Рыцарь Святого Гроба

К вечерней трапезе, после которой был назначен выезд, все было готово к опасному путешествию. Приор, воспользовавшись тоннелем, лично переговорил с мастером Григом, уточнив место и время встречи, и, возвратившись в патриархат, заперся с секретарем, приводя в порядок документы и дела рыцарского братства. Сами же братья Святого Гроба, отстояв мессу, отправились в трапезную. По заведенному порядку первыми вошли и заняли места вдоль длинных столов слуги и оруженосцы, затем сержанты и только потом немногочисленные рыцари. Столы для слуг, оруженосцев и сержантов накрывались отдельные, но пищу они получали из одного котла. После того как блюда были расставлены, а все братья, не садясь на лавки, заняли свои места, капеллан ордена начал читать «Отче наш». Завершив молитву, братья расселись. Повара постарались на славу, и от блюд с тушеным мясом исходил такой аромат, что даже капризный Робер, который вечно ворчал на «солдатскую еду» и предпочитал ужинать в городских тавернах, довольно пошевелил усами, схватил ложку и, раскрывая рот, потянул в него большой дымящийся кусок.

– Нет! Стойте, сир! – раздался вдруг откуда-то из-за спины звенящий от тревоги голос.

Жак обернулся. Из дверей кухни прямо на Робера, дико выпучив глаза, несся жонглер Рембо. Не успел Жак моргнуть, как жонглер на бегу врезался в рыцаря, выбил у него из рук ложку и перевернул лавку, так что все сидевшие на ней покатились на пол.

Когда суматоха, вызванная столь неожиданными действиями ополоумевшего слуги, немного улеглась, Жак обнаружил де Мерлана, который стоял, чуть не поднимаясь на цыпочки, и, вытянув до отказа руку, держал за шиворот тощего, но рослого жонглера.

– Ты что, совсем с ума сошел?.. – рявкнул рыцарь, грозно шевеля усами. – Какая муха тебя укусила?

В ответ Рембо, тяжело дыша, повел глазами по сторонам, указал дрожащими пальцами куда-то вниз и выдавил из себя:

– В-вот!

Жак посмотрел на пол, туда, куда указывал пальцем жонглер, и мигом покрылся холодным потом. Любимица братьев, дымчатая пушистая кошка, которой кто-то из сердобольных сержантов, невзирая на строжайший запрет, бросил кусок мяса, не дождавшись завершения трапезы, лежала на боку, закатив глаза, и судорожно сучила задними лапами.

– Придержите его пока! – заорал Робер, мотнув головой в сторону жонглера, и, сбивая столы, ринулся на кухню. После того как он исчез за дверью, оттуда послышался грохот расшвыриваемой посуды и испуганные вопли поваров.

Вскоре рыцарь вернулся обратно.

– Успел уйти, подлец, – произнес он, тяжело дыша. – В день приезда императора на кухню взяли нового слугу, выкреста-сарацина, который якобы был беженцем из Вифлеема. Он-то соус к мясу и разливал.

– Рассказывай! – коротко приказал жонглеру Серпен.

Рембо сначала говорил сбиваясь, но вскоре привычка к исполнению шансонов взяла свое, и речь его стала плавной и даже отчасти цветистой. Не будучи полноправным членом ордена, бывший жонглер, однако, быстро усвоил главное солдатское правило – держаться подальше от начальства и поближе к кухне. Поэтому, едва он получил в распоряжение новую лютню, первые, кого он осчастливил своими шансонами, оказались не новые хозяева и даже не горничные живущих по соседству господ, а повара орденской куховарни. Потратив два вечера на выступления перед ними, Рембо был облечен высоким доверием и получил свободный вход в святая святых. Будучи человеком верующим, но не особо богобоязненным, он, пользуясь своим привилегированным положением, теперь проходил в трапезную через черный ход, совмещая, таким образом, приятное с полезным. Он избегал участия в общей молитве, когда приходилось глотать слюнки, стоя над дымящейся миской, и мог выбирать прямо из котла лучшие куски.

В этот вечер в куховарне было настоящее столпотворение. Сен-Жермен в связи с отъездом приказал выдать братьям двойные порции и взять для этого самые деликатесные продукты, а также пригрозил поварам, что лично проследит, чтобы все было исполнено в лучшем виде. Поэтому все кухонные слуги, опасаясь гнева грозного приора, буквально сбились с ног.

