Ведьмин Лог

– Идиот! – вскочила я.

В сапоге мерзко хлюпнуло, и я с остервенением стала сдирать обувку. Выплеснула из сапога пару капель, отжала носок и низ штанины, злясь на себя и Илиодора и понимая, что если мы и дальше будем так двигаться, то и к утру до могилки не дойдем.

В штанине под коленкой что-то неприятно шевельнулось, и по всей ноге кто-то пробежался лапками, противно трогая тут и там. Предчувствуя очередную неприятность, я стала осторожно задирать штанину и даже взвизгнуть не смогла, когда увидела на ноге полчище многоножек, длинных, с палец толщиной, лоснящихся. Они ползли деловито вверх, трогая усиками и меня, и товарок, цепляясь за ставшую от омерзения пупырчатой кожу бесчисленными лапками. Беззвучно раскрыв рот, я стала хлопать по ногам, скидывая многоногую гадость. Кивсяки и сколопендры звучно шлепались в болото, разбрызгивая тяжелые грязные брызги, тут же разворачивались и кидались на меня вновь с удивительным проворством и целеустремленностью. Их становилось все больше, а когда я глянула вокруг, то не заметила болота, только сплошной ковер скользких членистых тел.

– Илиодор! – визгнула я, понимая, что такого быть не может, но я их видела, чувствовала кожей, слышала ушами их беспрерывное шебуршание.

– Забавно, – склонился ко мне златоградец, потом глянул в мои вытаращенные глаза и понял, что ничего забавного я в этом не вижу, вздохнул и двумя пальцами брезгливо снял с моей ноги многоногую тварь, спросив: – Что ты видишь?

Я переборола себя, всматриваясь в ненавистное извивающееся тельце, с удивлением обнаружив, что это просто травинка гнется на ветру. Посмотрела на ногу и скрипнула зубами – она вся была в ряске. Илиодор понимающе улыбнулся:

– Прием, конечно, не новый – пугать человека его же страхами. Странно, что она на одной тебе сосредоточилась. Двоих пугать разумней, да и веселей.

– Кто ж тебя напугает, если ты и есть самый страшный, – проворчала я, заправляя штаны в сапоги и косясь на Илиодора.

Я его еще в начале путешествия предупредила, чтобы он не смел устраивать мне спектакли, кидаясь, как в прошлый раз, на Фроську. Он клятвенно заверил, что будет сама осторожность, а если станет совсем жарко, то вообще сбежит, бросив меня на растерзание Подаренке.

На тропке снова сидел волк. Я сгребла побольше грязи и швырнула в зверя. Илиодор посмотрел на меня, на волка и покачал головой.

– Только не говори, что ты его не видишь.

– Я?! Кого?! – сделал удивленные глаза златоградец.

– Его! – обвиняюще ткнула я пальцем вдаль. Ветерок лениво шевелил болотную траву, а куст, в который я угодила грязью, поник под ее тяжестью.

– Пойдем уж, – устало вздохнула я.

Илиодор пристроился рядом, всем своим видом давая понять, что желает сказать что-то важное, но если меня это не волнует, то приставать не будет.

– Хватит играть бровями! – не выдержала я. – Выглядишь глупо, прямо не чернокнижник, а дурачок деревенский.

– А как должен выглядеть чернокнижник? – сразу заинтересовался Илиодор.

Я невнятно огрызнулась, он вслушивался сколько смог, потом махнул рукой:

– Вообще-то заговор на страх очень опасен. Сейчас тебя еще что-то детское преследует. А дальше будет страшней.

– Я ничего не боюсь, – заявила я без особой уверенности, а он промычал что-то навроде «ну-ну» и зачем-то вынул саблю, я так и не поняла, кого он собирается ею пырять.

Невольно приотстав на шаг, я стала всматриваться в его спину. Чем дольше всматривалась, тем хуже мне становилось, чертова Фроська знала свое дело. Чтобы отвлечься, я стала напевать, сорвала один бледный болотный цветочек, другой, начала плести венок, получалось похоже на воронье гнездо, но стоило мне надеть его на голову, как в глаза ударил яркий свет. Я огляделась и поняла, что заснула, разморенная солнцем, в дровяном сарае за бабушкиным домом. Неподалеку Брюнхильда с хозяйским интересом рассматривала содержимое свинячьей кормушки, и морда у нее была ну прямо как у управляющей Лушки, недоуменно гадающей, отчего это поросята едят как не в себя и не толстеют? Чуть дальше, у коновязи, стоял чалый жеребец Круля Вельяминовича. Матушка вышла из-за угла дома в праздничном платье в зеленый цветочек, в платке с кистями, улыбнулась:

– Маришка, да ты что, уснула, что ли?

Я заморгала, обнаружив на себе сарафан, в который уж десять лет как не влажу, и те самые красные ботиночки, которые купила самостоятельно на деньги от первой благополучной аферы, которую мы с Ланкой провернули под строгим надзором бабули.

