Страница 8 из 52
Между тем Акоги, не зная, что Митиери решился прийти пешком, несмотря ни на что, громко жаловалась:
— Ах, проклятый дождь!
Отикубо увидела, что Акоги выходит из себя от досады, и, стараясь скрыть огорчение, спросила:
— Отчего ты так бранишь его?
— Да, если б он еще моросил понемногу! Так вот нет же, как назло, хлынул потоком, противный!
Отикубо еле слышно прошептала слова из одной песни о любви:
«Что у нее на сердце?» — смутилась Акоги и молча прилегла, подперев голову рукой.
Между тем Митиери скинул с себя верхнюю одежду, надел взамен простое некрашеное платье и пустился в дорогу в сопровождении одного только меченосца. Спрятавшись от дождя вдвоем под одним огромным зонтом, они потихоньку открыли ворота и крадучись вышли на дорогу.
Стояла непроглядная тьма. Спотыкаясь, путники еле брели по скверной, усеянной выбоинами дороге, как вдруг на перекрестке им попалась навстречу ватага каких-то челядинцев с факелами в руках.
Крича во все горло, они сгоняли прохожих с дороги; видно, должна была проехать важная персона.
Улица была такая тесная, что укрыться от них было негде. Митиери и меченосец попробовали было пройти незамеченными вдоль стены, прикрываясь зонтом, чтобы их не узнали в лицо, но стражники загалдели:
— Эй вы там, прохожие люди! Куда это вас несет ночью в темноте под проливным дождем? И почему вы только вдвоем? Хватай их!
Что было делать! Пришлось остановиться, как было приказано, на самом краю дороги. Стражники, размахивая факелами перед самым их носом, орали:
— Гляньте-ка, да у них ноги совсем белые! Выходит, это не грабители с большой дороги.
Но один возразил:
— Так что же! У домушников ноги всегда белые.
Митиери с меченосцем попробовали было пройти дальше, но стражники крикнули:
— Наглецы! Как вы смеете стоять во весь рост! А ну, кланяйтесь в землю, живо! — и давай молотить кулаками но зонту.
Хочешь не хочешь, пришлось бить челом на грязной, покрытой навозом дороге.
Но грубияны не унимались:
— А-а, вы еще нарочно зонтом загораживаетесь! — и потянули зонт в сторону, так что оба молодых человека свалились прямо на груду навоза.
А стражники, освещая их огнем факелов, издевались над ними:
— Вон на том, глядите, шелковые штаны. Это какой-нибудь бедняк вырядился так, чтобы пойти к своей любовнице.
Наконец они ушли, и путники могли подняться на ноги.
— Это, видно, начальник дворцовой стражи делал ночной обход, — разговаривали они между собой смеясь. — Душа в пятки ушла от страха. «Домушники с белыми ногами». Ловко придумали. Вот потеха!
— Ну, идем скорее домой! — воскликнул Митиери. — Мы перемазались в навозе. От нас дурно пахнет. Если явимся в таком виде к нашим возлюбленным, то нас ждет плохой прием. Еще, чего доброго, отвернутся от нас.
Меченосец прыснул от смеха.
— О нет! Если мы придем в такой проливной дождь, то докажем нашу преданность. Им покажется, что от нас исходит не вонь, а сладчайшее благоуханье. К тому же мы уже прошли более половины дороги. Домой возвращаться — дальше. Прошу вас, будем продолжать наш путь.
Митиери согласился с ним в душе, что жалко будет упустить такой случай доказать Отикубо. насколько глубока его любовь, и снова пустился в дорогу.
Ворота были уже закрыты на ночь, и они с трудом достучались.
Меченосец провел молодого господина в свою комнату.
— Прежде всего нам нужна вода, — сказал он и, обмыв ноги Митиери, помылся сам.
— Встанем утром пораньше и уйдем затемно. Нечего мешкать. Вид у нас самый плачевный, — решил Митиери и постучал в окно комнаты своей возлюбленной.
Отикубо была полна печали, думая, что ее покинули, — так скоро и так жестоко! Но больше всего она боялась, что строгая мачеха все узнает…
Бедняжка глаз не могла сомкнуть.
