Страница 28 из 62
Я хотел связаться с отелем "Фремденгоф", но позвонили из полиции и рассказали о событиях в Бонне. Я сразу же забыл об американце и помчался в столицу. Но мне кажется, что дальше рассказывать нет смысла, так как вам, наверняка, известно больше!..
Меня вывел из себя этот дубина Зайлер. Как сказал: "Давай-давай", так внутри будто закипело.
И вот тогда-то я впервые понял, что физически ощущаю время.
Чуть не руками хватай и все такое.
Опять полезли всякие там воспоминания. Да все так ясно, отчетливо. Как в кино. Да нет, даже яснее. И вроде бы я сам везде присутствую. "Давай-давай"… Вот это я и вспомнил… Война, бабкина хата в деревне недалеко от Минска. Я после экзаменов в школе уехал отдыхать, да вот так и попал в историю. Пошел путешествовать по Европам. Немцы пришли к нам вскоре после начала войны. Мы с бабкой не успели, да и не смогли эвакуироваться!
Остались мы в деревне при немцах, и пошло это самое "давай-давай".
"Давай, матка, сало!" "Давай, матка, яйки!" Деревня была большая, дворов двести, а может быть, и больше. Как сейчас помню, в жаркий летний день с тучей пыли влетели мотоциклисты и несколько автомашин. Развернулись у бывшей церкви. Потом согнали всех, кто мог и не мог, на "собрание".
Поставили старосту, мужика без ноги и без глаза. Он всегда всего боялся. Припугнул его офицер пистолетом.
Походили солдаты по деревне ("давай-давай, матка, то да се!"). Увели у нашей соседки тети Даши корову, погнали к своей полевой кухне. Мы, пацаны, неподалеку вертелись, любопытничали. Но всех нас вдруг как дождем смыло. И все из-за чего? А вот: один солдат стукнул корову кувалдой между рогами, и другой проткнул ей грудь штыком, подставил пивную кружку и полную налил темной дымящейся крови. Я с ужасом подумал: "Что он дальше-то будет делать?" А солдат взял и очень просто вылакал всю кружку.
Глаза, наверное, у меня были шире блюдца. Какие же они люди!
Это же кровопийцы! Вот он сейчас вскочит, налетит, вонзит свои мелкие желтые зубы мне в горло и начнет сосать кровь. Кровопийцы!
Я упал в крапиву. Солдат подошел, ткнул меня легонько сапогом и заржал громко, заливисто. А меня выворачивало наизнанку и трясло.
Партизаны у нас не появлялись, и мы было совсем перестали в них верить. Но однажды соседского парня Тимку Шелеста полицаи вытащили ночью из дома, избили до полусмерти и утром повесили посередине деревни, с доской на груди "партизан". А Тимке всего семнадцатый пошел.
Потом мы тайком услыхали, что Тимка был у партизан разведчиком, а в эту ночь, когда его поймали, он стащил у нашего коменданта полевую сумку с документами и пистолет. Да заметила, видимо, его какая-то сволочь, сказала полицаям.
Затем нас, молодых парней и девчат из соседних деревень, пронумеровали, пригнали на станцию и, постукивая прикладами ("Давай-давай!"), стали загонять в теплушки. Я не помню, сколько шел наш эшелон. Только и сейчас у меня стоит в горле горьковатый запах мочи и прелой соломы, которой был застелен пол в нашей теплушке. Меня продали, а может, подарили какому-то кулаку. Он заставлял чистить свинарники, возить навоз на поля, вообще делать самую тяжелую, самую противную работу. Кормил, гад, как собаку — бросит кость и будь доволен! Ей-богу! Правда, хоть не бил, а я слышал, что другие лупили своих батраков почем зря!
А потом стали налетать американцы. Не на наш хутор, то есть, не на хозяйский хутор, конечно.
Налетали на город, на зенитные батареи и на небольшой заводишко, что стоял недалеко. Грохали бомбы. Все в дым!.. И все такое…
Однажды, во время очередного налета, решили. мы с ребятами драпануть. Бежать на восток домой.
