Страница 5 из 6
Фамилия Вэйда была Баркер.
Следует признаться, что я не верила ни единому слову из рассказов Вэйда. В конце концов, он был всего лишь семнадцатилетним парнем с поехавшей крышей – к тому же, столь резким, что в моменты возбуждения с ним могли справиться только два рослых санитара. Иногда его закрывали в его отделении на неделю, и Джорджина не могла с ним встречаться. Когда же он приходил в себя, то снова начинал в нашей палате свои визиты на полу.
Отец Вэйда имел двух дружков, которые в наибольшей степени ему импонировали. Звали их Лидди и Хант. «Эти типы способны на все» – говаривал он про них. А говаривал он это довольно частенько и, похоже, его это даже немного доставало.
Джорджине не нравилось мое любопытство относительно отца Вэйда, она полностью игнорировала меня, когда я сидела рядом с ними на полу. Только вот сдержаться я никак не могла:
– На что способны? – допытывалась я. – Ну, и чего такого могут эти типы сделать?
– Этого я сказать тебе не могу, – отрезал Вэйд.
Вскоре после этого с Вэйдом вновь произошли новые вспышки гнева, которые продолжались несколько недель.
Без Вэйда Джорджина сделалась нервной. Поскольку я сама чувствовала себя несколько виноватой в его отсутствии, то пыталась отвлечь ее и найти ей какое-нибудь развлечение. «Давай переставим мебель в комнате», – предлагала я ей, или же «Давай сыграем в скрэббл», или «Давай что-нибудь приготовим в кухне».
Вот эти кулинарные предложения до нее дошли.
– Давай сделаем карамель, – сказала она.
Я была удивлена тем, что карамель могут приготовить на кухне всего два человека. Я была свято уверена, что процесс переваривания сахара требует целой кучи народу и сложнейшей машинерии, точно так же, как и для производства автомобилей. Но, согласно тому, что говорила Джорджина, нам была нужна всего лишь сковородка и, понятное дело, сахар.
– Когда карамель уже сделается, – инструктировала она меня, – мы сольем ее на пергаментную бумагу и сформируем шарики.
Медсестрам ужасно понравилось то, что мы крутимся в кухне.
– Небольшая практика перед тем, когда вы поженитесь с Вэйдом? – спросила одна из них.
– Не думаю, чтобы Вэйд годился в мужья, – ответила ей Джорджина.
Даже тот, кто никогда этим не занимался, наверняка понимает, каким горячим должен быть сахар, чтобы в конце концов превратиться в карамель. Именно таким горячим он и был, когда сковорода выскользнула у меня из рук, и половина горячей карамели вылилась на руку Джорджины, держащей передо мной пергаментную бумагу.
Я завопила на всю Ивановскую, зато Джорджина даже не пискнула. В кухню влетели медсестры, приложили кусочки льда, намазали какими-то мазями, сделали перевязку. Я продолжала визжать, зато Джорджина стояла совершенно невозмутимо, вытянув перед собой свою засахаренную руку.
Уже не помню, кто это сказал, И. Говард Хант или Джи Гордон Лидди во время прослушиваний по делу аферы Уотергейт, что, желая подготовиться к пыткам, каждый вечер он держал ладонь над горящей свечой и держал ее над огнем до тех пор, пока не раздавалась вонь опаленной кожи.
Кто бы из них это не сказал, нам это уже было известно. Залив Свиней, обшмаленная шкура, способные на все убийцы, готовые лишать жизни «голыми руками». Нам – Джорджине, Вэйду, мне – а так же нашей публике, состоящей из медсестер, известны допремьерные показы и генеральные репетиции. Единственное, что рецензии медсестер выглядят несколько иначе, чем в прессе, приблизительно так: «Случай не вызвал у пациентки никаких побочных эффектов», либо: «Пациент продолжает фантазировать, что его отец агент ЦРУ, и что у него опасные приятели».
ЕСЛИ БЫ ТЫ ТУТ ЖИЛ, ТО БЫЛ БЫ УЖЕ ДОМА
Дэзи была сезонным явлением. Она появлялась каждый год перед Днем Благодарения и оставалась с нами до самого рождества. Иногда приезжала к нам и в мае, на свой день рождения.
Всегда у нее была отдельная палата.
