Жорж

— Решительно нет, брат. Ты же видишь, я умираю здесь, работаю из последних сил. Я, сын вождя, больше не могу так жить. Вернусь в Анжуан или погибну.

Лайза вздохнул.

— Анжуан далеко отсюда, — сказал он.

— Ну так что ж? — ответил Назим.

— Сейчас как раз время дождей.

— Тем быстрее погонит нас ветер.

— А если лодка опрокинется?

— Будем плыть, пока хватит сил, а когда не сможем больше плыть, в последний раз посмотрим на небо, где нас ожидает Великий Дух, обнимемся и утонем.

— Увы! — сказал Лайза.

— Это лучше, чем быть рабом, — возразил Назим.

— Значит, ты хочешь покинуть остров?

— Хочу.

— С риском для жизни?

— С риском для жизни.

— Десять шансов против одного, что ты не доберешься до Анжуана.

— Но есть один шанс против десяти, что я доберусь туда.

— Хорошо, — сказал Лайза, — пусть будет по-твоему, брат.

Однако же подумай еще.

— Два года я уже думаю. Когда вождь монгаллов взял меня в плен, как и тебя, и, как и тебя, продал капитану-работорговцу, я сразу решил! Я был в цепях и попытался задушить себя этими цепями. Меня приковали к трапу. Тогда я решил разбить голову о стенку корабля; мне под голову подложили соломы. Тогда я начал голодовку. Мне открывали рот, но не могли заставить меня есть, зато заставили пить.

Затем высадили на острове и продали за полцены; тут я решил броситься с утеса. И вдруг услышал твой голос, брат, ощутил волнение твоего сердца и почувствовал себя таким счастливым, и подумал, что смогу жить. Так продолжалось год. А потом, прости меня, брат, твоя дружба уже не облегчала мою жизнь. Я вспоминал наш остров, отца, вспомнил Зирну. Работа казалась мне крайне тяжелой, унизительной, нестерпимой. Тогда я сказал тебе, что хочу бежать, вернуться в Анжуан, увидеть Зирну, увидеть отца, а ты, ты был добр, как всегда, ты сказал мне: отдохни, Назим, ты слаб, я буду работать за тебя, я сильный. И ты стал каждый вечер выходить на работу, вот уже четыре дня ты работал, пока я отдыхал. Правда, Лайза?

— Да, Назим, но все-таки послушай: лучше еще подождать, — продолжал Лайза, подняв голову. — Сегодня мы рабы, а через месяц, или через три месяца, или через год, может быть, будем хозяевами!

— Да, — сказал Назим, — да, я знаю твою тайну, знаю, на что ты надеешься.

— Значит, ты понимаешь, какое это будет счастье видеть, что белые, гордые и жестокие, будут теперь унижаться и умолять нас? Понимаешь ли ты, какими мы станем счастливыми, когда заставим их работать по двенадцать часов в день? Понимаешь ли ты, что мы, в свою очередь, сможем их бить палками, стегать розгами? Их двенадцать тысяч, а нас двадцать четыре; в тот день, когда мы соберемся вместе, они пропали.

— Я сомневаюсь, что тебе это удастся.

— Но я отвечу тебе так же, как ты ответил мне, — сказал Назим, — есть один шанс против десяти, что мне это удастся, прошу тебя, останься.

— Душа матери повелела мне вернуться на родину.

— Она являлась тебе?

— Вот уже две недели каждый вечер птичка фонди-джали садится на ветвь над моей головой, Та самая, что пела над ее могилой в Анжуане. Она прилетела ко мне через море.

Я узнал ее пение, послушай!

И действительно, в тот же миг мадагаскарский соловей, сидевший на самой высокой ветке дерева, подле которого лежали Лайза и Назим, начал издавать мелодичные трели над головой братьев. Оба слушали, грустно опустив головы, пока соловей не умолк; улетая в родные края рабов, он снова завел ту же мелодию, но теперь уже самые громкие трели можно было услышать лишь с трудом.

— Он вернулся в Анжуан, — сказал Назим, — он еще прилетит за мной и будет указывать мне путь, пока я не приеду в свой край.

— Тогда убегай, — сказал Лайза.

— А как это сделать?

— Все готово. В одном из глухих мест на Черной реке напротив утеса я выбрал огромное дерево, в стволе его выдолбил челнок, из ветвей вырезал два весла. Вытащи челнок, для этого надо пошевелить дерево, и он упадет, подтащи челнок к реке и плыви по течению, если ты решил бежать, Назим, ну что ж, тогда сегодня ночью отправляйся!

— А ты разве не пойдешь со мной? — спросил Назим.

— Нет, — ответил Лайза, — я остаюсь.

