Ущелье Вверхтормашки

– Надо с тобой поговорить, – ответил полицейский.

– Тогда входи, – сказал староста и хотел было вернуться в дом.

– Не могу, – замялся полицейский. – Твой пес…

– Что – Мани? – спросил староста. Пес опять вылез из конуры.

– Он кусается, – выдавил Лустенвюлер, с опаской глядя на приближающегося пса.

– Чушь, – отрезал староста. Пес завилял хвостом, неожиданно прыгнул в джип и облизал Лустенвюлеру лицо.

– Мани, на место! – спокойно скомандовал староста.

Пес поплелся в конуру.

– Видишь, какой послушный, – заметил староста.

Но Лустенвюлер настаивал на своем:

– Он укусил сторожа в пансионате.

Из дома вышла Эльзи.

– Неправда, – сказала она, – неправда, на меня напали двое парней, один из них меня… в луже молока… Лустенвюлер видит, как я выгляжу, вся взлохмаченная и исцарапанная. Только отец ничего не видит. А пес укусил второго.

– Девка, – набросился на Эльзи староста, – что там у вас стряслось?

– Бидон перевернулся, – сказала Эльзи, – и я с первым парнем повалилась в лужу…

Староста вошел в дом и вынес кольт.

– Его принес Мани, – сказал он и опять накинулся на Эльзи: – А ты заткнись, пес имел дело с браконьером.

– Нет, со сторожем, – гнул свое Лустенвюлер. – Мне позвонили из пансионата.

– Потом спросил: – А что, черт побери, случилось в луже молока? Полиция должна знать все.

– То и случилось, что должно было случиться в луже молока, это и полиция может сообразить, – ответила Эльзи.

Лустенвюлер задумался.

– Ты так полагаешь? – спросил он, помолчав.

– Не задавай глупых вопросов, – отрезала Эльзи.

– Так, значит, парней было двое? – опять спросил Лустенвюлер.

– Двое, – спокойно подтвердила Эльзи и вошла в дом.

– Двое, – повторил полицейский и покачал головой.

– Эльзи несет чушь, – сказал староста.

– Странно, – пробормотал Лустенвюлер и поехал вместе со старостой в пансионат.

Главный вход был заперт, дверь на кухню тоже, рядом они обнаружили лишь пустой бидон и остатки пролитого молока. Покричали. Никто не появился.

– Странно, – опять пробормотал полицейский, после чего оба поехали в участок. За двадцать с лишним лет службы в полиции Лустенвюлер превратил свой офис в кухню: стены увешаны колбасами и окороками, во всех углах что-то булькало, варилось, жарилось, кипело, мариновалось, столы завалены фаршем, луком, чесноком, зеленью, крутыми яйцами, кочанами салата вперемешку с полицейскими донесениями, фотографиями преступников, наручниками и револьвером, а также заставлены открытыми банками с тунцом, сардинами и анчоусами.

– Я приготовил мясной суп с сельдереем, репчатым луком, чесноком и белокочанной капустой, – сказал Лустенвюлер и налил себе полную тарелку из клокочущей на плите кастрюли, потом поставил ее на письменный стол и начал есть, прерываясь только для того, чтобы печатать на машинке протокол, а также налить себе вторую, а потом и третью тарелку супа. Затем он взял в руки готовый протокол, пробежал его глазами, стряхнул с листа брызги супа и сказал старосте, чтобы тот подписал свои показания. Потом отрезал кусок сала от висевшего на стене окорока. В эту минуту в дом вошел расфранченный и благоухающий Оскар фон Кюксен.

– Пса надо ликвидировать, – категорически потребовал он.

– Да кто вы такой? – осведомился Лустенвюлер, жуя сало.

– Представитель лица, взявшего в аренду пансионат, – ответствовал Оскар.

– Это который проповедует «Блаженны нищие»? – спросил Лустенвюлер, продолжая жевать.

– Нет, тот арендовал пансионат на лето, – ответил Оскар. – Зимой его арендует мой отец, барон фон Кюксен.

– Странно, – опять пробормотал Лустенвюлер, жуя. – Он ведь из Лихтенштейна.

– Пса надо ликвидировать, – повторил свое требование Оскар.

– Мани ни в чем не виноват, – подал голос Претандер. – Я – староста деревни.

Пес принадлежит мне.

– Он прокусил зад моему сторожу, – заявил Оскар.

