Страница 40 из 42
Прекраснейший образец древней скульптуры, находящийся в моем доме в Цахале, тоже найден в Иордании, в окрестностях Аммана. Это великолепный бюст царя, с короной на голове, с вьющейся бородой, с волосами, заплетенными в косички, с жемчужными серьгами в ушах. Совершенно уникальна корона. Она известна как 'корона-тюрбан' и похожа на те, что носили в свое время фараоны, со страусовыми перьями, прикрепленными по обе стороны ее. Но в отличие от египетской диадемы, по краям этой короны, около лба, имеются узорчатые рельефы в форме цветов, куда инкрустировались драгоценные камни.
Когда я купил этот бюст, я понял, что в руки мне попал редкостный предмет. Но лишь впоследствии мне довелось узнать, что он вполне мог символизировать образ царя Давида и что корона на его голове могла быть короной царя аммонитян! Однажды вечером я листал второй том 'Views of the Biblical World', и неожиданно на меня со страниц книги посмотрел царь. Точно то же лицо, что и на бюсте, попавшем мне в руки. Под иллюстрацией приводилась цитата из Пятикнижия: 'И взял Давид венец царя их с головы его, -- а в нем было талант золота и драгоценный камень, -- и возложил его Давид на свою голову'. В примечании говорится, что это статуя из алебастра и что она была найдена при раскопках, которые проводились в окрестностях Аммана, что она напоминает образ семитского царя и датируется примерно 1000 годом до н. э., то есть началом Израильского царства. Стих под иллюстрацией взят из Второй Книги Самуила, в которой описывается победа Давида над аммонитянами, после того как он овладел их столицей Раббой (Раббат-Аммоном) и вывез из нее большую добычу, и в знак того, что власть над Аммоном перешла к нему, взял корону их царя и возложил ее на свою голову.
Этот бюст я купил у торговца древностями Байдуна. При каких обстоятельствах он сам приобрел его, я не спрашивал и не наводил справок стороной. Я следовал принципу своего учителя, профессора Гивона, который говорил, что, приобретая древности, человек не должен покупать вместе с ними историй, которые продавцы прилагают к своему товару. В Старом городе я регулярно посещаю четыре лавки древностей: Абу-Антона (Кандо), ассирийца-христианина из Бет-Лехема, Абу-Салаха (Муминджяна), армянина, Абу-Диса и Байдуна. Торговля древностями -- это не просто необычное занятие. Лавка древностей живет особой жизнью. Она открыта для всех, но в глубине ее и над ней есть темные чуланы, тайники и запечатанные ящики, доступ к которым открыт лишь для немногих избранных. В тусклом свете покрытые густым слоем пыли глиняные сосуды предстают в мистической ауре. Только придя домой, отмыв их от грязи столетий и сняв современные наслоения, -- плоды реставрации и подделки, -- ты обнаруживаешь истину во всей ее наготе. Иногда единственное, что остается сделать, -- это выбросить 'древность' в помойное ведро. То оказывается, что голова и корпус принадлежат различным фигуркам, то грудь и нос изготовлены из гипса и клея. Я вспоминаю, как я купил хевронскую ритуальную курильницу, верхняя часть которой оказалась миской из древнего Шхема; ее основание было срезано стальной пилкой и пригнано к горлышку курильницы.
Однако, бывают и приятные неожиданности. Однажды я купил длинный узкий кувшин за гроши. Сняв с помощью кислоты приставшую породу, я увидел, что сосуд украшен перекрещивающимися черными полосами и небольшими орнаментальными выступами, типичными для египетской керамики, изготовленной более четырех тысяч лет тому назад. Он был найден в районе Газы.
Даже когда я не нахожу ничего интересного в лавках древностей, я люблю бродить по улочкам базара в Старом городе. Каменные арки, истоптанные камни мостовой, прохлада и полумрак, дурманящий запах специй -- все это создает фантастическую атмосферу, воскрешает миры, канувшие в вечность. Они далеки от наших дней, но близки сердцу. Так было три тысячи лет тому назад. Юноша, продающий 'каак' (калачи, обсыпанные семенами сезама), носильщик со своим ослом, нагруженным мешками с мукой, женщины из арабских деревень в платьях с вышивкой, и даже арабская речь, звучащая повсюду, обычаи арабских жителей и их манера говорить, в особенности. если это феллахи и бедуины, -- во всем этом я нахожу некую близость к древнему миру, миру живущему в Библии.
