Женская война

– Такого права не существует, милостивый государь, оно просто называется возмущением.

– Однако же, основываясь на этом праве, лейтенант мой сдал крепость. Я привожу эту капитуляцию в мое оправдание.

– Капитуляцию! – вскричал герцог д’Эпернон с насмешкою, потому что предчувствовал, что королева подслушивает, и ее тень диктовала ему эти оскорбительные слова. – Хороша капитуляция! Вы, вы вступили в переговоры с маршалом Франции!

– Почему же нет, – возразил Ришон, – если маршал Франции вступил со мною в переговоры?

– Так покажите нам эту капитуляцию, и мы посмотрим, действительна ли она.

– У нас было словесное условие.

– Представьте свидетелей.

– У меня один свидетель.

– Кто?

– Сам маршал.

– Призвать маршала, – сказал герцог.

– Это бесполезно, – отвечала королева, раскрыв дверь, за которою она подслушивала. – Уже часа два как маршал уехал. Он отправился на Бордо с нашим авангардом.

И она закрыла дверь.

Это явление оледенило все сердца: оно обязывало судей наказать Ришона.

Пленник горько улыбнулся.

– Вот, – сказал он, – вот как маршал де ла Мельере держит свое слово! Вы правы, милостивый государь, – прибавил он, обращаясь к герцогу д’Эпернону, – вы совершенно правы. Я напрасно вступал в переговоры с маршалом Франции!

С этой минуты Ришон решился молчать и презирать своих судей, он не отвечал на вопросы.

Это весьма упростило следствие, и через час оно было кончено. Писали мало, а говорили еще менее. Докладчик предложил смертную казнь, и по знаку герцога д’Эпернона все единогласно согласились с ним.

Ришон выслушал приговор, как простой зритель, он молчал и даже не изменился в лице и был отдан начальнику полиции.

Герцог д’Эпернон пошел к королеве. Она была очень довольна и пригласила его обедать. Герцог, думавший, что попал в немилость, принял приглашение и отправился к Наноне, желая сообщить ей, что он все-таки пользуется милостью ее королевского величества.

Она сидела в удобном кресле у окна, выходившего на Либурнскую площадь.

– Что же, – спросила она, – узнали вы что-нибудь?

– Все узнал.

– Ого! – прошептала она с беспокойством.

– Да, да. Помните ли донос, которому я имел глупость поверить, донос о сношениях ваших с Канолем?

– Что же?

– Помните ли, у меня просили бланк...

– Далее, далее!

– Доносчик в наших руках, душа моя, пойман его же бланком, как лисица капканом.

– В самом деле! – сказала испуганная Нанона.

Она очень хорошо знала, что доносчиком был Ковиньяк, и хотя не очень любила родного братца, однако же не желала ему несчастия. Притом же братец мог рассказать тысячу тайн о Наноне, которые она не хотела пустить в огласку.

– Да, доносчик у нас! – продолжал д’Эпернон. – Что вы об этом скажете? Мерзавец с помощью этого бланка сам себя назначил комендантом в Вер. Но Вер взят, и преступник в наших руках.

Все эти подробности так согласовались с промышленными предприятиями Ковиньяка, что Нанона еще более испугалась.

– А что вы с ним сделали? – спросила она дрожащим голосом. – Что вы с ним сделали?

– Вы сами можете видеть, что мы с ним сделали, – отвечал герцог, – вам стоит только приподнять занавеску или просто откройте окно. Он враг короля, стало быть, можно посмотреть, как его повесят.

– Повесят? – вскричала Нанона. – Что вы говорите, герцог? Неужели повесят того самого, который выманил у вас бланк?

– Да, его самого, красавица моя. Видите ли там, на рынке, под перекладиною, болтается веревка? Видите, туда бежит толпа? Смотрите!.. Смотрите! Вот солдаты ведут этого человека там, налево!.. А, смотрите, вот и король подошел к окну.

Сердце Наноны поднялось в груди и, казалось, хотело выскочить, однако же она при первом взгляде увидела, что ведут не Ковиньяка.

– Хорошо, хорошо, – сказал герцог, – господина Ришона повесят, и это покажет ему, что значит клеветать на женщин.

– Но, – вскричала Нанона, схватив герцога за руку и собрав последние силы, – но этот несчастный не виноват, он, может быть, храбрый солдат, может быть, честный человек... Вы, может быть, убиваете невинного!

