Женская война

– О, нет, нет, напротив... Принцесса прислала меня сказать вам, что вам не нужно просить об аудиенции, что ее высочество готова принять вас всегда, во всякое время дня и ночи.

– Покорно благодарю вас, маркиза, я сейчас воспользуюсь этим позволением.

– Что такое? – вскричала маркиза Турвиль. – Как! Вы хотите выехать со двора в таком положении?

– Успокойтесь, маркиза, – отвечала Клара, – я чувствую себя совершенно хорошо.

– И вы приедете?

– Через минуту.

– Так я поеду предупредить ее высочество о скором вашем приезде.

И маркиза де Турвиль вышла, церемонно поклонившись виконтессе.

Известие об этом неожиданном посещении, само собою разумеется, произвело сильное волнение между придворными принцессы. Положение виконтессы внушало всем без исключения живейшее участие, потому что далеко не все хвалили неумолимость принцессы в последних обстоятельствах.

Любопытство было возбуждено в высшей степени: офицеры, придворные дамы, придворные кавалеры наполняли кабинет принцессы Конде и не могли верить, что Клара приедет: еще накануне все думали, что она находится в отчаянном положении.

Вдруг доложили, что она приехала.

Клара вошла в кабинет.

Все изумились, увидав лицо ее, бледное, как воск, холодное и неподвижное, как мрамор; и глаза ее, впалые, обведенные синим кругом, последним остатком ее горьких слез. Со всех сторон около принцессы раздался горестный шепот.

Клара, по-видимому, не заметила его.

Смущенный Лене пошел к ней навстречу и подал ей руку.

Но Клара не отвечала ему на его приветствие. Она благородно поклонилась принцессе Конде и подошла к ней через всю залу твердым шагом, хотя была очень бледна и на каждом шагу думала, что она непременно упадет.

Принцесса, тоже бледная и чрезвычайно встревоженная, встретила ее с ужасом; она хотела скрыть это чувство, но оно против ее воли выразилось на ее лице.

Виконтесса сказала торжественным голосом:

– Ваше высочество, я просила у вас аудиенции, которую вы изволили назначить мне, чтобы спросить у вас при всех: с тех пор, как я служу вам, довольны ли вы моею верностью и усердием?

Принцесса закрыла рот платком и в сильном смущении прошептала:

– Разумеется, милая виконтесса, всегда, во всех случаях я была вами довольна и не один раз даже благодарила вас.

– Свидетельство вашего высочества для меня драгоценно, – отвечала виконтесса, – потому что оно дозволяет мне просить у вас отставки.

– Как! – вскричала принцесса. – Что это значит, Клара? Вы хотите оставить меня?

Клара почтительно поклонилась и молчала.

На всех лицах видны были стыд, раскаяние или грусть. Зловещее молчание носилось над огорченным собранием.

– Но зачем же вы оставляете меня? Скажите! – спросила принцесса.

– Мне остается жить недолго, – отвечала виконтесса, – и последние немногие дни мои я желала бы употребить на спасение души.

– Клара, милая Клара! – вскричала принцесса. – Вспомните, подумайте...

– Ваше высочество, – перебила виконтесса, – я должна выпросить у вас две милости. Могу ли надеяться, что получу их?

– О, говорите, говорите! – отвечала принцесса Конде. – Я буду так счастлива, если буду в состоянии сделать для вас что-нибудь.

– Вы можете это сделать.

– Так скажите, что такое?

– Во-первых, назначьте меня настоятельницей монастыря Святой Редегонды. Место это не занято со времени смерти госпожи Монтиви.

– Такое место для вас, милая дочь моя! Это невозможно!

– Во-вторых, – продолжала Клара несколько дрожащим голосом, – позвольте мне предать земле в моем поместье де Канб тело жениха моего, барона Рауля де Каноля, убитого жителями Бордо.

Принцесса отвернулась и приложила к сердцу трепетавшую руку.

Герцог де Ларошфуко побледнел и не знал, что делать, куда глядеть.

Лене отворил дверь кабинета и убежал.

– Ваше высочество не отвечаете, – спросила Клара, – отказываете мне? Может быть, я прошу слишком много?

