Посреди зимы

Солнце показалось из-за леса в душном ледяном тумане – оно тоже было неживым, искусственным, кан утренняя вода в моей лунке. С восходом солнца ничего не изменилось – ни у кого не было пока ни одной поклевки! Озеро молчало – то ли спало и еще не проснулось, то ли умерло, задохнулось совсем подо льдом. Часам к десяти мороз немного ослаб, а к полудню начал расходиться, таять морозный туман. Даль стала прозрачной, и тут в полукилометре от себя, на самой середине озера, заметили мы темную фигурку человека.

Безусловно, это был рыбак. Но он не сидел, а стоял и нет-нет да и махал руками, то ли проверяя снасть, то ли вываживая пойманную рыбину. Откуда он, этот человек, здесь! посреди тайги, один?.. Идти к рыбаку никому не хотелось – каждый из нас как-то подыскал для себя то стояние неподвижности, которое, казалось, избавляло от лишней траты драгоценного тепла, еще остававшегося под одеждой. Но что все-таки делает там этот рыбак? Почему стоит, а не сидит, как положено, на своем рыбацком яшике-шарабане и почему так часто машет руками?

Я, как и все мы, нет-нет да и посматривал туда, в сторону загадочного рыбака, но смотреть на снег против солнца было трудно, и я снова отводил глаза. А когда поднял взгляд, то отметил, что странный рыбак сам идет к нам.

Рыбак был сравнительно легко одет. У него была такая же увесистая пешня-лом, как у Мясникова, но вместо ящика-шарабана было обычное ведро, только старое, помятое. Из ведра торчал кончик простенькой легкой удочки, и судя по тому, как рыбак нес свое ведро, оно было тяжелое… Значит, там, на середине озера, рыба сегодня все-таки брала.

Незнакомый рыбак подошел и первым поздоровался. Это был карел, спокойный, мудрый карел, про которых обычно говорят, что они свой лес и свое озеро знают лучше, чем свой дом.

– Здравствуйте, – обнял рыбака своим мягким басом Мясников и тут же бесхитростно поинтересовался: – Клюет?

– Клюет немного, – ответил рыбак и напрямую посетовал: – А тут не будет.

Вначале мы приняли это категорическое замечание как насмешку и поспешили обидеться, но, заглянув в ведро к рыбаку, открыли рты – в ведре один к одному лежали те самые окуни-колобахи, которые снились во сне не только одному Мясникову.

– Не будет тут, – так же уверенно и простодушно повторил загадочный рыбак и ушел.

Куда он пошел?.. Откуда прибыл – вокруг не было ни одной деревни?.. Все эти вопросы сразу забылись нами – мы, не сговариваясь, смотрели в ту сторону, где на середине озера должна была остаться счастливая лунка загадочного рыбака. Туда – был единодушный порыв.

Это «туда» Николай Мясников выразил решительным жестом руки и подкрепил громким призывом:

– Двинем, что ли!..

«Туда» Тяглова было, как все, что исходило от него, сложней и торопливей – пока мы переглядывались и ждали, кто первым выразит общую мысль вслух, он успел уже кое-как смотать свою снасть и, стараясь не показать виду, что торопится, и в то же время стараясь прибыть к заветной лунке первым, возглавил наш поход.

Когда мы с дядей Костей подошли к лунке, события уже разворачивались вовсю, и лунок уже было две, а не одна: первую, оставленную загадочным рыбаком, успел все-таки занять Тяглов, а вторую, чуть в стороне, пробил и теперь очищал ото льда Мясников.

Я оглянулся, выбрал место для себя и взялся за коловорот. Лед и здесь был страшенной толщины – коловорот уходил туда, в ледяную глубину, по самое плечо – рукоять. Я остановился передохнуть и тут заметил, что Тяглов, быстро приподнявшись с ящика, что-то поспешно сунул в него и снова сел. Через несколько минут он снова вскочил, и теперь около его лунки прыгал большой зеленый окунь.

Я оставил коловорот и подошел поближе, чтобы полюбоваться изумрудной рыбиной. Но Тяглов уже отцепил окуня и торопливо засовывал его в ящик. Минут через пять еще один окунь ударил по блесне и тоже оказался в ящике у Тяглова…

Это было безумие, которым лишь изредка может одарить тебя озеро, и то не в глухую зиму, а в последние дни весеннего льда. Но безумие среди ледовитой зимы продолжалось. И на этот безумный праздник был приглашен пока только один Тяглов.