– О нет, нет, вы очень ошибаетесь, душа моя, он подписывался чужой рукой и клеветал. Впрочем, он комендант Вера, стало быть, государственный изменник. Мне кажется, если он виновен только в последнем преступлении, то и этого довольно.

– Но ведь маршал де ла Мельере дал ему слово?

– Он говорил, да я ему не верю.

– Почему маршал не объяснил суду такое важное обстоятельство?

– Он уехал гораздо прежде, чем обвиняемый предстал перед судьями.

– Боже мой! Боже мой! – вскричала Нанона. – Что-то говорит мне, что этот человек невиновен и что смерть его навлечет несчастие на всех!.. Ах, герцог... Умоляю вас... Вы всемогущи... Вы уверяете, что ни в чем не отказываете мне... Пощадите же для меня этого несчастного! Спасите его.

– Невозможно, Нанона! Сама королева осудила его, а где сама королева, там я уже ничего не значу.

Нанона простонала.

В ту же минуту Ришон вышел на площадь, его подвели, все еще спокойного и хладнокровного, к перекладине, под которой висела веревка. Тут уже стояла лестница и ждала его.

Ришон взошел на нее твердым шагом, благородная голова его возвышалась над толпою, он смотрел гордо и с презрением. Палач надел ему на шею петлю и громко прокричал, что король оказывает правосудие над Этиенном Ришоном, клеветником, изменником и разночинцем.

– Мы дожили, – сказал Ришон, – до таких времен, что лучше быть таким разночинцем, как я, чем маршалом Франции.

Едва успел он выговорить эти слова, как из-под него отняли подставку, и трепещущее тело его закачалось под роковою перекладиною.

Ужас разогнал толпу, она не вздумала даже закричать: «Да здравствует король!», хотя всяк мог видеть в окнах короля и королеву. Нанона закрыла глаза руками и убежала в угол своей комнаты.

– Ну, – сказал герцог, – что бы вы ни говорили, Нанона, я думаю, что эта казнь послужит добрым примером. Когда жители Бордо узнают, что здесь вешают их комендантов, посмотрим, что они сделают!

При мысли, что они могут сделать, Нанона хотела говорить, раскрыла рот, но у ней вырвался страшный крик, она подняла обе руки к небу и молила, чтобы смерть Ришона осталась без отмщения. Потом, как будто все силы ее истощились, она рухнула на пол.

– Что такое? – закричал герцог. – Что с вами, Нанона? Что с вами? Можно ли приходить в такое отчаяние от того, что повесили какую-то дрянь? Милая Нанона, встаньте, придите в себя!.. Но, боже мой!.. Она лежит без чувств... А жители Ажана уверяли, что она бесчувственна... Эй, люди!.. Скорее спирту! Холодной воды! Скорей! Скорей!

Герцог, видя, что никто не является на его крик, сам побежал за спиртом. Люди не могли слышать его, вероятно, потому, что занимались спектаклем, которым безденежно угостила их щедрость королевы.

XVIII

Когда происходила в Либурне страшная драма, о которой мы теперь рассказали, виконтесса сидела за дубовым столом, перед нею стоял Помпей и составлял опись ее имения. Она писала к Канолю следующее письмо:

«Опять остановка, друг мой. В ту минуту, как я хотела сказать принцессе ваше имя и просить ее согласия на наш брак, пришло известие о падении Вера и оледенило слова на губах моих. Но я знаю, как вы должны страдать, и не имею сил сносить разом и ваши страдания, и свои. Успехи или неудачи этой роковой войны могут повести нас слишком далеко, если мы не решимся победить обстоятельства. Завтра, друг мой, завтра в семь часов вечера я буду вашею женою.

Вот план действия, который я прошу вас принять, непременно должны вы аккуратно сообразоваться с ним.

После обеда приходите к госпоже Лалан, которая с тех пор, как я представила вас ей, очень вас уважает, равно как и сестра ее. Будут играть, играйте и вы, только не оставайтесь ужинать. Когда наступит вечер, постарайтесь удалить друзей ваших, если они там будут. Когда вы останетесь одни, за вами явится посланный, он назовет вас по имени, как будто вы нужны для какого-нибудь важного дела. Кто бы он ни был, ступайте за ним смело, потому что он будет прислан от меня, и он приведет вас в капеллу, где я буду ждать.