Принцесса могла только кивнуть головою в знак согласия и упала без чувств.

Клара повернулась, как статуя, все дали ей дорогу. Она прошла прямо и бесстрастно между всеми этими людьми, которые склонялись перед нею.

Только когда она вышла из залы, придворные заметили, что никто не подумал помочь принцессе.

Минут через пять на дворе застучала карета: виконтесса уехала из Бордо.

– Как прикажете распорядиться? – спросила маркиза де Турвиль у принцессы, когда она пришла в себя.

– Исполнить обе просьбы виконтессы де Канб и вымолить у ней прощение мне.

Эпилог

Пейсакское аббатство

I

Со времени описанных событий прошел месяц.

Однажды в воскресенье вечером после церковной службы игуменья монастыря Святой Редегонды в Пейсаке вышла после всех из церкви, выстроенной в конце монастырского сада. По временам она обращала свои заплаканные глаза в сторону мрачной заросли из лип и сосен с таким глубоким выражением горести, словно сердце ее оставалось в этом месте и она не в силах была удалиться.

Безмолвные, с покрытыми головами, монахини шли впереди, вдоль единственной аллеи, ведущей к зданию монастыря, и казались какою-то процессиею призраков, возвращавшихся в свою могилу, от которой по временам все еще отворачивался один из них, все еще жалевший об утраченной земле.

Монахини одна за другою исчезали под темными сводами монастыря. Игуменья следила за ними глазами до тех пор, пока не скрылась последняя из них. Тогда она опустилась на капитель готической колонны, наполовину скрытой в траве, с выражением полной безнадежности.

– Ах, Боже мой, Боже мой! – говорила она, прижимая руку к сердцу. – Ты свидетель, что я не могу переносить этой жизни, которой я никогда не знала. Я искала в монастыре одиночества, забвения, отчуждения, а не всех этих взглядов, обращенных на меня.

Тут она встала и сделала несколько шагов по направлению к сосновой рощице.

– Впрочем, – продолжала она, – что мне за дело до света, коли я отринула его, до этого света, который принес мне столько зла! Общество было жестоко ко мне, так чего же ради я буду беспокоиться о его осуждении, раз я прибегла к Богу и стала от Него одного зависеть? Но, быть может, Бог осуждает эту любовь, которая все еще живет в моем сердце и снедает его? О, если так, пусть Он вырвет ее из моей души или вырвет душу из моего тела.

Едва бедная отчаявшаяся женщина произнесла эти слова, как, бросив взгляд на одежду, которой она была прикрыта, она пришла в ужас от этого кощунства, так мало согласовавшегося со священной одеждой, которую она носила. Белою исхудавшею рукою она утерла слезы и подняла глаза к небу, словно принося ему в этом взгляде жертву своих страданий.

В эту минуту она услышала чей-то голос. Она обернулась. Это была сестра-привратница.

– Матушка, – сказала она, – в приемной дожидается какая-то женщина, которая просит вас принять ее и выслушать.

– Как ее зовут?

– Она говорит, что скажет свое имя только вам.

– А какова она на вид?

– Как будто бы из благородных.

– Опять столкновение со светом, – тихонько проговорила игуменья.

– Что же ей сказать? – спросила привратница.

– Скажи, пусть придет.

– Куда, матушка?

– Приведи ее сюда, я с ней переговорю здесь, в саду, на скамейке. Мне не хватает воздуха, я задыхаюсь в комнатах.

Привратница удалилась и спустя минуту вернулась в сопровождении какой-то женщины, в которой, по ее одежде, отличавшейся пышностью при всей ее видимой простоте, было легко распознать светскую женщину.

Она была небольшого роста, ее быстрая походка не отличалась благородством, но дышала какою-то невыразимою прелестью. Она несла шкатулочку из слоновой кости, резко выделявшуюся своею тусклою белизною на черном фоне ее платья, вышитого черным стеклярусом.

– Вот матушка игуменья, сударыня, – сказала привратница.

Игуменья опустила покрывало и повернулась к посетительнице. Та опустила глаза. Игуменья, видя, что она бледна и взволнована, устремила на нее нежный взгляд и сказала: