Страница 52 из 69
Удар молота не может убить, как не может оживить чистый воздух, полный утреннего озона.
Ничего.
"Rien, cet ecume…". "Ничто, эта пена..."
Cтатья написана в 1995 г., впервые опубликована в ж-ле «Элементы» № 5 (Досье «Терроризм»), 1995
Часть 8 Гость изнутри
РУССКАЯ ВЕЩЬ
Россия — страна сна. Ее грани размыты, ее пейзажы туманны, лица русских людей не держатся в памяти. Язык основан на интонациях и ассоциациях, на каком-то таинственном токе невысказанного и нерационального, что проступает сквозь обычные слова и фразы. В тайне русского языка — тайна России.
Однажды гениальный Евгений Головин удивительно точно указал на существование в языке (русском) особого пласта, который находится между речью и молчанием. Это еще не слова, но уже и не отсутствие их. Это загадочный мир сонных звуков, странных вибраций, предшествующих фразам, предложениям, утверждениям. Их и мыслью не назовешь. Головин привел тогда в пример фразу писателя Юрия Мамлеева из эпохального романа «Шатуны» — "Федор рыл ход к Фомичевым". В ней выпукло, осязаемо, почти плотски ощущается этот промежуточный пласт, ткань стихии русского сна. "Что-то копошится в чем-то, чтобы попасть куда-то." Одна неопределенность упрямо орудует в другой, чтобы достичь третьей. Это не психоанализ, не безумие, не банальный идиотизм. Просто в подвалах национальной души ворочается нечто не имеющее названия, увертывающееся от света, отвергающее воплощение в форме, которая будет заведомо уже, суше, фальшивее.
У Мартинеса де Паскуалиса, основателя мистического учения «мартинизм», который так повлиял на европейскую (в том числе русскую) мистику XVIII–XIX века, есть особое таинственное понятие — «Шоз». Столкновение с этой реальностью является, по Мартинесу де Паскуалису, венцом духовного опыта, последним и высшим результатом сложнейших теургических и магических операций. Конечно, можно было бы тупо перевести французское слово «chose» его русским аналогом «вещь», но все сложнее. Русское слово «вещь» этимологически происходит от глагола «ведать», т. е. «знать». "Вещь", таким образом, в русском языке определяет не предмет сам по себе, но его известность, его знакомость, мысль, информацию о нем. Вещь есть то, о чем человеку (или нечеловеку) известно. «Шоз» — это нечто иное, это темная сторона предмета, ускользающая от взгляда разума. «Шоз» относится, скорее, к полуречи-полумолчанию. Это озарение неразумным присутствием, которое больше похоже на ожившую тьму.
Сны рождаются тогда, когда смежены веки. Русские так и живут. Видят наполовину то, что есть, а наполовину то, чего нет. Тонкое опьянение, неожиданные совпадения, смутные предчувствия… Насколько все это интесивнее, чем рациональные действия, банальные цели, скупые наслаждения иссохшей в нудном бодрствовании плоти! Русские живут в постоянном предвосхищении «Шоз». Это нам всем понятно и близко. Колючая мгла нашего содержания, мягкая ткань умственного подземелья, белесые пятна родных сумерек.
"Федор роет ход к Фомичевым." Не поддающийся расшифровке контекст этого послания и есть почти физическое выражение «Шоз» Паскуалиса. И нет ничего яснее этого для нашего великого спящего пророческим сном народа.
Неслучайно Жозеф де Мэстр, знаменитый французский мартинист и крайне правый мыслитель, осел в России, а его главный труд носит название "Вечера в Санкт-Петербурге" (кстати, он был учителем Чаадаева, который прекрасно уловил полную анормальность русской жизни, хотя и не сумел перейти от возмущения ею к любви к ней — возможно, из-за ужаса перед чистой стихией "Шоз".) Также не случайно другой великий эзотерик Сент-Ив д'Альвейдр восхищался русскими, женился на русской и говорил, что "у этого народа мистицизм в крови, ему не надо ничему обучаться". Сюда же влекло доктора Папюса и его учителя мэтра Филиппа. А основательница теософизма — мадам Блаватская — была и вовсе русской истеричкой. Неважно, $что# конкретно говорят оккультисты, как они рационализируют свой опыт. Их системы как таковые — самое неинтересное, что у них есть. Гораздо забавнее тот особый, уникальный вкус помешательства, сонного лунатизма, который обязательно наличествует в их писаниях. Чтобы они ни несли об астрале или чакрах, сквозь них, в их мозгах "Федор роет ход к Фомичевым", в теплом мраке души копошится нечто неспокойное. То же самое, что у всех нас. "Русский след" есть во всех эзотерических учениях. Не случайно. Сны рождаются на нашей территории, в пределах России. Наша нация ответственна за них, как цверги ответственны за сокровища Рейна, а феи Монмура за Святой Грааль. Русский язык — сплошная непрерывная мантра. Контекст в нем удушает своей плотностью любое послание, событие расстворяется в фоне, зеркальные аналогии подрывают логический дискурс. Русский язык — мать всех языков, потому что это не язык, а возможность языка. В нем нет такого утверждения, которое не несло бы в себе собственного опровержения, самоиронии, абсолютно инакового послания. Это касается не только нашей литературы, но и газетных статей и официальных сообщений.
"В результате операции погибло 186 заложников" (Из чеченских сводок). Что это значит? Может быть погибли все 500, может быть ошибка (или сознательная деза) и погибло всего 5. Может быть, это были не заложники, а агенты или сами боевики. Может быть, вообще ничего не произошло. Может быть, произошло нечто ужасное и не сопоставимо более масштабное. Может быть, погибли случайные люди. Может быть, смерти вообще не существует, но лишь плавный переход от одних сновидений к другим… Может быть, напротив, не существует жизни, и все мы давно умерли. Русские не удивятся ничему. Подмигнут в душе, почешут, нальют.
"Шоз" важнее всех слов и сообщений. Она давит изнутри и пропитывает своим пьянящим соком. Подобно слепым богам, ангелам-идиотам копошится «Шоз» в нашем национальном бессознательном.
Другие народы не выдержали бы так не только столетия, — как мы, — но и нескольких дней.
Выше разума и паранойи, грязи и непорочности, времени и конца его — Россия сна в вопросительных снегах и душной светлой тоске.
Родина.
Cтатья написана в 1995 г., впервые опубликована в газете «Лимонка» в 1995
ТЕМНА ВОДА
"Вы включаете в Schein все богатство мира
и вы отрицаете объективность Schein'а!"
Юрий Витальевич Мамлеев не совсем писатель, назвать его произведения литературой не поворачивается язык. Но и не философ он. Где-то посередине, где художество плюет на стиль, а умозрение не ведает строгости. Но не вся ли русская литература такова? Всегда слишком умна для belle-lettre, но слишком растрепана для философского трактата… Все, что выпадает из этого определения — Набоков, например, — не особенно интересно, не особенно русское. В русском тексте должна быть, по определению, неряшливость (от полноты чувств и интуиций), сумбур, глубина, похохатывание, переходящее в слезливый припадок и особая прозорливость, сдобренная тоской. Концепция бросается в болтанку стихии и обретает особое анормальное бытие, гражданство, место в уникальной вселенной русской словесности. Конечно, не всякий туда попадает — в эту словесность, в мир нашего национального интеллекта. Мамлеев — вне всяких сомнений, литератор России.