Страница 26 из 59
— Видимо, часть придворных сочла поведение собаки плохой приметой для Тараниса, — сделал вывод Дойль.
— А еще он спятил окончательно, — сказал Эйб. — Сбрендил как Мартовский заяц.
— Вот в этом и дело, — заключил Дойл.
Айслинг посмотрел на меня:
— Тебе на самом деле предложили трон Благого двора?
— Хью говорил о голосовании среди придворных — если оно пройдет не в пользу Тараниса, в чем он уверен, он предложит проголосовать за меня как за бесспорную наследницу.
— Что ты ответила? — спросил Айслинг.
— Что мы должны обсудить все с нашей королевой, прежде чем я отвечу на столь щедрое предложение.
— Вот интересно, обрадуется она или взбесится? — заметил Усна. Вопрос я сочла риторическим, но все же ответила:
— Понятия не имею.
— Не знаю, — сказал Дойль, а Мороз добавил:
— Хотел бы я знать.
Того гляди, мы окажемся как меж двух огней между монархом сумасшедшим и монархом попросту жестоким. А я давно уже поняла, что для жертвы при таком раскладе особой разницы нет.
Глава одиннадцатая
Дойль с Морозом выпытали у Усны прочие «неважные» новости, сообщенные его матерью. Их оказалось немало. Похоже, Таранис довольно давно действовал без смысла и без логики. Когда мы въезжали в ворота поместья Мэви Рид, Айслинг спросил:
— А зачем я вам понадобился? Таранис всем Благим со мной запретил разговаривать под страхом пытки, так что у меня никаких разведданных нет.
— Холм Благих признал в тебе короля, когда мы прибыли в Америку, — сказал Дойль. — За что тебя и отправили в ссылку.
— Я знаю, отчего потерял свое место при дворе.
— И потому принцесса готова предложить тебе занять трон, принадлежащий тебе по праву.
У Айслинга глаза полезли на лоб. Потрясение видно было даже сквозь вуаль. Он явно не сложил два и два, и предложение оглушило его своей неожиданностью.
Открылась дверца лимузина, ее придерживал Фред. Никто не двинулся с места, мы ждали, пока Айслинг переварит новость.
— Прикройте дверцу на минутку, Фред, — попросила я.
Дверь закрылась.
— Пусть ситхен и признал меня королем более двух веков назад, это не значит, что он сейчас меня предпочтет, — сказал Айслинг. — И предложение придворные сделали не мне.
— Я хотел, чтобы ты узнал первым, Айслинг, — сказал Дойль. — Не хочу, чтобы ты думал, будто мы забыли, кому когда-то такое предложение сделала сама страна.
Айслинг посмотрел на Дойля долгим взглядом:
— Ты поступил очень достойно, Дойль.
— Ты как будто удивился? — сказала я.
Он повернулся ко мне:
— Дойль очень долго был Королевским Мраком, принцесса. Только сейчас я начинаю понимать, что многие из самых тонких его чувств не могли проявиться на службе у королевы.
— Вежливей еще никто не говорил, что все тебя считали бессердечной скотиной, Дойль! — прыснул Эйб.
У Айслинга вокруг глаз возникли морщинки — он улыбнулся:
— Я бы на такую формулировку не отважился.
Дойль улыбнулся:
— Думаю, многие из нас увидят, что на службе у принцессы мы впервые за долгие века можем быть собой.
Все повернулись ко мне, и под весом их взглядов мне захотелось поежиться. Я поборола это желание и сидела прямо, стараясь оставаться именно той принцессой, какой они меня считали. Хотя иногда — вот как сейчас — мне казалось, что я попросту не сумею быть такой, как им надо. Никто не сможет отвечать стольким требованиям сразу.
Пахнуло свежим ветром и цветами. Голос, который не звучал, а скорее отдавался по телу, звенел у самой кожи, шепнул:
— Мы сумеем.
Я знаю старое присловье, что когда на твоей стороне Бог — или Богиня, — ты обречен на победу. Но порой мне казалось, что под победой мы с Богиней понимаем разные вещи.
Глава двенадцатая
На пороге на нас выплеснулся вихрь тел. Вылетевшие нам навстречу собаки радостно лаяли, тявкали, скулили и завывали, и как будто даже говорили — что не так уж и невозможно, потому что собаки эти волшебные.
