, садитесь! – настаивал Вернер. – Мы в два счета будем в городе. Кроме того, у нас, как всегда… не помню точно, как говорят русские, – начинают махать руками после того, как бой окончен? Ну, какая есть на эту тему русская пословица? Напомните, пожалуйста!
– После драки кулаками не машут, – сказала Лиза.
– Совершенно верно, – обрадовался Вернер и повторил по-русски, причем вполне чисто: – После драки кулаками не машут! А у нас только так и делают. И сейчас, можете не сомневаться, в городе происходит именно подобное. Удвоены и даже утроены патрули на улицах, идет усиленная проверка документов. На каждом углу стоят местные полицейские, или, как их тут называют, полицаи. – Последнее слово он тоже произнес как бы по-русски. – Хватают для тотальной проверки всех подряд, и прежде всего пешеходов. Полная чушь: ведь тот мерзавец, который расстреливал нас с самолета, отнюдь не пешком ходил. И вообще, он уже давно улетел, мы все – жертвы его нападения, и военные, и цивильная публика. Однако разум частенько отказывает в таких ситуациях, и страдают в первую очередь те, у кого не в порядке документы…
Лиза, доселе слушавшая его вполуха, растерянно хлопнула глазами. Вернер говорил с каким-то намеком. Документы? А у нее есть документы? В смысле, были ли они у погибшей женщины? У самой-то Лизы давным-давно не имелось никаких документов. Она даже и забыла, что Баскаков рассказывал: в городе фашисты их чуть ли не на каждом шагу проверяют. Может быть, та желтоватая книжечка, которая лежит в суконном конверте, и есть документ? Ужасно захотелось на нее посмотреть. Вроде бы новые паспорта называются аусвайсы… А вдруг та книжечка – не аусвайс? И там фотография есть или нет? Если да, то ведь, конечно, вовсе не ее, не Лизина фотография. Значит, доставать аусвайс нельзя. Вернер непременно это заметит. Черт, какая она дура! Почему не заглянула в сумку на берегу? Страх, паника, все, конечно, понятно, но теперь оплошность может обернуться гибелью. А если Вернер спросит ее фамилию?! Имя-то она знает благодаря записке Эриха Краузе, но как фамилия той Лизочки? Что же делать?
Остается только опередить Вернера. Наступление – лучший способ обороны. Кто это сказал? Кто-то из военных. Вроде бы Лиза где-то читала, что авторство приписывается не то нашему генералу Брусилову, не то английскому маршалу Фошу. Наверное, подобная мысль рождалась у каждого, кто попадал в безвыходное положение. И если бы даже фраза не была произнесена раньше, Лиза непременно высказала бы ее сейчас. То есть не вслух, понятное дело, а осуществила бы, так сказать, действием.
– Мне что, ауйсвайс вам предъявить, что ли? – сказала она с обиженным видом и положила руку на замочек саквояжа.
– А зачем? – усмехнулся Вернер. – Я и так знаю…
Он подтолкнул ее к автомобилю, и Лиза пошла, как во сне, не чувствуя ног (расхожее выражение вдруг прочувствовалось ею как нельзя лучше). Села, вернее, плюхнулась на неудобное кожаное сиденье.
– Я и так знаю, что ваши документы окажутся в полном порядке, – закончил предположение Вернер, захлопнул дверцу, обошел автомобиль и сел за руль. «Опель» тронулся.
– Это почему же? – спросила Лиза и откашлялась: голос звучал так хрипло, будто кто-то невидимый давил ей на горло.
– О господи… Ну так ведь кто попало с какими попало документами просто не оказался бы на берегу в компании германских офицеров, я прекрасно понимаю, – усмехнулся он. – К тому же вы о своих бумагах совершенно не беспокоитесь. Они же у вас в саквояже лежат, не правда ли? Вернее, валяются. Именно так заведено у хорошеньких беспечных девушек, которые уверены, что даже во время войны с ними ничего плохого не случится! Я как-то раз случайно стал свидетелем одной серьезной проверки документов. Остановили двух селянок, которые привезли продукты на базар. У каждой девушки под кофточками были нарочно пришитые кармашки для аусвайса и мельдкарты. Документы у них были обернуты в бумажку, завязаны в чистые тряпочки и спрятаны так, что даже при самом смелом обыске не отыщешь!
Вернер хохотнул, оглянулся на Лизу, и та поняла, что надо если не поддержать веселье, то хотя бы изобразить, что поддерживаешь. Она представила, что к уголкам губ пришиты две такие специальные веревочки, и потянула за них. Губы раздвинулись в улыбке.
«Мельдкарта, мельдкарта… Что еще за чертовщина? – всполошенно подумала между тем Лиза. – Она у меня есть, интересно знать? Наверняка есть, должна быть. В смысле, не у меня, а у Лизочки должна была быть!»
– Правда, история в конце концов кончилась не слишком весело, – со вздохом продолжил Вернер. – Документы у девушек оказались фальшивые, к тому же сработанные весьма топорно. Фотографии явно переклеены с других документов, причем выглядели куда старше, чем аусвайс. Да и печати были нарисованы очень убого, поддельные буквы на снимках отличались от действительных на странице аусвайса и выглядели кривыми, словно от влаги расползлись. Ну, конечно, девушки оказались русскими партизанками, которые пробирались в город. Удивляюсь я, право, русским: сами же навлекают на своих людей опасность провала. Ну разве можно так безответственно подходить к столь тонкому, деликатному делу, можно сказать, искусству, как l’espio
Лиза слушала его, стиснув ручку саквояжа. Ее так и трясло. Девчонки… бедные девчонки! Что же с ними теперь? Убили, конечно. Ужас какой!
И ее наверняка ждал бы такой же ужас, если бы она поддалась на уговоры тех людей, которые приходили сначала просить, потом требовать, потом угрожать… тех людей, от которых она бежала.
– Честно говоря, – задумчиво протянул обер-лейтенант, – я поторопился отказаться взглянуть на ваши документы.