Женская война

– Скажите лучше, жадность к деньгам. Вы продали меня герцогу д’Эпернону, как продали герцогиню де Шеврез коадъютору. Какое вам дело, спрашиваю вас, заботиться, в каких я отношениях с бароном Канолем?

– Мне? Ровно никакого! И я не подумал бы беспокоить вас, если бы вы продолжали хоть какие-нибудь сношения со мною.

– Знаете ли, что вы погибнете, если я скажу герцогу одно слово, если поговорю с ним откровенно?

– Знаю.

– Вы сейчас сами слушали от него самого, какую участь он готовит тому, кто выманил у него этот бланк.

– Не говорите мне об этом, я весь дрожал, и мне нужно было употребить всю мою душевную силу, чтобы не показать, до какой степени я смутился.

– И вы не опасаетесь?

– Нет, ничего не опасаюсь. Откровенное признание показало бы, что барон Каноль не брат ваш, и слова вашей записки, писанные не постороннему человеку, получат не совсем чистое значение, какое вы теперь им придали, неблагодарная сестра, не смею сказать слепая, потому что хорошо знаю вас. Подумайте только, как много выгод выходит из этой минутной распри с герцогом, которая приготовлена моими трудами. Во-первых, вы находились в страшном затруднении и дрожали при мысли, что явится барон Каноль, который, не будучи предупрежден, страшно испортил бы вам семейный роман. Напротив, я явился и все спас. Теперь брат ваш не тайна. Герцог д’Эпернон усыновил его, и, надобно признаться, самым нежным образом. Теперь брату вашему уже не нужно прятаться, он принадлежит к семейству, теперь вы можете переписываться, видаться с ним вне дома и даже у себя в доме. Только смотрите, предупредите брата вашего с черными глазами и волосами, чтобы герцог д’Эпернон никогда не видал его лицо. Ведь все плащи схожи между собою, и когда герцог увидит, что от вас выходит плащ, кто скажет ему, чей это плащ, – брата или постороннего человека? Теперь вы свободны, как воздух. Только, желая услужить вам, я переменил имя. Вы должны бы поблагодарить меня!

Изумленная Нанона не знала, как возражать на этот поток слов, выражение самого страшного бесстыдства.

Зато Ковиньяк, пользуясь своею победою, продолжал не останавливаясь:

– Даже, любезная сестрица, теперь, когда мы соединились после долгой разлуки, когда после многих переворотов вы нашли настоящего брата, признайтесь, что с этой минуты вы будете спать спокойно под щитом, которым любовь прикроет вас. Вы будете спать так спокойно, как будто вся Гиенна обожает вас, когда вы знаете, напротив, что здесь вас не терпят, но здешняя провинция поневоле покорится тому, чего мы захотим. В самом деле, я буду жить у вашего порога, герцог произведет меня в полковники, вместо шести человек у меня будет их две тысячи. С этими двумя тысячами я возобновлю воспоминание о двенадцати подвигах Геркулеса. Меня назначат герцогом и пэром, герцогиня д’Эпернон умирает, герцог женится на вас.

– Но прежде всего этого – два условия, – сказала Нанона строгим голосом.

– Какие, милая сестрица? Извольте говорить, я готов слушать вас.

– Во-первых, вы возвратите герцогу бланк, потому что эта бумага может погубить вас. Вы слышали: он сам своими устами произнес приговор. Во-вторых, вы сейчас же уйдете отсюда, потому что можете погубить меня, что для вас ничего не значит, но и вы погибнете вместе со мною. Хоть это, может быть, побудит вас подумать о моей погибели.

– Даю ответ на каждый пункт: бланк принадлежит мне, как неотъемлемая собственность, и вы не можете запретить мне идти на виселицу, если мне так заблагорассудится.

– Как хотите!

– Покорно благодарю. Но будьте спокойны: этого никак не будет. Я сейчас говорил вам, какое отвращение чувствую к такому роду смерти. Стало быть, бланк останется у меня, но, может быть, вам угодно купить его, в таком случае мы можем переговорить и поторговаться.

– Он мне не нужен! Важная вещь бланк! Я сама выдаю их!

– Счастливая Нанона!

– Так вы оставляете его?

– Непременно.

– Не боясь ничего?