– Из-за того, что мою Эльзи изнасиловали, – выпалил староста. Это у него как-то само собой вырвалось, причем он отнюдь не верил в то, что сказал.

– Странно, – в третий раз пробормотал Лустенвюлер.

– Пес вернулся домой с кольтом в пасти, – сказал староста, – марки «Смит и Вессон».

– Кому пес вцепился в зад, тот не станет вытаскивать кольт и насиловать девчонку, – возразил Оскар, а Лустенвюлер в это время намазал хлеб маслом и положил сверху ломтик сала. – Если девчонка утверждает, – продолжал Оскар, – что пес вцепился в другой зад, а не в зад сторожа, то я могу лишь заметить, что этот второй, столь же истерзанный зад мог быть обнаружен, но его нет в наличии.

– Если то был браконьер, – взорвался наконец староста, – то его зад, естественно, исчез вместе с ним, и Мани не в чем винить. А вот с пансионатом дело нечисто: если там, кроме сторожа, никого нет, почему он один выпивает два бидона молока в неделю, столько одному не осилить.

– С таким скандалистом, как вы, я не намерен более дискутировать, – отрезал Оскар. – Имеет место нанесение тяжелой травмы, мы подадим на вас в суд. – С этими словами он вышел, сел в «кадиллак» и укатил в пансионат.

– Ты все еще утверждаешь, что Эльзи изнасиловали? – жуя, спросил Лустенвюлер.

– Меня интересует только пес, – ответил староста. – Пес не виноват.

– Но он не виноват только в том случае, если Эльзи действительно изнасилована, – возразил Лустенвюлер. – Тогда имеют место развратные действия, и я должен подать в суд. Где-то у меня есть еще одна банка бобов.

– Ладно, – кивнул староста. – Подавай.

– На кого? На сторожа? – спросил Лустенвюлер, роясь в куче банок в дальнем углу, причем несколько банок с грохотом раскатилось по полу.

– Не на сторожа, а на браконьера, – возразил староста. – Но Мани не виноват.

– Прекрасно, как тебе будет угодно, – заметил Лустенвюлер, – но я должен внести в протокол и то, что сказал представитель лица, взявшего в аренду пансионат. Я тут один, мне понадобится на составление протокола несколько дней, так что известят тебя нескоро.

– Но ты напишешь и про то, что Мани укусил браконьера? – спросил староста.

– И браконьера, и сторожа, – ответил Лустенвюлер и открыл банку с бобами. – Но в наличии у нас только один укушенный, а должно быть два. Чертовски сложно все это изложить на бумаге.

– А если ты ничего не напишешь? – спросил староста.

– Тогда задница сторожа и пес старосты будут в полном порядке, – ответствовал Лустенвюлер, вываливая бобы в кастрюлю с мясным супом.

– Вот ничего и не пиши, – заключил староста и пошел домой.

Однако он не учел соображений барона фон Кюксена, а тот не учел характера старосты. Для барона все происшествие было верхом глупости. Он был убежден, что либо «трубочист», либо клиент Рафаэлей, либо же они оба, если вообще они не одно и то же лицо, заманили его в ловушку, тем более что на Минерваштрассе 33/а его встретили не три Рафаэля, а три других господина, все трое – неимоверной толщины и различались лишь двойным, тройным и четверным подбородками. Двойной подбородок заявил, что барону надлежало немедленно информировать их, тройной – что барон испортил все дело бредовой идеей натравить еще и псину, а четверной приказал, чтобы фон Кюксен сам загладил причиненный ущерб. Кроме того, барону сразу же показалось, что дом по Минерваштрассе 33/а выглядит как-то иначе, чем прежде, пожалуй, еще обшарпаннее. Барон даже вернулся на тротуар, прежде чем войти внутрь, однако номер дома был тот же. Не он, а синдикат совершил ошибку, а что Рафаэли теперь пытаются свалить вину на него, типично для этой шушеры, присвоившей 60 процентов от продажи его подлинных картин. И что теперь они ведут с ним переговоры через каких-то подставных лиц, тоже наглость. Но он-то вляпался из-за них в пренеприятную историю. Изнасилование несовершеннолетней неизбежно попадет в суд. Хотя самое худшее его доберман все-таки предотвратил. Идея эта была вовсе не бредовая, и он продемонстрировал присутствие духа. А теперь нужно опередить жалобу старосты в суд. И он подал в столице кантона исковое заявление на возмещение причиненного ему ущерба.