Женская война

– Так вы в самом деле с ним встретились? – спросила Нанона.

– С мальчиком?

– Да.

– Каков он был? Ну, говорите откровенно, – сказал герцог.

– По правде сказать вам, – отвечал Ковиньяк, – он был премилый малый: белокурый, стройный, прелестный, ехал с каким-то конюхом.

– Именно так, – сказала Нанона, кусая губы.

– И вы влюблены в него?

– В кого?

– В этого премилого малого, белокурого, стройного и прелестного?

– Что это значит, ваша светлость? – спросил Ковиньяк, готовясь рассердиться. – Что хотите вы сказать?

– Что? У вас до сих пор хранится на сердце серенькая перчатка? – спросил герцог, лукаво улыбаясь.

– Серенькая перчатка?

– Да, та самая, которую вы так страстно нюхали и целовали вчера вечером.

Ковиньяк уже ничего не понимал.

– Та перчатка, которая заставила вас догадаться, понять пре-вра-ще-ние... – продолжал герцог, останавливаясь на каждом слоге.

Ковиньяк по одному этому слову понял все.

– А, этот мальчик был дама? – вскричал он. – Ну, даю вам честное слово, что я угадал эту шутку!

– Теперь уже нет сомнения, – прошептала Нанона.

– Налейте мне вина, сестрица, – сказал Ковиньяк. – Не знаю, кто опустошил бутылку, которая стояла возле меня, но в ней уже нет ничего.

– Хорошо, хорошо! – сказал герцог. – Есть еще возможность вылечить его, если любовь не мешает ему ни есть, ни пить. Государственные дела не пострадают от такой любви.

– Как! Чтобы от любви моей пострадали дела короля? Никогда! Дела короля прежде всего! Дела короля – вещь священная! Не угодно ли за здоровье короля, ваша светлость!

– Можно надеяться на вашу преданность, барон?

– На мою преданность?

– Да.

– Разумеется, можно. Иногда я готов позволить изрезать себя на куски...

– И это очень просто, – перебила Нанона, боясь, что в восторге от медока и шамбертена Ковиньяк забудет свою роль и воротится к своей личности. – И это очень просто. Разве вы не капитан войск его королевского величества по милости герцога?

– И никогда этого не забуду, – отвечал Ковиньяк с изумительным душевным волнением, положив руку на сердце.

– Мы и не то сделаем после, – сказал герцог, – а что-нибудь побольше.

– Покорнейше благодарю!

– И мы уже начали.

– В самом деле?

– Да. Вы слишком скромны, друг мой, – возразил герцог д’Эпернон. – Когда вам нужна будет протекция, надобно обратиться ко мне. Теперь, когда вам не нужно ходить окольною дорогою, когда вам уже не нужно скрываться, когда я знаю, что вы брат Наноны...

– Теперь, – вскричал Ковиньяк, – я всегда буду относиться прямо к вашей светлости!

– Вы обещаете?

– Даю слово.

– Прекрасно сделаете. Между тем сестра объяснит вам, о чем мы теперь хлопочем: она должна отдать вам письмо от меня. Может быть, все счастие ваше зависит от поручения, которое я даю вам по ее просьбе. Попросите совета у сестры вашей, молодой человек, попросите у нее совета: она умна, осторожна и чрезвычайно добра. Любите сестру вашу, барон, и будьте уверены, что я всегда буду к вам милостив.

– Ваша светлость, – вскричал Ковиньяк с непритворною радостью, – сестра моя знает, как я люблю ее, как я желаю видеть ее счастливою, славною и особенно... богатою!

– Ваш пыл нравится мне, – сказал герцог, – так останьтесь с Наноной, а я пойду и займусь одним мерзавцем. Но, кстати, барон, – прибавил герцог, – может статься, вы можете дать мне какие-нибудь сведения об этом бандите?

– Охотно, – отвечал Ковиньяк. – Только мне знать, о каком бандите вы говорите. В наше время их очень много и они разных сортов.

– Вы совершенно правы, этот чрезвычайно дерзок, подобного я еще не видывал.

– В самом деле!

– Представьте, этот мерзавец взамен письма, которое писала вам вчера сестра и которое он достал гнусным убийством, выманил у меня бланк.

– Бланк, в самом деле?

Потом Ковиньяк прибавил простодушно:

– Но зачем же вам было нужно это письмо, посланное сестрою к брату?

