Страница 2 из 7
Мышелов привык принимать на веру реальность всего, во что бывал замешан Фафхрд, в особенности физически. Почти семифутовый северянин был слишком осязаем, чтобы его можно было представить себе связанным с какими-то иллюзиями.
Восстановить цепь событий, связывающих реальность существования веревки, дыма и Фафхрда глубоко в колодце, было достаточно просто. На рассвете шлюп сам по себе тронулся в путь между оспинами на воде, хотя ни ветра, ни течения не было. Почти сразу он перевалил через край, скользнул вниз и замер, словно бушприт и колодец притягивались друг к другу двумя полюсами магнита. Потом, пока Мышелов оглядывался, выбивая зубами дробь, Фафхрд заметил уходящий вглубь канал и с довольным видом спустил веревку в глубь него, а затем принялся собираться, готовясь к любви и войне одновременно. Он напомадил шевелюру и бороду, надушил волосатую грудь и подмышки, натянул синюю шелковую рубашку под куртку из шкур выдры, надел все свои ожерелья из серебряных пластин, броши и кольца, прицепил к поясу длинный меч и топор, зашнуровал ботинки.
Потом он зажег от жаровни длинный тонкий факел -смолистую сосновую ветвь, и, когда огонь запылал, невзирая на все возражения и крики Мышелова, на все его толчки и протесты, отправился на бушприт и полез в колодец. Факел он держал большим и указательным пальцами правой руки, другими же тремя пальцами и всей левой уцепился за веревку. Только тогда он заговорил, призывая Мышелова приготовиться и поспешить за ним следом, если только он, Мышелов, истинный мужчина с горячей кровью, а не какой-то там ящер.
Мышелов стал готовиться: разделся почти донага - он подумал, что ему наверняка придется нырять за Фафхрдом, когда дыра эта сама поймет невероятность собственного существования и схлопнется, - и принес на переднюю палубу свой меч Скальпель и кинжал Кошачий Коготь в чехле из промасленной тюленьей кожи - на случай акул. А потом просто улегся на бушприт, как мы уже видели, чтобы следить за медленным спуском Фафхрда, позволив изумлению овладеть собой.
Наконец он опустил голову и негромко окликнул друга:
- Фафхрд, дна еще нет? - И поморщился, когда по стенкам трубы побежала мелкая рябь.
- Что ты сказал?
Ответный рык Фафхрда, усиленный трубой, вырвался из нее, словно снаряд, и едва не сдул Мышелова с бушприта, но что было страшнее - вопль этот погнал по стенкам волны такой величины, что они едва не перекрыли колодец, во всяком случае сузили его с четырех до двух или трех футов, бросив фонтан брызг в лицо Мышелову, вздули чашу, будто резину и, отразившись от нее, отправились обратно вглубь.
От ужаса Мышелов закрыл глаза, но когда открыл их снова, колодец был на прежнем месте, а громадная рябь на стенках уже затухала.
Лишь чуть громче, чем в первый раз, не без яда в голосе Мышелов крикнул вниз:
- Фафхрд, не повторяй этого!
- Что?
На этот раз Мышелов был готов - но видеть эти зеленые волны, стягивающие канал и несущиеся вниз и вверх с быстротой летящей стрелы… Он твердо решил впредь не звать друга, но именно в этот миг Фафхрд заговорил голосом куда более подходящим по громкости - возникшие кольца были теперь не выше, чем в кулак.
- Иди сюда, Мышелов! Это легко! Придется только спрыгнуть с последних шести футов!
- Фафхрд, не прыгай! - мгновенно отозвался Мышелов.
- Лезь обратно!
- Я уже спрыгнул…! Я на дне. Ох, Мышелов…
В голосе Фафхрда вдруг послышался такой трепет и возбуждение, что Мышелов немедленно откликнулся:
- Что? Что - “Ох, Мышелов”?
- Удивительно! Потрясающе! Невероятно! - Голос снизу на этот раз был едва слышен, словно Фафхрд оказался за одним-двумя коленами трубы.
- Что там, Фафхрд? - потребовал ответа Мышелов, и на этот раз уже его собственный голос поднял заметные кольца.
- Не уходи, Фафхрд! Что там?
- Все! - раздался на этот раз уже не столь тихий ответ.
- А девушки? - осведомился Мышелов.
- Целый мир!
