Победитель крыс

Пока она читала свои стихи, цепочка, идущая от ворота, напряглась и натянулась: очевидно, ведро наполнилось водой. Да и туман рассеялся, только еще кое-какие клочья плавали над домиком старухи, таким праздничным и пряничным в утреннем свете. Эмили снова принялась вертеть ручку ворота, будто и не интересуясь, что он скажет о ее стихах, а он стоял телепнем, не бросаясь ей на помощь, краснея и бледнея, как всегда с ним бывало, когда испытывал он подъем духа. «Пусть, — думал он, — для кого-то это не Заклинательная Песнь. Но тут же все сказано, что „лишь тот, кто прозрел свой высокий удел“, тот только и сможет дойти до Витязей, до Рыцарей и сам стать таким же. Это же прямо ко мне относится. Разве я всю свою сознательную жизнь не мечтал о своем высоком уделе, о настоящем подвиге?!» У Бориса была счастливая особенность все высокие слова чувствовать как прямо обращенные к нему. Так и теперь воспринял он стихотворение Эмили. И он снова повторил про себя:

воображая себя уже стоящим на скале и, приставив ладонь козырьком к глазам, всматривающимся в мрачную полночь в поисках костра. Он очнулся от задумчивости, поглядел на Эмили и увидел, что она весьма прилежно и аккуратно переливает воду из одного ведра в другое, изогнув шейку и наблюдая, как течет медленная струя. По всему было понятно, что все-таки она ждет хоть каких слов по поводу ее стихотворения. Нетерпение отразилось на ее лице.

— Здорово, — сказал Борис. — Если это не Заклинательная Песня, то я уж и не знаю, какими должны быть Заклинательные.

— Да нет, это не Заклинательная, — скромничала она, хотя лицо ее, обращенное к Борису, просветлело. — Можешь мне поверить. Уж я-то знаю.

— Ну тогда Призывательная, — настаивал Борис. — Но все равно по-настоящему волшебная.

— Ты романтик, — сказала она, и непонятно, осуждающе или одобряюще это сказала, как вдруг окно на первом этаже домика распахнулось и оттуда показалась длинноносая физиономия старухи с впавшими щеками, которая углядела их обоих у колодца.

— Ойле! Внучка! — крикнула она. — Водицы-то я заждалась. Неси скорей. Да и сладенького моего в дом веди. За чаем еще наворкуетесь, голубочки!

— Сейчас, бабуленька! — криком же ответила Эмили. — Только наш гость поможет мне второе ведро на брать!

Старуха скрылась, но окно оставила открытым.

— Давай, давай, — быстро и тихо заговорила Эмили, повернувшись спиной к окну, а лицом к Борису, — давай ворот раскручивай, не торопясь только, придерживай, потом вытаскивать будешь, тоже не торопись, а сам слушай, что я буду говорить. К бабке тебе возвращаться нельзя, один раз не поддался, уцелел, и хорошо. Что она во второй раз придумает, одному черту известно. Поэтому вали-ка ты в Деревяшку, может, Саша и в самом деле что толковое придумал. Как тебе туда дойти? Да ты ручку-то у ворота придерживай!.. Так, правильно. Как только я пойду к дому, ты двинешься в сарай, будто бы фонарик забрать, чтоб в сене не потерялся, это я сама старухе скажу. А сам быстро и незаметно завернешь за сарай и увидишь тропку. Она одна там. По ней и пойдешь. Она тебя выведет к железной дороге, к склону. Ты сразу поймешь, что это тот самый склон: он весь ромашкой зарос. На людей, там сидящих, внимания не обращай, постарайся понезаметнее эту железную дорогу пересечь. На той стороне, за насыпью, магазин «Овощи-фрукты» слева, а пивной ларек справа — это тебе ориентиры. Так, крути, крути, медленнее, теперь ведро перехватывай рукой, правильно, да помедленнее! От ларька повернешь наискосок по дорожке, она заасфальтирована, обсажена деревьями и бежит вдоль зеленого забора. По ней ты выйдешь к восемнадцатому троллейбусу, номер у него такой, восемнадцатый. Пройдешь немного вперед, там остановка. Садишься и едешь три остановки, на четвертой сходишь. Пробегаешь вперед один дом, следующий твой. Увидишь деревянную дверь, обшитую дранкой, за нее и хватайся. Это и есть Деревяшка. Ну, лей теперь в ведро. Да не мне на ноги, а в ведро. Ты все запомнил?

— Запомнил, Эмили. Я непременно дойду и до Мудреца и до Лукоморских Витязей, клянусь тебе!

— Ох, ты хоть до Деревяшки дойди, — она повернулась к окну. — Бабуленька! Несу! А гость наш в сарай зайдет, он там твой фонарик забыл, ротозей этакий!

— Это правильно, — донесся из дома голос старухи. — Чужого забывать и терять нельзя. Пусть несет, да поскорей!

Эмили подцепила ведра на коромысло и пошла, шепнув напоследок, но Борис расслышал:

— Я, может, и сама в Деревяшку зайду.

И с этими радостными словами в сердце он, преувеличенно деловито, двинулся к сараю, затем, как бы засмотревшись на рассвет и окружающие виды, он словно бы случайно завернул за угол сарая и, опустив голову, стал озираться в поисках тропки. Он почему-то сразу поверил Эмили, в ее правдивость, да и стихи ее звучали мужественно и обещающе. Он дойдет, непременно дойдет! Трава за сараем была не высокая и не густая, скорее даже редкая, просвечивала каменистая почва, и Борис поначалу вдруг испугался, что не различит тропки. Можно было идти без помехи в любом месте. Но вскоре он и вправду убедился, что Эмили пока что не обманывала его: среди разнотравья, росшего на убитой каменистой почве, он отчетливо различил тропку, начинавшуюся прямо от сарая. Строго говоря, она мало чем отличалась от остальной почвы, разве что большей прибитостью, и Бориса не оставляло ощущение, что это чисто интуитивное прочтение тропинки, и если бы не помощь красотки Эмили, никогда бы он ее не разглядел. А теперь вот видел, и отчетливо.