У Мясникова не было еще ни одной поклевки. Так же неподвижны были сторожки на моей удочке и на удочке дяди Кости. А Тяглов продолжал праздновать. Он уже успел прийти в себя после неожиданно подаренного ему счастья, успокоиться и с высоты своего рыбацкого ящика победоносно посматривал то на меня, то на Мясникова: вот, мол ваши лески-ниточки, капельки-мормышки, вот, мол, ваши колобахи-колобашины, знайте, мол, наших. Глаза его сверкали огнем, который, казалось, долго копился, жил в нем, тлел внутри, а теперь вырвался на свободу и заполыхал, уничтожая всех недругов, – знай наших!

И только тут я заметил, что загадочно-счастливым рыбак, пригласивший нас сюда, здесь, на середине озера, не мучался в поисках рыбы: он сразу пробил лунку как раз там, где рыба его ждала, – он пробил во льду одну-единственную лунку, метрах в пяти от которой окуни уже никак не заявляли о себе… Бот это да! Вот это сказка-правда. А какая точность, какое знание озера, да еще не малого озера, а шириной километра в два с половиной и длиной километров восемь! Попробуй на середине такого озера отыщи точные ориентиры, чтобы пробить лунку как раз над самым донным ключом. А почему именно донный ключ, а не песчаный холмик-пятачок или подводная грядка, поросшая травой?..

А тем временем подо льдом что-то изменилось. Тяглой все дольше и дольше оставался неподвижным, а потом и закурил, что совсем точно означало: клев окончился. Прошло еще полчаса. Мы сидели молча, кто пытаясь решить загадку таинственного рыбака-карела и его счастливой лунки, а кто про себя завидуя и удачливому рыбаку, и Тяглову, успевшему занять счастливое место.

До возвращения домой оставалось совсем немного, когда Тяглов, обращаясь не ко мне, нет (меня вместе с моей потешной снастью он разом уничтожил горящим взглядом еще тогда, когда возле его лунки заметил я изумрудного окуня), а к Мясникову, негромко и с заметной иронией произнес:

– Николай Иванович, ну-ка иди сюда, может, здесь тебя колобашина-то и ждет.

Звучать это приглашение, судя по всему, должно было так: «Иди, помакай свою мормышку, иди, докажи, что твоя снасть лучше моей… Ха-ха-ха… Нет его здесь, окуня-то, раз у меня нет… Ха-ха-ха». Но Мясников не уловил иронии и сначала просто отмахнулся рукой: ну, мол, ее к черту – домой пора, до следующего раза оставим. Но здесь вступились мы с дядей Костей и, болея за Мясникова и очень желая ему удачи, поддержали призыв:

– Давай, Николай Иванович, попробуй.

И Мясников встал со своего ящика, подошел и заглянул в счастливую лунку. Тяглов отодвинулся, уступил место, убрал свою снасть. Мясников раздвинул корочки льда ручкой удочки-игрушки, опустил в воду свою мормышку-крошку и, дождавшись, когда мормышка коснулась дна, мягко приподнял ее со дна одним сторожком. Сторожок пошел вверх. Мясников остановил удочку, но сторожок не остановился и продолжал подниматься. Тут же последовала подсечка, и внизу, подо льдом, упрямо таща в воду и леску, и сторожок, и удочку-игрушку, и руку Мясникова, заходила упорная рыбина.

Рыбина то поднималась вверх, вслед за искусной рукой рыбака, то снова рыбак подчинялся ей, а когда окунь оказался наконец на льду, мы ахнули – это действительно был колобаха, колобаха – мечта Мясникова… Мы ахнули, а у Тяглова от горького удивления опустилась и осталась опущенной нижняя губа – такого окуня Тяглову еще не привелось сегодня увидеть.

Разгорячившийся Мясников снова опустил мормышку в воду, и снова внизу, подо льдом, заходила на тонкой леске тяжелая колобаха… Поймав третьего окуня-красавца, Николай Иванович успокоился и, вспомнив, что ловит из чужой лунки, постарался извиниться перед Тягловым:

– Что же ты, Алексей Тимофеевич, лови… Я так уж, попробовал только.

И Тяглов не заставил себя дальше уговаривать. Он уже успел размотать свою снасть, и его тяжелая, неуклюжая блесна поспешно нырнула в воду. Мы не расходились и ждали, что будет… Но ничего не было. Ничего не было пять, десять, пятнадцать минут. И тогда я и дядя Костя, будто сговорившись, в один голос снова призвали Мясникова к соревнованию. И снова он сначала отказывался и снова, смущаясь от необходимости занять чужую лунку, все-таки согласился с нами.