– Кто освободит свою палату или поселится с кем-нибудь другим? – спросила старшая медсестра во время нашей еженедельной встречи в один из октябрьских дней.
Всегда это был напряженный момент. Джорджина жила вместе со мной, так что мы разве что могли весело приглядываться к разыгрывающемуся представлению.
– Я! Я! – вырвалась с поднятой рукой некая особа, которая была девушкой Мартиана, но у нее самой был такой малюсенький пенис, и она с охотой его всем показывала. Правда, никто в одной палате с ней жить не хотел.
– Я могу с кем-нибудь поселиться, если только кто-нибудь захочет, но, конечно же, никто не захочет, а мне не хотелось бы никого заставлять хотеть этого.
Это была Цинтия, которая начинала говорить подобным образом после шести месяцев электрошоковой терапии.
– Я могу поселиться с тобой, Цинтия, – поспешила с помощью Полли.
Только это никак не решало проблемы, поскольку Полли уже делила палату с Дженет, недавно принятой аноректичкой. Когда ее вес становился меньше тридцати семи килограммов, ее тут же начинали кормить принудительно.
Ко мне наклонилась Лиза.
– Я видела, как ее вчера взвешивали, – громко заявила она. – Тридцать девять кило. Под конец недели ее подключат к трубке.
– Тридцать девять – это идеальный вес, – стояла на своем Дженет.
Но то же самое она говорила и при сорока одном с половиной килограммах. С ней тоже никто не хотел жить.
В конце концов, после недолгой дискуссии, в одну палату поместили пару кататоников. Так что Дэзи могла приезжать. Ее ожидали к пятнадцатому октября.
У Дэзи имелись две страсти: прочищающие средства и цыплята. Каждое утро она первой появлялась возле пульта дежурной медсестры и, нервно барабаня пожелтевшими от никотина пальцами в стекло, требовала свои очищающие средства.
– Ну, что там с моим бисакодилом? – цедя сквозь зубы, подгоняла она. – Как там с лаксигеном?
Если кто-либо из нас становился рядом, Дэзи ухитрялась пихнуть ей локтем под ребро или сильно наступить на пальцы. Она ненавидела любого, кто появлялся рядом с ней.
Ее отец – крепкий, приземистый мужчина с лицом высохшей картофелины – два раза в неделю приносил ей цыпленка, изжаренного по мамочкиному рецепту и тщательно завернутого в алюминиевую фольгу. Дэзи клала цыпленка на колени, ласково гладила его через сморщенную фольгу и нетерпеливо зыркала по сторонам, ожидая, когда же отец наконец-то уйдет и позволит ей в спокойствии добраться до поджаристой птицы. Но отец каждый раз желал оставаться рядом с Дэзи так долго, как это только было возможно, поскольку страшно любил ее.
У Лизы было свое собственное объяснение всему этому:
– Ему трудно поверить, что она его родная кровинка, и чтобы убедиться, что доченька это не призрак, он хотел бы ее трахнуть.
– Такую вонючую? – засомневалась Полли.
Это правда, от Дэзи здорово несло; ясный перец, говном и жареными цыплятами.
– Но ведь она же не всегда воняет, – продолжала убеждать нас Лиза.
Мне казалось, что Лиза права; я и сама заметила, что Дэзи ужасно сексуальная. Хотя она и шипела сквозь зубы, раздавала удары локтем, от нее немилосердно воняло, а ее руки постоянно блестели от жира – в ней имелась некая жаркая искра, которой не хватало нам всем. Дэзи носила короткие шорты и подрезанную на высоте пупка маечку, открывая бледное, мясистое тело. Когда утром она маршировала за этими своими прочищающими средствами, то беззаботно крутила попкой, рисуя в воздухе невидимые полукружья.
Девушка Мартиана была влюблена в нее. Она таскалась за Дэзи по коридору и просительно ныла: «Ну хочешь посмотреть мой пенис? Хочешь на него глянуть?», на что Дэзи злобно шипела: «Срать я хотела на твой пенис!».
Никто из нас никогда не был у Дэзи в комнате. И тогда Лиза решила, что будет первой, кто туда попадет. Она продумала очень подробный план.
– Блин, ну меня прижало, – повторяла она с утра до вечера целых три дня. – Елки, ну меня и прикрутило.