Псов было так много — как и хозяев, — что пробиться в дом не получалось. По собачьему обычаю они радовались так, словно нас неделю не было, а не несколько часов. Мне здесь принадлежала пара борзых, почти как настоящих. Форма головы не совсем та, и уши другие, и линия спины, но мускулистая грация — та же самая. Основной цвет шерсти белый — чистый, сияющий белый, в тон моей кожи, и рыжие пятна там-сям — в тон моих волос. У Минни — уменьшительное от Минивер — наполовину рыжая морда и большое рыжее пятно на спине. Морда просто замечательная: с одной стороны рыжая, а с другой белая, точно кто-то провел под линейку черту точно посередине. А Мунго, мальчик, немного выше, потяжелее, и почти совсем белый — только одно ухо рыжее.
Среди собак покрупнее были похожие на прежних ирландских волкодавов — до того, как породу разбавили мелкие собаки. Их было немного, но эти немногие возвышались среди борзых как горы посреди равнины — жесткошерстные или гладкошерстные, но все рыже-белые. Совсем под ногами крутились терьеры — тоже в основном рыже-белые, но были и черно-коричневые, точнее черно-палевые, древней породы, возрожденной дикой магией, предки большинства современных пород.
Терьеры почти все принадлежали Рису: он ведь бог смерти или когда-то им был. Наш народ страну мертвых помещает под землю, и вполне логично, что у Риса собаки, привыкшие рыться в земле. Рис вроде бы нисколько не страдал, что у него не изящные борзые и не здоровенные волкодавы. Он присел в море тявкающих и ворчащих псов — один другого меньше — и просто светился от радости, как и все мы. Наш народ всегда чтил своих животных и очень горевал, когда их не стало.
Из общего цветового фона выбивались только собаки Дойля. Они были пониже волкодавов, зато коренастей: сплошные черные мышцы на крепком костяке. Эти собаки сохранили тот вид, в котором к нам явились — черные псы, которых христиане зовут Адскими гончими. Только с христианским дьяволом они никак не связаны, черные, темные псы — псы бесплодной пустоты. До того, как возникнет свет, бывает тьма.
Дойль попытался идти сам, но пошатнулся; Мороз подставил другу сильное плечо. К моему удивлению, Мороз своей собаки не приобрел. Ни один из черных псов не превратился в другую собаку под его прикосновением — так вышло с Морозом и еще несколькими (очень немногими) стражами. Почему — никто не знал, но Мороз здорово комплексовал по этому поводу. Наверное, считал явным свидетельством, что он не вполне сидхе. Когда-то он был воплощением зимнего холода и звался Джекки Иней, а сейчас он Смертельный Мороз, моя любовь — но все равно переживает, что не родился сидхе, а стал им.
Над морем собак носились крылатые фейри, феи-крошки. У них считалось позором родиться бескрылым. Все, кто последовал в ссылку за мной, еще недавно были бескрылыми — пока я не принесла в холмы новое волшебство. Пенни и Ройял, темноволосые и яркокрылые близнецы, помахали мне ладошками.
Я помахала им в ответ. Даже не воображала никогда, что меня станут вот так приветствовать феи-крошки и волшебные собаки.
Я предложила Дойлю свою помощь, но он отказался, даже не глянув на меня. Слишком переживал свою мнимую «слабость». Черный пес толкнул меня плечом и тихо зарычал. Мунго и Минни дружно шагнули вперед, шерсть на загривках поползла вверх. Вот уж собачьей драки мне точно не хотелось, так что я отступила и отозвала псов.
Собаки смогли бы меня защитить, если потребуется, но по статям они здорово уступали черным псам. Я погладила гончих по головам; Мунго ободряющей тяжестью привалился к моей ноге. Ничего так не хотелось, как завалиться в кровать, и чтобы мои собаки спали на коврике у кровати или сразу за дверью — присутствие животных не всем моим мужчинам нравилось, да и мне иногда тоже. Но до отдыха мне предстояло еще одно дело.
Мы вызвали по зеркалу мою тетю Андаис, Королеву Воздуха и Тьмы, едва вошли в дом. Дойля с Эйбом я бы отправила в постель немедленно, но Дойль напомнил, что стоит тетушке от кого-то третьего, а не от нас, узнать, что мне предложили занять трон Благих, и она может счесть нас изменниками. Может решить, что я сбегаю с корабля. Андаис не любит, когда ею пренебрегают. Пусть ей даже это только кажется.