…Долго шли. Много скрывались в лесу. Нас почему-то не очень-то искали. Но, завидев на дороге солдат, полицейских или просто подозрительных, мы прятались, куда только было возможно и все такое… Часто слышали пальбу…
Однажды увидели людей в неизвестной форме, говоривших на незнакомом языке. Так мы попали к американцам. Потом лагерь для перемещенных. Мы порастеряли друг друга. Я остался совсем один. Ко мне привязался какой-то дядька, все время нашептывал, что нас расстреляют, чуть только приедем в Россию. "За что?" — недоумевал я. Он делал большие глаза и долго убеждал, что раз мы были в Германии, работали на немцев, значит, мы работали против своих, то есть мы вредители, предатели, фашистские холуи, что нас ждет дома наказание. Понял я потом, какой он "дружок".
Поэтому, когда в лагере меня спросили, куда я хочу податься, я решил выбрать "свободу". Свободка, я вам скажу, ничего себе!
Скоро уже двадцать лет такая свобода. Свобода от работы, свобода от обеда, свобода от жилья… И все такое! Об остальных свободах я уж и не говорю.
Свободнее быть нельзя… Так я и прожил почти двадцать лет, пока не встретил ночью на вокзале профессора Шиндхельма.
Об остальном-то я уже вам рассказывал… Мы договорились тогда на пресс-конференции у профессора встретиться с вами в Бонне, здесь в отеле "Адлер". Теперь я могу рассказать вам о своих дальнейших планах. Я намереваюсь пойти в Советское посольство.
Что? "Рефлекс времени"? Не знаю. Я не знаю, что сделаю с "рефлексом". Попрошу вас еще раз, извинитесь, пожалуйста, за меня перед профессором Шиндхельмом. Скажите ему, что я не могу поступить по другому. Пусть он на меня не обижается и все такое.
Скажите также, что время я чувствую здорово, физически ощутимо.
Так вот, значит, все. А через пятнадцать минут я иду в Советское посольство, и точка!
Не думал, что снова встречусь с вами. Да еще в таком месте.
Скажите, господин журналист, вы тоже меня считаете сумасшедшим или как?
Ах, не считаете? Так что ж вы тут сидите! Подите скажите всем этим лунатикам-суматикам, что я здоров, как бык. Что все дело в "рефлексе времени"! Разве они не читают газет, не знают о профессоре Шиндхельме? Принесите им, в конце концов, номер вашего журнала. Пусть они меня выпустят.
Что, "успокойтесь, успокойтесь"! Так я им и успокоюсь. Я перебью весь этот "желтый дом", если они меня будут держать еще хотя бы день!
Что? Как меня сюда засунули? А разве вам это не известно? Так это ж типичная провокация!
После того, как я вчера попрощался с вами, я расплатился за гостиницу, взял вещи и отправился к Советскому посольству.
Недалеко от него ко мне подошел какой-то господин и вежливо спросил, который час. Я ответил, конечно, не посмотрев на часы. Он обиделся, стал меня стыдить. Что я, мол, не уважаю людей и вообще, может быт,в, даже обманываю. "Обманщик!" — он мне так и крикнул.
Сейчас же подошел полицейский и спросил у этого болвана, в чем дело.
Я махнул рукой и пошел было своей дорогой.
Но полицейский схватил меня за руку и потребовал объяснений.
Пришлось рассказывать. Полицейский не отпустил меня. Он тоже спросил о времени. Я сказал. Он сразу же пристал, почему я отвечаю, не глядя на часы. Я сказал, что могу вообще не отвечать, это мое дело, и все такое. Так, слово за слово, и мы с ним поцапались.
Мне надоело, я вырвал свою руку и хотел идти.
Полицейский схватил снова. Подбежали еще двое, меня скрутили и сунули в машину. Машина оказалась поблизости. В полицейском участке будто чудом появились врачи. Опять же нарочно. Походили, посмотрели, пощелкали молотком по коленкам и увезли на санитарной машине в этот проклятый дом. Толкнули в отдельную палату. Я стучал, рвался, потом уснул и проснулся почти через сутки. Видно, мне подсыпали какого-то снотворного…
Сегодня утром я был паинькой. Не стучал, не ругался. Решил, что таким путем я отсюда не выйду. Нужно придумать что-либо похитрее.