Страница 5 из 6
Смертные бои вёл отец за великокняжий киевский стол. Половецкие ханы, братья Андреевой матери, прислали в подмогу отряд из трёх сотен всадников. Противник отца, сын его старшего брата князь Изяслав, получил подмогу от венгерского короля, мужа своей сестры. Били в бубны, трубили в трубы, кричали. Ратоборствовали на суше. Спускали на воду ладьи с хитро устроенным дощатым настилом. Доски служили подмостом для лучников, одновременно прикрывали гребцов. На носу сидел один рулевой, на корме помещался другой. Ладьи двигались взад и вперёд, не разворачиваясь. Андрею Юрьевичу наскучил неспешный ход боя. С малой горсткой союзных половцев переправился он через Лыбедь, а когда половецкие конники в страхе попятились, один бросился на врага.
донеслось из гридницы в третий раз. Много было великих сеч, много у песен запевок.
подхватил Пётр Кучков раздольный напев. Но спеть про изрубленный щит и проломленный шлем ему не пришлось. Нетерпеливый взгляд, брошенный из-под припухших век, на полуслове оборвал песню. Трудно было ладить с князем Андреем Юрьевичем. То одаривал братской дружбой, то без всякой причины выказывал гнев. Пётр умолк, поспешно затворил двери.
– Прости, коли не угодил, государь. С малых лет приучен подвигами твоими гордиться. Да не ко времени, видать, радость, верно, за делом звал. Приказывай. Кто тебе враг – и мне тот не люб.
– Поскачешь в Ростов, повезёшь весть о чуде. В Суздаль, Новгород, Псков пошли посмышлёней, из тех, кто были вчера на дороге, когда пресвятая икона остановила коней.
– Слушаюсь, государь Андрей Юрьевич. Детские все при чуде присутствовали. Скажу первой десятке, чтобы кубки не полностью осушали. Поскачем чуть свет.
– Не чуть свет, а сей час! – Сжатый кулак тяжело опустился на лавку.
Пётр опрометью бросился во двор.
Андрей Юрьевич нагнулся к оконцу: окрики, топот ног, ржание лошадей. По тонкой слюде пронеслись быстрые тени. Отряд пересёк двор. Копыта забили по деревянной вымостке.
Выбравшись из-под княжьего взгляда, Пётр пригнулся к седлу, словно не в городе находился, а в поле, крикнул: «Поспешай!» – и помчался, увлекая бешеной скачкой детских. Куры, бродившие без опаски, с кудахтаньем разлетелись по сторонам.
На скрещении улиц, возле землянки, грибом выросшей при дороге, всадникам поклонился человек в кафтане, наброшенном на узкие плечи поверх холщовой рубахи.
– Здоров будь, Кузьмище Киянин! – весело крикнул Пётр.
– С чем двинулись в путь?
– Посольцами едем. Чудо в дорожных сумках везём.
Дружинники рассмеялись. Отряд перестроился. Трое двинулись к Торговым воротам, выходившим на Суздальскую дорогу. Путь других лежал на Москву.
Прислушиваясь к удалявшемуся топоту копыт, человек в кафтане удовлетворённо кивал головой. Был он молод, высок и тощ. На узком лице выделялись большие, как на иконе, глаза и прямой длинный нос. Волосы, подстриженные на лбу выше бровей, спускались вдоль щёк свободными прядями. За долгий рост имя Кузьма залесские люди перекроили в Кузьмище, прозвище добавили Киянин – из Киева, значит. Окружение князя составляли владимирцы, суздальцы, москвичи. Кузьма родился под Киевом, воспитывался в Вышгородском монастыре. В учительной палате книжники-монахи обучали грамоте окрестных ребятишек. Сначала буквам учили, потом складам: «ба», «ва», «га», «да», «бе», «ве», потом цифрам. В написании цифры не отличались от букв, только чёрточку следовало добавить к месту. Кузьма в учении всех обогнал. Восьми лет ему не исполнилось, когда допустили его монахи в монастырское книгохранилище. И открылся мальчонке великий мир.