– Вы что здесь делаете? – пискнула я, не узнавая своего голоса.

Мама растерянно оглянулась на Круля:

– Мариша, ты здорова ли? – Она шагнула ко мне, протягивая руки.

Взгляд мой начал метаться по двору, когда я сообразила, что меня собираются увозить от бабули и Ланки обратно в город. Круль понял, что сейчас я дам деру, схватил веревку и бросился меня вязать, отталкивая мать.

– Не тронь! – завизжала я, отпрыгивая к поленице. – Не смейте, вы! Слышите?! – Ударилась спиной о шаткую стену из чурбачков и едва успела выставить локти, как все это хлынуло на меня деревянным водопадом.

– Совсем рехнулась?! – хлестнул меня по щеке Илиодор. Синий кафтан на его плече странно дымился, словно кто-то только что швырялся в него молниями.

Я замерла растопорщенная, как кошка, Илиодор оглядел меня неприязненно и, прежде чем отвернуться, буркнул:

– Рот закрой, а то ворона влетит, – и пошел себе.

Я догнала и виновато пошла рядом. То, что творилось вокруг меня, угнетало, но всего больше – обиженное молчание златоградца. Я подергала его за рукав, виновато поинтересовавшись:

– Это я тебя?

– Нет, знаешь ли, огнивом баловался, люблю на природе пошалить.

– Мужчина должен быть благороден, – укорила я его, – и все прощать даме.

Он хмыкнул по-бабулиному:

– А у меня еще прощалка не отросла как следует.

И тут, прямо из ниоткуда, на него прыгнул волк. Желтые зубы вцепились в ключицу, от удара жилистого тела Илиодор ухнул на спину, сразу уйдя с головой в топь. Зверь плясал на нем, терзая слишком плотный кафтан, золоченые пуговицы сыпались дождем, скрипели, не желая поддаваться зубам хищника, галуны. С перепугу я не нашла ничего лучшего, как ухватить за верхушку почти упавшую гнилую березку, которая давно уже сдалась и не цеплялась за болотину корнями, и с хеканием, как Митяй на празднике, когда дерутся стенка на стенку, ударила волка по хребту.

Гнилая береза рассыпалась трухой, Илиодора согнуло пополам, он сначала открыл рот, потом беззвучно выдохнул и какое-то время сидел, созерцая болотные красоты, а я стояла ошеломленная отсутствием всякого волка.

– Нет, ну-у… – Он задумчиво поводил в воздухе руками, потом заинтересованно спросил: – А у вас нет никаких ритуалов по приношению чернокнижников в жертву? Или это личное отношение?

– Прости, – прошептала я.

– Ну хоть бы поцеловала, что ли, – шмыгнул он носом, подставляя грязную щеку.

– В другой раз, – вильнула я, отодвигаясь на шаг.

– Значит, в жертву, – понимающе кивнул Илиодор, а я скуксилась:

– Ну потерпи, маленько уж осталось.

– Да я сам вижу, что «маленько», – отряхнул он штаны, гордо глядя вдаль и выражая всем своим видом превосходство чернокнижников над ведьмами. Как бы мы ни глумились, их не сломить.

– Может, мне глаза закрыть? – предложила я. – Никакая гадость мерещиться и не будет.

– Вообще-то страх живет в голове и сердце, так что идеальный вариант – это голову тебе оторвать и распотрошить, как лягушку.

– А мы еще и полдороги не прошли, – вздохнула я, оглядываясь вокруг.

– Даже боюсь представить, что нас ждет, – признался он, а я закусила губу, пытаясь вспомнить, чего же я еще боялась в своей жизни. Оказалось – многого.

Я боялась остаться без Ланки и бабули, я боялась, что не научусь колдовать. Потом боялась, что разучусь колдовать. Иногда я боялась, что не смогу из кошки перекинуться обратно в человека. А во время путешествий нам порой приходилось убегать от разъяренных мужиков, и я боялась, что бабулю сожгут на костре как ведьму. Еще я боялась, что от занятий ведьмовством стану такой же бородавчатой, как Августа, и боялась, что все ведьмы на самом деле несчастны, что они счастливыми быть не могут. И что после смерти меня будут мучить черти за то, что была ведьмой, если будут у меня дети, то каждого третьего придется отдавать им же, чертям. И чем дольше я вспоминала, тем больше вспоминалось. Страхи сыпались на меня как из худого мешка. Я вздрагивала, отмахивалась, прижималась к Илиодору, иногда получая от него вполне заслуженные плюхи, когда он замечал, что я «заснула» и кончики пальцев начинают искрить. Чем дальше мы шли, тем было тяжелее, мне буквально приходилось продираться сквозь собственные ужасы. На одной только Лысой горе я побывала трижды, наблюдая, как ведьмы то умирают страшной голодной смертью, то рвут друг друга на куски по той же причине, проклиная главным образом меня.