Страница 47 из 54
— Вот-вот. Он. Джонас Джоунс.
— «Если б он забрался…» Куда?
— К ним!
— Куда к ним?
— К ним в квартиру, к Бобби и этой суке Мизелль.
— А ключи были у тебя, правильно?
Прошло некоторое время, прежде чем до нее наконец дошло — возможно, оттого, что алкоголь и транквилизаторы в ее крови вступили в сложное химическое взаимодействие.
— Откуда ты знаешь? — сказала она. — Никто не знал, что у меня были ключи!
— Луиза Эймс знала, — сказал я.
— Ну, это другое. Она знала, что у меня всегда был набор-дубликат от всех его ключей. Он же их постоянно терял.
— А ты разве еще работала на сенатора, когда он купил себе эти апартаменты в Уотергейте?
Она покачала головой.
— Тогда уже нет. Я работала на Кьюка. Но все равно сделала набор дубликатов, когда он купил квартиру в Уотергейте. Хотела быть уверенной, что у него есть пара дополнительных наборов. Я глупая… все пыталась заботиться о нем — даже тогда, когда ему уже больше не нужны были никакие мои заботы.
— И что ж ты сделала, послала Луизе ключи почтой?
Она опять покачала головой.
— Нет, Джонас приехал и забрал их с собой.
— А потом?
Она допила свой стакан до капли.
— По-моему, мне надо пойти и налить себе еще яблочного сока…
— Вот, — сказал я, протягивая ей стакан. — Бери мой. Я к нему не притрагивался.
Это ее приободрило. Она благодарно мне улыбнулась. Я был тот самый Доктор Айболит, который прописывает лучшие лекарства в мире.
Она сделала еще один неслабый глоток.
— Не беспокойся, — сказала она. — Я вовсе не собираюсь ударить лицом в грязь.
— Знаю, что нет, — ответил я. — Так что же произошло после того, как Джонас забрал ключи?
Она пожала плечами.
— Надо полагать, он забрался туда и нашел то, что она хотела. По крайней мере, она так сказала.
— Когда?
Она подумала.
— Вчера.
И кивнула, оживившись.
— Угу, точно вчера. Как раз когда Луиза позвонила мне и рассказала все те ужасные вещи.
— Что за ужасные вещи?
— Про Бобби и меня. Она сказала, что всегда все про нас знала, с самого начала. И что ей было наплевать, что мы вместе спали — вроде как, подумаешь, у него это хобби такое было. А вот Мизелль — это совсем другое. Она сказала, что Конни Мизелль пустила прахом жизнь Бобби, а теперь она собирается пустить прахом Конни Мизелль.
— Как? — спросил я.
— Вот и я ее об этом спросила. Как?
— И что ж она сказала?
— Она только рассмеялась и сказала, что я смогу все прочитать в колонке у Френка Сайза.
— И что потом?
— Потом ничего. Потом она повесила трубку, а я выпила пару порций мартини. Ну, может быть, три… Я вроде как расстроилась.
Она начала плакать. Слезы так и потекли у нее по щекам. Я испугался, что она начнет по обыкновению завывать, поэтому встал, подошел к ней и неуклюже похлопал по плечу.
— Ну будет, будет… — говорил славный, грубоватый Доктор Лукас. — Все в конечном итоге будет хорошо, — сказал я. Я подумал, что надо бы сказать «будет, будет» еще раз, но так и не смог заставить себя это сделать. — Ну в чем дело-то?
Она подняла свое лицо ко мне. Глаза у нее были полны слез. Нос стал ярко-красным.
— Счастливчик, — сказала она.
— Счастливчик?
— Кот мой. Я уехала и оставила его, и теперь не знаю, что же он будет кушать. А он раньше никогда не оставался один.
Я отыскал свой носовой платок и вытер некоторые ее особо крупные слезинки.
— Но-но! — сказал я. — Выпей-ка еще. Насчет Счастливчика не беспокойся. Я о нем позабочусь.
— Ты… Ты сможешь? — сказала она и затем погребла свой нос в стакане.
— Я знаю одно местечко в Силвер Спринге. Действительно чудесное место, специально оборудованное для кошек. Я туда своего иногда отдаю. Ему нравится. Там для котов собственное ТВ… и всякое такое. Я съезжу к тебе, заберу кота и заброшу его туда.