Раньше он думал, что книги тихие. На поверку вышло, что книги имели тысячу языков. Достаточно было откинуть обтянутую кожей доску переплёта, чтобы понеслись крики ярости, ликования, гнева. Совершал чудеса воинской доблести македонский царь Александр. Книгочей царя Синагрипа Акир обходил все ловушки, подстроенные клеветниками. «Кто добро творит, тому добро будет, кто другим яму копает, тот сам в неё попадёт», – поучал рассказчик удивительных приключений. Со страниц «Топографии» византийского морехода Козьмы Индикоплава вставали неведомые страны, незнаемые моря. Оказывалось, что земля имеет вид доски, шириной в один локоть,[6] длиной в два локтя. «Сверху земля покрыта небом, как сводом, которым покрывают возки. На боковых сторонах небо отсутствует». «Шестоднев» болгарина Иоана раскрывал тайны мироздания. «Физиолог» описывал устройство животных.
«Книги – это реки, питающие вселенную, это источник мудрости… ими мы в печали утешаемся…» – прочитал Кузьма в летописи за 1037 год. Кузьма родился позже ровно на сотню лет, а разве померк глубокий смысл сказанного? Летописцы верили в силу слова. Их голоса звучали взволнованно. Передавая потомкам историю деяний их славных предков, летописцы спорили, возражали, давали советы. Повествуя о междоусобьях, они принимали сторону то одного, то другого князя, предостерегали внуков и правнуков от ошибок, совершённых дедами. Кузьма был на стороне тех, кто хотел мира. «Отче, господине, помирись с братниным сыном, не губи своего племени, а более всего родной земли и всех людей русских. Мир стоит до рати, а рать до мира». Узнав, что с такими словами князь Андрей Юрьевич обратился к отцу, Кузьма пожелал отправиться с суздальцами в Залесье. Дел от князя Андрея он ожидал больших.
Для себя Кузьма не искал выгоды. Андрей Юрьевич, любивший книжных людей, подобно деду и прадеду, читавший по-гречески и по-латыни, не раз предлагал Кузьме то казну, то хоромы. «Летописцу воля нужна» – только и был ответ.
Проводив взглядом посольцев, Кузьма спустился в стоявшую без хозяев землянку. Он занял её с утра, когда вместе со всеми вернулся во Владимир. Перья, кисти, вываренная берёста, заострённое писало для выдавливания на берёсте букв – всё, что требуется летописцу, было уже разложено на пристенной лавке. Поверх сундучка покоилась оплетённая в кожу тетрадь. Кузьма затеплил фитиль, плававший в подвешенной к потолку плошке, взял в руки перо, раскрыл переплёт. Побежали по чистой странице ровные четкие буквы: «Тогда князь Андрей Юрьевич уразумел, что святыне не угодно шествовать дальше. Весть о чуде скоро распространилась по всей Руси».[7]
Пётр Кучков в сопровождении детских мчался по Большой улице, мимо торга, к этому времени почти пустого. На скаку крикнул девице, торопливо идущей навстречу:
– Эй, красавица – реченька синяя, жди, зашлю сватов!
Девица головы не подняла, быстрее засеменила. Подол синего платья кружил колокольцем вокруг жёлтых сапожек.
– Входи, входи, милая, – встретил Иванну белобородый Евсей, едва переступила она порог его лавки. – Принесла ли что? Покажи, порадуй старика торговца.
Иванна опустила руку в берестяной короб, подвешенный к поясу, подцепила за дужки медные чечевички, покачивая на пальце, протянула Евсею. Красные с жёлтым и синим крапом финифтяные цветы вспыхнули наподобие самоцветов.
– Узорочье, – тихо проговорил Евсей. Он бережно принял подвески, задержал на ладони, любуясь. – Сказывал один торговый гость, что после цареградской финифти во всём мире на первое место выходит русская. Гордеева работа подтверждает эти слова. Много ли он вам, сиротам, на прокормление таких чудес заготовил?
6
Локоть – старинная мера длины, равная половине метра.
7
Учёные считают, что дошедший до наших дней рассказ о «чуде» и возвращении Андрея Юрьевича во Владимир записан современником князя Кузьмищем Кияниным.