Жорж

То и дело раздавались громкие возгласы негров, предлагавших бананы, тростниковый сахар, простоквашу.

Это представление продолжалось до шести часов вечера, затем началось малое шествие, названное так в отличие от большого шествия следующего дня.

Негры и люди с цветной кожей по природе своей любопытны и всегда рады потолкаться без дела. Они оставались здесь до конца гулянья; затем разошлись в разные стороны, одна группа направилась к Малабарскому лагерю и углубилась в лес, другая пошла вверх по реке.

В это время послышался легкий шум, и показались два негра, ползком направлявшиеся к берегу реки; один полз со стороны батареи Дюма, другой — от Длинной горы. Приблизившись с двух сторон к потоку, они поднялись и обменялись знаками — один три раза хлопнул в ладоши, другой трижды свистнул.

Тогда из чащи леса и укрепленных сооружений, из-за скал, возвышающихся над потоком, из-за манговых деревьев, склоняющихся с берега к морю, вышло множество негров и индийцев, о присутствии которых в этой местности никто не подозревал.

Индийцы разместились вокруг одного из своих предводителей, то был человек с оливковым цветом кожи, говорил он на малайском диалекте.

Негры расположились вокруг другого вождя, тоже негра, он говорил то на мадагаскарском, то на мозамбикском наречии. Один из вождей прохаживался среди собравшихся, громко болтал, декламировал, строил гримасы — то был типичный образец тщеславного человека, низкопробного интригана; звали его Антонио-малаец.

Другой вождь, спокойный, сдержанный, молчаливый, не размахивал руками, не заискивал ни перед кем, но все же привлекал к себе внимание. То был человек могучей силы и разумных поступков — Лайза, Лев Анжуана.

Они-то и являлись руководителями восстания, а окружавшие их десять тысяч метисов были их сподвижниками, единомышленниками.

Антонио заговорил первым:

— Существовал некогда остров, управляемый обезьянами и населенный слонами, львами, тиграми, пантерами и змеями.

Управляемых было в десять раз больше, чем правителей, но правители обладали талантом, павианьей хитростью, позволявшей разобщить обитателей леса, так что слоны ненавидели львов, тигры — пантер, змеи — всех остальных зверей. И получилось так, что, когда слоны поднимали хобот, обезьяны заставляли набрасываться на них змей, пантер, тигров, львов, и, как бы сильны ни были слоны, дело кончалось их поражением. Если поднимали рев львы, обезьяны направляли на них слонов, змей, тигров, так что и львы, какими бы ни были храбрыми, всегда оказывались на цепи. Если оскаливали пасть тигры, обезьяны натравливали на них слонов, львов, змей, пантер, и тигры, как бы они ни были сильны, всегда попадали в клетку. Если бунтовали пантеры, то обезьяны принуждали других зверей укротить пантер, несмотря на всю их ловкость. Наконец, если шипели змеи, обезьянам удавалось усмирить их тем же способом. Хитроумные правители сотни раз, под сурдинку, применяя свою тактику, душили восстания.

Так продолжалось долго, очень долго. Но однажды змея, более смышленая, чем другие звери, стала раздумывать: она знала четыре правила арифметики — ни больше ни меньше, чем любой кассир, и подсчитала, что число обезьян по отношению к другим зверям составляет один к восьми.

Собрав слонов, львов, тигров, пантер и змей на какой-то праздник, змея спросила у них:

«Сколько вас?»

Звери подсчитали и ответили:

«Нас восемьдесят тысяч».

«Правильно, — сказала змея, — теперь подсчитайте ваших укротителей и скажите, сколько их».

Звери подсчитали обезьян и, объявили:

«Их восемь тысяч».

«Так вы же дураки, — сказала змея, — если не уничтожили обезьян, ведь вас восемь против одной».

Звери объединились, уничтожили обезьян и стали хозяевами острова. Лучшие фрукты предназначались теперь им, лучшие поля, дома, обезьяны же стали их рабами, а самок обезьян они сделали своими наложницами… Вам понятно? — спросил Антонио.

Раздались громкие крики, возгласы «ура» и «браво», Антонио своей басней произвел не меньшее впечатление, нежели консул Менений речью, произнесенной много веков назад.

