Победитель крыс

— Они не пройдут. Видишь? — Саша указал на медные кольца, вделанные в края этих толстых досок. — Как пройдешь, крикнешь мне с той стороны, я их подниму и просто-напросто вниз сброшу.

— А ты, разве не пойдешь со мной?

— Куда мне! По этим доскам только в бреду да во сне пройти можно. А бабка говорила, что где-то там, где, она и сама не знала, заболеет Борис и к нам попадет в бреду, для него это будет страна бреда и грез. И нас спасая, сам спасется, говорила она. Что покинет, то найдется. А вас разбудит — сам проснется. Она и сама этих всех слов объяснить не могла, но говорила, это когда-нибудь они для Бориса прояснятся. А ты и есть тот самый Борис. Я ж видел, как ты с лестницы падал, такое только в бреду или во сне возможно. Так что не бойся и — вперед.

— А что с тобой будет?

— За меня не беспокойся, — он мрачно засмеялся. — Родитель выручит. На худой случай семь дней в амбаре отработаю. А тебе назад дороги нет.

Борис все еще колебался, стоя перед досками и никак не решаясь ступить на них ногой. Пыльник, промокший от тумана и обвисший на нем, он сбросил вниз.

— Скорей, — торопил Саша.

— А куда я попаду? — не унимался Борис.

— Куда! Куда! — уже злобно передразнил его Саша. — Отсюда — вот куда! Ты должен спастись, потому что на тебя все надеются. Только на тебя. Понятно это?

— Тогда почему, если все ждут и надеются на Бориса-избавителя, никто мне не помог?

— Как никто? А я? — искренно поразился Саша. — Тебе мало? Один человек помог — это совсем не мало. Один помог — это уже много. Один — это совсем немало!..

Уже совсем близко, у лестничного разлома, слышалось сопенье, хрипенье и рычанье крыс-стражников. И Борис ступил на доски, так напоминавшие половицы в доме у бабушки Насти. Он шел, не видя ничего ни перед собой, ни под ногами, доски прогибались под ним, туман обволакивал, запеленывал, мешал идти. И когда перед ним появилась новая площадка, он поначалу даже не поверил, но вскоре простор для ног убедил его в этом. Тогда он повернулся в Сашину сторону и, услышав его вопросительный возглас, крикнул в ответ:

— Эгей! Я доше-ол!

И доски вдруг приподнялись и тут же соскользнули и ухнули в пропасть. Дорога крысам была отрезана. Борис облегченно вздохнул, почувствовав себя в безопасности, и двинулся вниз по новой лестнице, прочь, куда-нибудь, только подальше отсюда, только бы выбраться, выбраться из лабиринта лестниц и сдавливающих душу домов, выбраться бы на улицу, на землю, где бы он мог оглядеться и сообразить, что делать, а не просто тупо следовать извивам лестниц, там бы он не чувствовал себя как в ловушке. А именно это чувство он сейчас и испытывал.

Глава 3

Алек

Он шел вниз: ступенька за ступенькой, лестница за лестницей, площадка за площадкой, этаж за этажом. Его движение уже снова совершалось внутри здания, и не в пример тому, в котором он бежал вверх, это было целое, чистое и ухоженное. На каждом этаже было по две квартиры, двери были обиты кожей или дерматином, а в правом верхнем углу непременная медная или серебряная дощечка с какими-то надписями, причудливой вязью, словно крысиной лапой нацарапано, думал Борис, и спешил мимо, опасаясь, что вдруг какая-нибудь из дверей откроется…

Горели белые лампы дневного света. Вполне внизу мог и вахтер дежурить, а то и консьержка. «Привилегированный дом!» — подумал Борис. Не успел он так подумать, как этажом ниже лампы дневного света исчезли, а появились обычные электрические, тусклого желтого света, горевшие вполнакала где-то высоко, под потолком, целые пролеты вовсе не были освещены и приходилось пробегать, проходить их почти ощупью, в полной темноте. Где-то в глубине, в недрах этого дома грохотал лифт, но подхода к нему Борис не видел: никаких коридоров, сплошная лестница.

Он бежал уже очень долго, гораздо дольше, чем, как ему казалось, он поднимался вверх, этому спуску словно конца не было, и никакого шума в квартирах, если не считать дальнего, как гром, грохотанья лифта. И непонятно, долго ли ему еще так бежать, и куда этот бесконечный спуск приведет, и почему так пусты лестницы.