Слезы у нее прекратились, зато началась икота.
— Он… Он любит человека с погодой.
— Человека с погодой?
— По ТВ — ему нравится, когда погода. Человек рассказывает. Девятый канал. Он всегда это смотрит.
— Я расскажу об этом хозяйке того места.
Она осушила свой стакан. По моим прикидкам, она потребила внутрь больше 150 граммов виски за 15–20 минут.
— А почему бы тебе немного не подремать сейчас?
— Ты же оставишь мне остальное?
— Скотч?
— Угу.
— Если они найдут, они отберут это у тебя.
— А мы спрячем, — сказала она. — Дай мне мою сумочку. Все равно мне ведь надо отдать тебе мои ключи. Мы спрячем это в сумочке.
— Замечательное место! — сказал я. — Им никогда в голову не придет искать там. Никогда — до тех пор, пока они не осмотрят все у тебя под подушкой.
— Ох, ну где же тогда мы это спрячем?
— Под матрас.
Она закрыла глаза и нахмурилась.
— Под матрас, — повторила она. — Под матрас. Под матрас.
Она открыла глаза и посмотрела на меня сияющим взглядом.
— Вот так я все вспомню, когда проснусь!
Я передал ей сумочку и засунул пинту под матрас. Я гордился собой. В тот день я совершил кучу благих деяний: украл у трупа, ублаготворил больную крепкой выпивкой… Я был настоящий славный малый.
— Думаю, я немного вздремну, — сказала Глория Пиплз.
— Вот это — прекрасная мысль.
Она встала, подошла довольно твердыми шагами к кровати и села.
— По матрасом, — сказала она и кивнула головой, как бы подтверждая свои слова.
— Под матрасом, — повторил я.
— Сегодня утром я просматривала колонку Френка Сайза, — сказала она. — Но ничего там не нашла по поводу Бобби. Это, наверно, будет завтра?
— Я так не думаю.
— А когда же оно появится? — спросила она, укладываясь на постели.
— Не знаю, Глория, — ответил я. — Может быть, никогда.
Глава двадцать пятая
Как оказалось, долгие поездки в автомобиле не доставляли коту Глории Пиплз ни малейшего удовольствия. Всю дорогу от Вирджинии до Силвер-Спринг, Мериленд, он орал благим матом, невзирая ни на какие ласковые увещевания Сары. По пути я излагал Саре всю собранную мной фактографию по истории убийств внутри семейства Эймсов, обильно уснащая ее также и своими умозаключениями. Временами мне приходилось почти кричать, чтобы просто слышать себя и заглушать кота Счастливчика. Надо отдать ему должное — на всем протяжении моего довольно пакостного повествования он так и не проявил к нему ни малейшего интереса.
А теперь мы с Сарой сидим в Джорджтауне, в одном из тех французских ресторанов, что открылись уже после погромов 1968 года. В центр Вашингтона после наступления темноты почти никто не ездит. В 10 или 11 часов вечера вы можете ехать по улицам и не увидеть никого, кроме одного-двух прохожих на квартал, да и те, похоже, спешат как можно скорее укрыться в безопасном месте.
Кормили в том ресторане неплохо, вот только сервис — при всей ненавязчивости — отличался определенной экстравагантностью: официанты бодро рассекали по залу на роликовых коньках. Мы сделали заказ, и я как раз успел закончить рассказ к моменту, когда нам принесли выпивку.
Сара некоторое время молча смотрела на меня, а потом спросила:
— А как у нас дела с капитаном Бонневилем?
— С ним пока небольшая заминка.
Она покачала головой.
— Если ты останешься с Френком Сайзом, с Бонневилем будет не просто заминка. Он вообще навсегда уйдет в сторону. Допустим, ты успешно покончишь с этим случаем, и тебя даже никто не убьет. Тогда Сайз наткнется на другую незаконченную историю, и опять подпишет на нее тебя. Вокруг не так уж много трупов, но ты будешь нырять в эти ямы дерьма еще и еще, все глубже и глубже… А однажды уже не отмоешься.
— Хм… А ты думаешь, что мне приятно нырять туда? В ямы с дерьмом, по твоему изящному выражению.
— Нет, тебе это не нравится, — сказала она. — Но тебя зачаровывают люди, которые в нем плавают. Ты от них без ума, потому что думаешь, что они не такие, как ты. Хотя они точно такие.