– Да я не знал родства.

– Это другое дело.

– И притом имел глупость, – простите ли меня, милая Нанона, – прибавил герцог, подавая ей руку, – имел глупость ревновать вас.

– Вы ревновали? В самом деле? Ах, ваша светлость! Как вам не стыдно!

– Так я хотел спросить у вас, не знаете ли вы, кто был доносчик в этом деле?

– Нет, право, не знаю... Но ваша светлость понимает, что подобные дела не остаются без наказания и что вы со временем узнаете преступника.

– Да, разумеется, узнаю со временем, – отвечал герцог, – и для этого я принял свои меры, но мне было бы гораздо приятнее узнать теперь.

– Так вы приняли меры? – спросил Ковиньяк, слушая обоими ушами. – Вы приняли меры?

– Да, да, – продолжал герцог, – и мерзавец будет очень счастлив, если его не повесят за его бланк.

– Ого! – сказал Ковиньяк. – А каким образом узнаете вы этот бланк от прочих бланков, которые вы даете, ваша светлость?

– На этом сделана заметка.

– Какая?

– Для всех незаметная, но я узнаю ее посредством химической операции.

– Чудесно! – сказал Ковиньяк. – Вы поступили чрезвычайно остроумно в этом случае, но смотрите, остерегитесь, он, может быть, догадается.

– О, этого нельзя опасаться. Кто может сказать ему об этой заметке?

– И то правда, – отвечал Ковиньяк, – Нанона не скажет, я тоже не скажу.

– И я тоже, – прибавил герцог.

– И вы не скажете. Вы совершенно правы: когда-нибудь вы узнаете имя человека и тогда...

– И тогда, так как я буду уже квит с ним, потому что он получит за бланк все, чего пожелает, тогда я прикажу повесить его.

– Прекрасно! – вскричал Ковиньяк.

– А теперь, – продолжал герцог, – если вы не можете дать мне сведения о нем...

– Нет, право, не могу.

– Так я оставлю вас с сестрою. Нанона, растолкуйте ему мое поручение хорошенько, особенно постарайтесь, чтобы он не терял времени.

– Будьте спокойны.

– Прощайте!

Герцог нежно простился рукою с Наноной, дружески кивнул ее брату и спустился с лестницы, обещая воротиться в тот же день.

– Черт возьми! – сказал Ковиньяк. – Добрый герцог хорошо сделал, что предупредил меня... Право, он не так глуп, как кажется. Но что буду я делать с его бланком? Попробую продать его как вексель...

Нанона воротилась и заперла дверь.

– Теперь, – сказала она брату, – потолкуем, как исполнить приказание герцога д’Эпернона.

– Да, милая сестрица, – отвечал Ковиньяк, – потолкуем, ведь я только для этого и пришел сюда. Но чтобы удобнее разговаривать, надобно сесть. Сделайте одолжение, сядьте, прошу вас.

Ковиньяк подвинул стул и показал Наноне, что стул готов для нее.

Нанона села и нахмурила брови, что не предвещало ничего хорошего.

– Во-первых, – начала Нанона, – почему вы не там, где вам следует быть?

– Ах, милая сестрица, вот это совсем не любезно с вашей стороны. Если бы я был там, где мне следует быть, то не был бы здесь, и вы не имели бы удовольствия видеть меня.

– Ведь вы хотели поступить в аббаты?

– Нет, я не хотел. Скажите лучше, что особы, принимающие участие во мне, и особенно вы, желали этого. Но я лично никогда не чувствовал особенного влечения к этому званию.

– Однако же вас так воспитывали.

– Да, и я воспользовался этим воспитанием.

– Не шутите так бессовестно!

– Я и не думаю шутить, прелестная сестрица. Я только рассказываю. Слушайте, вы отправили меня в Ангулем, в монастырь, чтобы я учился.

– И что же?

– Ну, я и выучился. Я знаю по-гречески, как Гомер, по-латыни, как Цицерон, а теологию, как Иоанн Гусс. Когда я все выучил, то перешел, все по вашему же желанию, к кармелитам в Руан.

– Вы забываете сказать, что я обещала вам ежегодную пенсию в сто пистолей и сдержала данное слово. Сто пистолей для кармелита, кажется, очень довольно.

– Совершенно согласен с вами, милая моя сестрица, но под предлогом, что я еще не кармелит, монахи постоянно получали пенсию вместо меня.