Уткнувшись в свою подушку, она заливалась слезами.
Акоги, огорченная тем, что все ее труды пропали даром, лежала, опершись на руку, напротив своей госпожи. Услышав стук, она проворно вскочила.
— Что это? Кажется, в окно постучали…
— Отоприте! — послышался голос.
Изумленная Акоги подняла решетчатую створку, и Митиери появился в комнате, но в каком виде! На нем сухой нитки не было.
«Неужели пешком?» — подумала Акоги. Чувство радостной благодарности переполнило ее сердце до краев.
— Как случилось, что вы так промокли? — спросила она.
— Да вот твой муж, Корэнари, все тревожился, что ему предстоит строгий расчет с твоей госпожой, и мне стало его жаль. Я тоже закатал свои хакама до самых колен, подвязал шнурками — и в путь! Но по дороге упал прямо в грязь, — говорил он, торопливо раздеваясь. Акоги накинула на него одежду своей госпожи.
— Дайте сюда, высушу! — сказала она, принимая от него сырое платье.
Митиери подошел к своей возлюбленной и сказал с упреком:
— Разве я не заслужил того, чтобы меня крепко обняли и сказали мне: «Ах, в каком виде вы пришли, бедный мой!»
Он протянул к ней руки и почувствовал, что рукава ее слегка влажны. «Так, значит, она плакала!» Митиери был тронут и сложил такую начальную строфу:
Отикубо закончила танку, молвив в ответ:
— Вы говорите, что дождь печалится о вашей судьбе? Но тогда зачем же он льет понапрасну? Ведь я здесь! — И он опустился на ложе рядом с ней.
Акоги красиво уложила печенье на крышке ларца и подала со словами:
— Отведайте, пожалуйста!
Митиери отозвался:
— Сил нет, как спать хочется.
— Ах, что вы! Нынче вечером непременно надо съесть немного этого печенья.
— Почему? — поднял он голову и увидел «печенье третьей ночи». «Кто это так красиво его приготовил? — подумал Митиери. — Значит, меня ждали!» Ему вдруг стало смешно. — Ах, это мотии! Я слышал, что новобрачных угощают этим печеньем, согласно старинному обряду. Что за обряд такой?
— А вы будто до сих пор не знаете? — ехидно заметила Акоги.
— Конечно, пет. Когда же одинокому холостяку случается пробовать свадебное печенье?
— Новобрачный должен съесть три штуки.
— Просто-напросто? Как это обыденно! Три штуки? А сколько же должна съесть новобрачная?
— Сколько ее душе хочется, на это нет правил, — засмеялась Акоги.
— Ну, тогда и вы отведайте, — сказал он Отикубо, но она смущенно отказалась.
Митиери с торжественным видом съел три штуки.
— А что, молодой муж Саннокими тоже ел это печенье, как я?
— Уж само собой, ему тоже подавали, — улыбнулась Акоги.
Было уже поздно, и молодые скоро уснули. Акоги пошла к меченосцу. Он был еще совсем мокрый и сидел, съежившись в комок от холода.
— Как ты промок! Зонта, что ли, не было?
Меченосец тихим голосом рассказал ей про встречу с ночной стражей.
— Ну, что ты скажешь? О такой пылкой страсти мир не слыхал ни в наше время, ни в седую старину, — смеясь, заметил он. — Согласись, что такая любовь беспримерна!
— Да, конечно, он увлечен, — ответила Акоги. — Это правда! Но любит он далеко еще не так сильно, как надо бы.
— «Не так сильно»! Сказала тоже! Женщина всегда тем и досаждает, что никак не возьмет в толк, к чему обязывает человека его положение в свете. А по мне, любую обиду можно простить за один такой сердечный порыв, какой был у него этой ночью.
— Это ты в свою пользу говоришь, — отозвалась Акоги, засыпая. И вдруг у нее вырвалось: — Нет, правда, какой был бы ужас, если б он сегодня не пришел!
Беседуя так, они уснули.
Ночь близилась к концу. Забрезжил рассвет. Митиери не хотелось расставаться со своей возлюбленной.