Мышелов вздохнул. Он понял: наконец настал тот момент, когда внешние обстоятельства и внутренние побуждения требовали действий, когда любопытство и изумление перевешивали осторожность, когда искушение и предвкушение становились настолько сильными, что оставалось только поддаться им, иначе пропадает всякое уважение к себе.
К тому же по долгому опыту он знал, что единственным способом извлечь Фафхрда из теней, в которых он иногда увязал, можно было, только самому отправившись за надушенным щеголем с мечом на боку.
Поэтому, легко поднявшись, Мышелов прицепил к нижнему поясу оружие в чехлах из тюленьей шкуры, привязал уложенный петлями небольшой узловатый линь со скользящей удавкой на одном конце, убедился, что люки шлюпа надежно прикрыты, а огонек в жаровне не представляет опасности, коротко и небрежно отбарабанил молитву ланхмарским богам и спустился с бушприта в зеленый колодец.
Там было прохладно, пахло рыбой, дымом, помадой Фафхрда. Оказавшись внутри, Мышелов старался не касаться его стеклянистых стенок. Он чувствовал, что, если даже слегка тронет их, чудесная водяная кожица разорвется и вода охватит его - так тонет намасленная игла на поверхности налитой до краев чаши, если тронуть ее пальцем. Он торопливо спускался, почти не используя ног, перебирая руками от узла к узлу, и молился, чтобы его не качнуло, а если такое случится, чтобы он мог справиться с качкой. Ему пришло в голову, что следовало попросить Фафхрда придержать снизу конец веревки, если, конечно, это возможно, а прежде всего предупредить приятеля, чтобы тот не вздумал кричать, пока Мышелов спускается. От мысли, что эти ужасные водяные кольца могут сдавить его, просто невозможно было отвязаться. Но поздно. Любое слово теперь лишь вызовет ответный рык северянина.
Таким образом, борясь с никак не исчезавшим страхом, Мышелов начал замечать окружающее. Этот зеленый мир не был мертв. Вокруг была жизнь, пусть и не очень обильная: тонкие полоски водорослей; почти невидимые медузы, окаймленные светящейся бахромой; летучими мышами перепархивали с места на место крошечные темные скаты; небольшие серебристые рыбки скользили и метались вокруг, некоторые из них в синих и желтых полосах и черных крапинах лениво ссорились над объедками, утром выброшенными с “Черного кладоискателя”, - Мышелов признал их по крупной бледной бычьей кости, которую Фафхрд старательно обглодал, прежде чем выбросить за борт.
Глянув наверх, он едва не задохнулся от ужаса. Темный корпус шлюпа, усеянный жемчужинками пузырей, оказался над ним раз в семь выше, чем он судил по счету узлов. Поглядев прямо вверх, он увидел, что рассеченный бушпритом кружок густо-синего неба не столь уменьшился в размерах и бушприт пока ободряюще толст.
Мышелов продолжал свой быстрый спуск. Кружок над головой посинел и стал меньше, превратился в кобальтово-синюю тарелку, а переливчато-синее, цвета фазаньего пера, блюдце - в странную ультрамариновую монетку, из которой опускалась веревка, - Мышелову показалось, что на ней замерцала звезда. Серый отпустил ей губами несколько поцелуев, подумав, как похожи они на последние пузыри утопающего. Свет сгустился, цвета вокруг поблекли, темно-бордовые водоросли стали серыми, рыбы потеряли желтые кольца, собственные руки Мышелова посинели, словно у утопленника. Теперь он начал смутно различать дальние черты морского дна, к его удивлению столь же далекие, как и висящий над головой шлюп. Хотя прямо под ним дно тонуло в какой-то странной дымке, и лишь где-то вдали он мог различить скалы и ребристые полоски песка.
Руки и плечи его болели. Ладони жгло. Чудовищно жирный групер подплыл поближе к трубе и принялся кружить вокруг нее. Мышелов угрожающе поглядел на него, и громадная рыбина завалилась на бок, открывая невероятных размеров пасть в форме полумесяца. Увидев острые словно бритва зубы, Мышелов понял, что перед ним или акула, или кто-то из ближайших родственников акульего племени, уменьшенный трубой. Зубы сомкнулись уже отчасти в трубе, в считанных дюймах от его бока. Но, к радости Мышелова, водяная “пленка” не разорвалась, хотя он не мог отделаться от странного впечатления, что при “укусе” в трубу попало немного воды. Акула чуть отплыла, но осталась кружить неподалеку, и Мышелов не стал более дерзить взглядом.