Я никогда не проходил мимо арабского пахаря или жнеца, не обратившись к нему с приветствием: 'Саха бадну' ('Будь здоров') и всегда слышал в ответ: 'Бадну исалмо' ('И тебе того же'). Подобный обычай существовал и у евреев. Боаз обращался к жнецам со словами: 'Господь с вами', а они отвечали ему: 'Да благословит тебя Господь!' Когда я хожу по улицам Старого города и вижу арабов, которые сидят у входа в свои лавки и прихлебывают кофе, наши взгляды встречаются. Никто не отводит глаз. Я желаю им мира, и они приглашают меня разделить с ними компанию и выпить чашку кофе.
Нет разницы между арабским 'Салам алейкум' и еврейским 'Шалом алейхем' ('Мир тебе') или арабским 'Алла маак' и нашим 'Элохим имха' ('С тобою Бог'). Но арабы не были изгнаны из своей страны и не были отрезаны от своего языка, тогда как мы, евреи, бродили по всему свету, и наша манера речи претерпела серьезные изменения, прежде чем мы вернулись к своим истокам.
Голова, увенчанная великолепной короной царя Аммона, этого современника царя Давида, стоит в моем доме на подставке из черного дерева в книжном шкафу. Под ней и рядом стоят тома Библии, сочинения Бен-Гуриона, труды по палестиноведению. Здесь ее место. Ибо ничто в этих книгах не чуждо ей, даже в тех, что были написаны через три тысячи лет после смерти царя. x x x
Давид передал своему сыну Соломону благоустроенное царство, с налаженной администрацией, царство в безопасных границах, которое имело широкие торговые связи и находилось в союзе со своими северными соседями: Хирамом, царем Тира, Той, царем Хамата, и Талмаем, царем Гешура.
Чувствуя приближение смерти, Давид призвал Соломона (уже взошедшего на престол), чтобы в последний раз напутствовать его: 'Будь тверд и будь мужествен. И храни завет Господа, Бога твоего, ходя путями Его и соблюдая уставы Его и заповеди Его... как написано в Законе Моисеевом'. После этого он упомянул имена троих людей и объяснил сыну, как поступить с ними: одному оказать милость, а двух других -- убить.
Эти двое были замешаны в мятеже Авшалома. А Барзиллай оказал гостеприимство Давиду и его людям, когда они бежали в Гилад. 'Сынам Барзиллая окажи милость, чтоб они были между питающимися за твоим столом; ибо они пришли ко мне, когда я бежал от Авшалома, брата твоего'. Второй, Шими, сын Геры, напротив, примкнул к мятежникам и натравливал народ на Давида. Давид сказал о нем Соломону в тот час: 'Вот еще у тебя Шими... он злословил меня тяжким злословием... Не оставь его безнаказанным, ибо ты человек мудрый, и знаешь, что тебе сделать с ним, чтобы низвести седину его в крови в преисподнюю'. Однако, главным преступником, чью седину Соломон не должен был отпустить мирно в преисподнюю, Давид считал Иоава, своего военачальника и племянника, сына Цруи. Иоав героически сражался за Давида и спас его царство. Однако Давид затаил неугасимую ненависть против него, и даже пытался сместить его. Сыновья Цруи, Иоав и два его брата, были, по мнению царя, жестокими и кровожадными людьми. Они предпочитали решать спорные вопросы мечом, а не мирными средствами. Давид не трогал Иоава во время своего царствования, потому что тот мог склонить колено Иехуды последовать за собой и оставить царя.
С годами росла его ненависть к Иоав у, и когда 'приблизилось время умереть Давиду', он завещал Соломону: 'Еще ты знаешь, что сделал мне Иоав, сын Цруи, как поступил он с двумя вождями войска Израильского, с Авнером, сыном Неровым, и Амасой, сыном Иетеровым, как он умертвил их, и пролил кровь бранную во время мира, обагрив кровию бранною пояс на чреслах своих и обувь на ногах своих. Поступи по мудрости твоей, чтобы не отпустить седины его мирно в преисподнюю'.
x x x
Я знал одного руководителя народа, который во многих отношениях напоминал царя Давида, в частности, был неспособен забыть обиду. Это был Давид Бен-Гурион. Правда, на закате дней своих он погрузился в себя, забыл о существовании большинства своих недоброжелателей и простил им то, что они отравляли ему жизнь. Был, однако, один человек, которого он не забыл и не простил.