Рембо, не обращая внимания на суету, поздоровался со старшим куховаром, бесцеремонно выбрал из стопки миску поглубже, наложил себе пшенную кашу, добавил несколько кусков ароматной баранины, полил все маслом и соусом и пристроился у разделочного стола, наблюдая за тем, как слуги носятся взад-вперед, таская в трапезную тяжелые подносы.

И когда он по привычке повел носом, вдыхая ароматный пар…

– Нюх у меня такой, сир, – пояснил он Роберу, – что многие собаки позавидуют. А запах этот я помню хорошо. Была у меня одна поклонница, из прованских знатных дам, самой ей лет двадцать, а мужу – шестьдесят. Сказать, что она его не любила, – это значит ничего не сказать. Порой целыми ночами напролет она мне в подробностях рассказывала про то, как ей мерзко и противно исполнять супружеский долг. Так вот, решила она все же от мужа избавиться. Выписала у толедских евреев особый порошок и мне, как лучшему другу, и похвасталась. Я, памятуя о песне про шута, короля и королеву, конечно, в ту же ночь тихо собрался и умотал из замка от греха подальше. Неровен час, догадались бы, что господин не умер от колик, а был отравлен. Благородные всегда договорятся, а повесят кого? Бедного жонглера, который только в том и виноват, что умеет, в отличие от ленивых и бессильных мужей, услаждать их истосковавшихся жен не только одним лишь голосом. Но запах этого зелья я запомнил на всю жизнь.

Почуяв носом отраву, Рембо немедля ринулся к главному повару.

– Вы приправляли мясо миндальной крошкой? – спросил он тучного бургера, который родился и вырос в Акре.

– Нет, Рембо, – удивленно ответил тот, – сегодня приправа с кориандром и шафраном…

У жонглера помутнело в глазах, и ноги сами понесли его в трапезную.

– Что было дальше, вы все видели, – завершил он свои рассказ.

– Ну вот, – довольно буркнул Робер, обращаясь к Жаку и Серпену, – а вы говорили, что он императорский шпион. Стал бы он тогда нас спасать?

Рембо приосанился. Брат Серпен нахмурился:

– Всякое в жизни бывает. Может быть, просто в последний момент ужаснулся. Виданное ли дело – одним махом целое крестоносное братство на тот свет отправить!

Робер помрачнел, снова схватил жонглера за шиворот и начал с силой его трясти:

– А ну говори, баранья требуха, подослан ты к нам или нет?!

«Ну, сейчас бухнется на колени и начнет божиться, – подумал Жак. – Тут-то ему и конец».

Однако жонглер повел себя неожиданно. Он вскинул голову и укоризненно посмотрел на братьев:

– Вот вы, значит, как. Что бы ни случилось – Рембо враг, Рембо подлец. Да, небезгрешен, не спорю. Крал, обманывал, лжесвидетельствовал, прелюбодейничал. Но если, по-вашему, я могу отправить на смерть тех, кто, несмотря на нанесенные мной обиды, отнеслись ко мне по-человечески… – В глазах жонглера блеснули слезы.

– Ну ладно, приятель, – извиняющимся тоном пробормотал Робер, – верю я тебе. Ты как, брат Серпен?

– Ну не знаю, – развел руками рыцарь, – похоже, что твой слуга говорит от чистого сердца.

– Извини нас, Рембо, – просто сказал Жак.

– Ладно. Зла не держи. – Робер похлопал жонглера по плечу. – Тут кого угодно подозревать станешь. Хотел я перед отбытием тебе дать расчет, но передумал. Мне оруженосец нужен, пойдешь?

– С вами хоть на край света, господа! – просиял Рембо. – Моя лютня в вашем полном распоряжении!

По трапезной метались повара, собирая тарелки и выливая их содержимое в специально выкопанную для этого яму. Для того чтобы накормить отправляющихся в путь, драпиарий приказал выдать со склада заготовленный впрок жесткий овечий сыр и застревающее меж зубов жилистое вяленое мясо, так что ужин братьев хоть и был, как обещано, обильным, но больше напоминал походный рацион.

С последними лучами солнца отряд покинул Акру через ворота Святого Антония. За Робером на крепком пятилетнем муле скакал, чуть не лопаясь от ощущения собственной значимости, новый оруженосец брата-рыцаря, сира де Мерлана. Правда, с непривычки он не смог правильно закрепить щит, и тот больно бил его по ноге, а копье торчало вбок, словно жердь в руках у пьяного плотника. Но Рембо это совершенно не смущало.