Назим глубоко вздохнул.

— А почему ты не хочешь, — спросил он, помолчав с минуту, — вернуться вместе со мной в страну наших отцов?

— Почему я не поеду, я тебе уже объяснил, Назим; вот уже год, как мы готовим восстание, друзья выбрали меня вождем. Я не могу предать друзей, не могу покинуть их.

— Не только это удерживает тебя, брат, — сказал Назим, покачав головой, — есть и другая причина.

— Какая же другая, как ты думаешь, Назим?

— Роза Черной реки, — ответил негр, пристально глядя на Лайзу.

Лайза вздрогнул, потом, помолчав немного, сказал:

— Это правда. Я люблю ее.

— Бедный брат, — продолжал Назим, — и что же ты думаешь делать?

— Не знаю.

— На что ты надеешься?

— Увидеть ее завтра, как видел ее вчера, как видел ее сегодня.

— Но она, знает ли она?

— Сомневаюсь.

— Она когда-нибудь говорила с тобой?

— Никогда.

— А что же наша родина?

— Я забыл ее.

— А Нессали?

— Я не помню ее.

— А наш отец?

Лайза схватился руками за голову, затем промолвил:

— Послушай, все, что ты сказал мне, чтобы заставить меня уехать, так же бесполезно, как мой совет тебе остаться. Она все для меня — и семья, и родина! Мне нужна ее жизнь, чтобы жить, я хочу дышать тем же воздухом, что и она. Пусть каждый живет, как ему суждено. Возвращайся в Анжуан, Назим, а я остаюсь здесь.

— А что я скажу отцу, когда он спросит, почему не вернулся Лайза?

— Ты скажешь ему, что Лайза умер, — сдавленным голосом ответил негр.

— Он мне не поверит, — сказал Назим, качая головой.

— Почему?

— Он мне скажет: если бы мой сын умер, то ко мне явилась бы душа моего сына; душа Лайза не появлялась перед отцом; Лайза не умер.

— Ну ладно! Скажи ему, что я люблю белую девушку, и он проклянет меня. Но я ни за что не покину остров, пока она здесь.

— Великий дух внушит мне, как поступить, — ответил Назим, вставая, — сведи меня туда, где находится челнок.

— Подожди," — сказал Лайза, и, подойдя к дуплу дерева, вытащил оттуда осколок стекла и флакон, полный кокосового масла.

— Что это? — спросил Назим.

— Послушай, брат, — сказал Лайза, — возможно, что при попутном ветре через неделю ты и достигнешь Мадагаскара или даже Большой Земли. Но возможно также, что завтра или послезавтра шторм отбросит тебя обратно к берегу. Когда все узнают о твоем побеге, твои приметы будут сообщены по всему острову, тогда ты станешь беглым негром и тебе придется бежать из одного леса в другой, от одного утеса к другому.

— Брат, меня прозвали Оленем Анжуана, как тебя прозвали Львом.

— Да, но и олень может попасть в ловушку. Надо все предусмотреть, чтобы они не могли поймать тебя, чтобы ты ускользнул из их рук. Вот стекло, чтобы остричь волосы, вот кокосовое масло, чтобы намазать тело. Иди сюда, брат, я превращу тебя в беглого негра.

Назим и Лайза вышли на лужайку, и при свете звезд Лайза начал стричь брата так умело, как не смог бы сделать самый ловкий брадобрей. Когда стрижка была окончена, Назим сбросил одежонку; брат полил ему на плечи кокосовое масло, и молодой человек размазал его рукой по всему телу. Так, покрытый маслом с головы до ног, красивый негр из Анжуана стал походить на древнего атлета, готовящегося к борьбе.

Но для полного успокоения Лайзы нужно было еще одно испытание. Подобно Алсидамасу Лайза мог остановить лошадь, схватив ее за задние ноги, и лошадь напрасно старалась бы вырваться из его рук. Как Милон из Кротона , он хватал быка за рога и взваливал его на плечи или бросал на землю у своих ног. Значит, подумал Лайза, если Назим сможет выскользнуть у него из рук, то он выскользнет из рук всякого. Лайза схватил Назима за руку и сжал его пальцы всей силой своих железных мускулов. Назим потянул руку к себе, и она выскользнула из железных тисков Лайзы, как уж выскальзывает из рук охотника. Охватив Назима вокруг пояса, Лайза прижал его к груди, как Геркулес прижимал Антея; Назим оперся о плечи Лайзы и проскользнул по телу брата, как змея проскальзывает между когтями льва. Тогда только негр успокоился; Назима нельзя было схватить врасплох; если бы пришлось состязаться в беге с оленем, Назим бы опередил оленя, чье имя стало его прозвищем.