– Не беспокойтесь, я знаю, как сбыть его с рук. Что же касается приказания выйти отсюда, – я не решусь на такую ошибку, потому что я здесь по приказу герцога. Скажу еще, что, желая избавиться от меня поскорее, вы забываете самое важное.

– Что такое?

– То важное поручение, о котором говорил мне герцог и которое должно осчастливить меня.

Нанона побледнела.

– Несчастный, – сказала она, – ведь вы знаете, что не вы должны исполнить это поручение. Вы знаете, что употребить ваше положение во зло – значит совершить преступление, такое преступление, которое рано или поздно навлечет на вас казнь.

– Да я и не хочу употреблять его во зло, хочу только воспользоваться им.

– Притом же в депеше написано, что оно поручается барону Канолю.

– А меня разве зовут не так?

– Да, но при дворе знают не только его имя, но и его лицо. Каноль часто бывал при дворе.

– Ну, согласен, вот это замечание дельное. С тех пор как мы толкуем, в первый раз вы правы, и видите, я тотчас соглашаюсь с вами.

– Притом же вы найдете там ваших политических врагов, – прибавила Нанона. – Да, может быть, и ваше лицо там столько же известно, сколько и лицо Каноля, только в другом смысле.

– О, это бы ничего не значило, если бы поручение, как уверял герцог, действительно имело целью спасение Франции. Поручение избавило бы посланного от бед. Такая важная услуга влечет за собою помилование, и прощение за прошедшее есть всегда первое условие всякого политического превращения. Итак, поверьте мне, милая сестрица, не вы можете предлагать мне условия, а я вам.

– Что же это за условия?

– Во-первых, как я вам сейчас говорил, первое условие всякого трактата – всепрощение.

– А еще?

– Уплата по счетам.

– Так я вам еще должна?

– Вы должны мне сто пистолей, которые я просил у вас и в которых вы изволили отказать мне так бесчеловечно.

– Вот вам двести.

– Бесподобно! Теперь я узнаю вас, Нанона.

– Но с условием.

– Что такое?

– Вы поправите зло, которое сделали.

– Совершенно справедливо. Что же я должен делать?

– Сейчас садитесь на лошадь и отправляйтесь по Парижской дороге, и скачите без отдыха, пока не догоните барона Каноля.

– И тогда я расстанусь с баронским титулом?

– Возвратите его барону.

– А что сказать ему?

– Отдайте ему вот эту депешу и уверьтесь, что он поехал в Париж.

– Все тут?

– Больше ничего.

– Нужно ли ему знать, кто я?

– Напротив, очень нужно, чтобы он этого не знал.

– Ах! Нанона, неужели вам стыдно за брата?

Нанона не отвечала. Она задумалась.

– Но, – сказала она через несколько времени, – каким образом могу я увериться, что вы исполните мое поручение в точности? Если бы вы считали что-нибудь священным, так я попросила бы клятвы.

– Сделайте лучше.

– Что такое?

– Обещайте мне сто пистолей, если я в точности исполню ваше поручение.

Нанона пожала плечами.

– Согласна, – сказала она.

– Посмотрите, – отвечал Ковиньяк. – Я не требую с вас никакой клятвы, довольствуюсь одним вашим словом. Так мы условливаемся, что вы отдадите сто пистолей тому, кто доставит вам расписку Каноля, разумеется, от моего имени?

– Хорошо, но вы говорите о третьем лице: неужели вы не хотите сами воротиться?

– Как знать будущее? Важное дело призывает меня самого в окрестности Парижа.

Нанона не могла скрыть движения радости, которое вырвалось у ней невольно.

– А вот это совсем не мило, – сказал Ковиньяк, засмеявшись. – Но мне все равно, милая сестрица. Мы расстаемся друзьями?

– Друзьями. Но поезжайте скорей!

– Сейчас же отправлюсь в путь. Только позвольте выпить стакан вина на дорогу.

Ковиньяк вылил в свой стакан последнее вино из бутылки шамбертена, выпил, поклонился сестре чрезвычайно почтительно, вскочил на лошадь и через минуту исчез в облаке пыли.

IX

Луна выходила на горизонт, когда виконт в сопровождении верного своего Помпея выехал из гостиницы почтенного Бискарро и пустился скакать по Парижской дороге.