И вдруг спуск его на мгновение прервался: но не каким-либо препятствием, а требованием выбора, возникшей развилкой путей, как возникала она перед героями народных сказок. На очередной площадке кончилось естественное движение лестницы: на ней не было квартир — только стены, лестница, по которой Борис спустился, упиралась прямо в середину этой площадки, а от площадки отходили вниз уже не одна, а целых три лестницы: одна вела влево, другая — вправо, а третья — прямо. Какую из них считать продолжением пути? Об этой возможности Саша ему не говорил, а он сам и не предчувствовал даже. Борис остановился в растерянности, озираясь кругом. И тут заметил на стене у каждой из лестниц аккуратно прибитые таблички. На табличках слова.

На левой:

ИДИ КАК ИДЕТСЯ МНОГОЕ МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ

На правой:

ИДИ КАК ХОЧЕТСЯ РАЗ САМ ЗНАЕШЬ КУДА

И на той, что прямо:

ИДИ К НАМ ПОМОЖЕМ

Последнее приглашение Борис отверг сразу как сомнительное, даже провокационное. Кто это собирается ему помогать? Уж не ловушка ли это? Но и от пожелания идти, как ему хочется, по недолгом размышлении тоже отказался: он вовсе не знал, как и куда ему хочется идти. Он знал только, откуда ему хочется уйти, а этого явно было недостаточно. В этих лестничных путешествиях он чувствовал себя маленьким, затерянным, совершенно запутавшимся в нагромождении одной лестницы на другую. И первое предложение — продолжить начатый путь, идти, как идется — казалось бы наиболее приемлемым, если б не угрожающая неопределенность второй фразы. Что — может случиться?

Но сонная какая-то инерционность и заторможенность все больше и больше склоняли его к левому повороту, идти, как идется, ибо продолжать начатый путь было естественнее, натуральнее. И пусть многое случается, даже интересно (подсказала вдруг все еще бодрствовавшая частица его мозга), что еще может произойти в этом бредовом сне.

И Борис, свернув налево, опять затопотал вниз. Два или три пролета — сколько точно, он не мог определить, проскочил, не заметив — он бежал в сплошной тишине среди белых стен: на сей раз на площадках квартирных дверей не было. Он бежал по этой бесконечной нежилой лестнице, ведущей куда-то, как вдруг услышал чье-то покашливанье, а остановившись и прислушавшись, как кто-то барабанит пальцами по перилам.

Но уже было не остановиться, да и не назад же идти, и Борис продолжил свой путь, скорее по инерции, чем по сознательно принятому решению. Пока не натолкнулся на молодого, но уже представительного мужчину, с волнистыми темными волосами, в тяжелых импортных очках, темном костюме, из-под пиджака виднелась жилетка и галстук. Он стоял на площадке, облокотившись о перила, курил, выстукивал пальцами какой-то несложный ритм и внимательно, даже доброжелательно взглянул на Бориса. Чем-то он походил на директора Института, жившего в их доме, двумя этажами выше, который предупредительно-вежливо раскланивался не только с родителями, но и с ним, Борисом, — скорее всего удачливой солидностью деятеля. Но деятеля начинающего, еще не утвердившегося, поэтому тупой важности в лице не было, оно было живым, смышленным и задумчивым, хотя и излучавшим солидность и респектабельность. Выглядел он старше Бориса лет на десять, примерно лет двадцати пяти, ого-го! какой разрыв! Хотя ростом пониже него был незнакомец.

Он стоял так, как обычно стоят выходящие покурить перед сном на лестничную площадку степенные, солидные люди, у которых не курят в квартирах. Увидев Бориса, он взмахнул приветственно рукой:

— Привет, старик! Вниз бежишь? — он протянул мягкую короткопалую руку, которую Борис невольно пожал. — Алек, — представился мужчина, держа Бориса за руку и стараясь заглянуть ему в глаза. Взгляд его почему-то был искательный, тревожный, и это смущало Бориса, он не мог в ответ глядеть незнакомцу в глаза, потому что подозревал его, сам не зная в чем, но подозревал, что он стоит тут неспроста.