Лайза терпеливо ждал, пока все угомонятся, затем жестом, призывающим к тишине, произнес простые слова:

— Был остров, где рабы решили сбросить иго рабства; они объединились, подняли восстание и стали свободными. Ранее остров этот назывался Сан-Доминго, ныне он называется Таити, последуем их примеру, и мы будем свободными!

Вновь раздались крики «ура» и «браво», хотя, надо признаться, эта речь была слишком простой и не вызвала того энтузиазма, которым сопровождалась речь Антонио. Он это заметил, и в нем укрепилась надежда на успех в будущем.

Антонио подал знак, что хочет говорить, и все замолчали.

— Верно, Лайза говорит правду; я слышал, что за Африкой, куда заходит солнце, есть большой остров, где все негры — короли. Но и на моем острове, и на острове Лайзы был один избранный всеми вождь, только один.

— Справедливо, — сказал Лайза. — Антонио прав, разделение власти расслабляет народ, я согласен с ним, должен быть один вождь.

— А кто будет вождем? — спросил Антонио.

— Пусть решают те, кто здесь собрался, — ответил Лайза.

— Человеком, достойным стать нашим вождем, — сказал Антонио, — будет тот, кто сможет на хитрость ответить хитростью, силе противопоставить силу, смелости — смелость.

— Согласен, — заметил Лайза.

— Нашим вождем, — продолжал Антонио, — достоин быть лишь тот человек, который жил среди белых и черных, кровно связан с теми и другими; который, будучи свободным, пожертвует свободой, человек, имеющий хижину и поле, и рискующий потерять их. Только такой может стать нашим вождем.

— Согласен, — молвил Лайза.

— Я знаю лишь одного, который нам подходит.

— И я знаю, — заявил Лайза.

— Ты предлагаешь себя? — спросил Антонио.

— Нет, — ответил Лайза.

— Ты согласен, что вождем должен быть я?

— Нет, и не ты.

— Кто же тогда, — закричал Антонио, — кто же, где он?

— Да, кто же он? Пусть появится, — закричали в один голос негры и индийцы.

Лайза три раза ударил в ладоши, послышался топот лошади, и при первых лучах рождающегося дня все увидели появившегося из леса всадника, который на скаку въехал в толпу людей и резко остановил коня.

Лайза торжественно протянул руку в сторону прибывшего всадника и, обратившись к толпе негров, сказал:

— Вот ваш вождь.

— Жорж Мюнье! — воскликнули все десять тысяч повстанцев.

— Жорж Мюнье, — провозгласил Лайза. — Вы требовали вождя, который смог бы противопоставить хитрость хитрости, силу силе, смелость смелости, вот он! Вы потребовали вождя, который ранее жил с белыми и черными, человека смешанной крови, готового пожертвовать свободой, — и он перед вами! Где вы найдете другого? Он единственный.

Антонио был потрясен; взоры всех присутствующих обратились к Жоржу, послышались громкие одобрительные возгласы.

Жорж знал людей, с которыми был кровно связан, он понимал, что ему надо было прежде всего произвести впечатление своим внешним видом, поэтому на нем был роскошный, вышитый золотом бурнус, под бурнусом надет был кафтан, полученный от Ибрагима-паши, на нем блестели кресты Почетного легиона и Карла III. Его конь Антрим, покрытый великолепной красной попоной, подрагивал под своим всадником.

— Но кто нам за него поручится? — воскликнул Антонио.

— Я, — сказал Лайза.

— Жил ли он среди нас, знает ли, чего мы хотим, знает ли наши нужды?

— Нет, он не жил среди нас, он рос среди белых, изучал их науки. Да, он хорошо знает наши нужды и наши желания, ведь у нас одно желание — свобода.

— Пусть тогда он начнет с того, что освободит триста своих рабов.

— Уже сделано, с сегодняшнего утра они свободны, — заявил Жорж.

— Да, да, это правда, мы свободны, Жорж освободил нас, — раздались громкие голоса в толпе.

— Но он дружит с белыми, — произнес Антонио.

— Я заявляю всем вам, — ответил Жорж, — что вчера я порвал с ними навсегда.