Нефть

— Да? И что же это?

— Человек.

— Ну, это уже почти радует. У меня в голове мельтешило уже что-то инопланетное. И что же это за человек? Нам он известен?

— Нет, это гипотетический — пока для меня — человек, который сможет совладать с нашим третьим призывом. Персонально — с каждым. И — всеми вместе взятыми.

— У русских есть какой-то такой богатырь, я забыл, как он называется…

— У русских много богатырей. Есть, например, Илья Муромец, — немолодой женский голос внезапно включился в разговор, и Стив понял, что шефу повезло сегодня совершенно особенным образом — они оказались в соседних креслах с Мадлен Олбрайт. Самой Мадлен, только что назначенной представителем США в ООН.

— Слышишь, старик, миссис Олбрайт интересуется, который именно из этих богатырей разрушит наши планы.

— Я не знаю.

— Мне так и сказать госпоже Олбрайт?

В трубке послышался смех. Потом — коротко и невнятно — заговорил Дон, объясняя Мадлен суть вопроса. Потом повисла короткая пауза. И Стив подумал: все. Они пошли на рулежку, и телефон теперь выключит даже Мадлен. Но время нынешним утром работало на него. Мадлен не только не выключила телефон, но — более того — сама взяла трубку.

— Доброе утро, Стив. Кстати, оно уже наступило. Подозреваю, ночью ты работал.

— Да, мэм. Но уже успел поспать. Потому — доброе утро.

— Значит, большой нефтяной Тони — великий и ужасный, пророчит нам крах и катастрофу?

— Нет, мэм, он только предполагает, что успех нынешнего проекта может оказаться недолговечен.

— Он всегда предполагает худшее. — Она помолчала, и Стиву показалось, что он не только расслышал тяжелый вздох, но и увидел тонкие старческие губы Мадлен, не слишком аккуратно покрытые не слишком удачной помадой, — о вечных ее «ляпах» по части туалетов и макияжа в Вашингтоне не говорил только ленивый, — сложенные в недовольную гримасу. Впрочем, эта гримаса была скорее гримасой согласия, нежели протеста.

И он не ошибся.

— И почти никогда не ошибается. Значит, нам понадобятся психи, чтобы. что? Я понимаю, ты занят сейчас именно этим?

— Чтобы раскачать лодку, из которой выпадет человек…

— Да-да, я помню — богатырь. Но ведь это не Ельцин.

— Нет, мэм, разумеется, нет.

— И ведь он предполагает избираться в 1996 году?

— Да, мэм, это практически решено.

— И — выходит — этот… хм… богатырь его конкурент на выборах?

— Я так не думаю, хотя это будут очень сложные выборы, мэм. Рейтинг Ельцина падает стремительно.

— Это понятно. Как понятно и то, что он должен остаться в Кремле еще как минимум на четыре года. Если, разумеется, это совпадет с планами Господа Бога.

— Нам остается только молиться, мэм.

— Молитвы, Стив, — оставим молящимся. Нам остается работать. И знаешь что, дружок, по возвращении я бы хотела взглянуть на пару-тройку твоих сценариев по московским выборам 1996 года. Я ничего не путаю — ты ведь называешь их сценариями?

— Да, мэм.

— А знаешь, мне нравится — звучит достойно. И подчеркнуто творчески. Прости, малыш, сейчас у меня, кажется, просто отберут телефон и вышвырнут его в иллюминатор. Впрочем, это ведь телефон твоего шефа, так что ничего страшного. И мы вполне еще можем поболтать пару секунд. Мне нужны сценарии, Стив. Немедленно — по возвращении. И твои соображения по поводу этого загадочного богатыря, которого так боится большой нефтяной Тони.

Связь прервалась. А Стив подумал, что большой нефтяной Тони боится не столько русского богатыря, на которого старушке Мадлен придется выпускать армаду психов. А чего-то, что заставит выпускать тех же психов, его ближайших соратников и партнеров по гольфу — отца и сына, обитателей уютного ранчо под засушливым небом Техаса. И удивился — эта странная, довольно невнятная мысль снова породила в душе чувство необъяснимой, но отчетливой тревоги. Впрочем, день — уже не утро даже — вовсю диктовал свои условия. И первым из них было: никакого сна. Кем и чем бы ни был Стив — по сути — в структуре СНБ, столь легкие и почти бесшабашные разговоры с Мадлен Олбрайт случались не часто. Теперь он был, безусловно, вдохновлен. Но главное, он получил — даже не от Дона, который, понятное дело, был проводником, глашатаем и ближайшим советчиком, — от нее лично целых два задания, каждое из которых занимало его настолько, что — ей-богу — была бы такая возможность и немного свободного времени — занялся бы и сам. Просто так. Исключительно — для собственного удовольствия. С предстоящими в России через пару лет выборами многое уже было ясно, и сценарии — а Стив отчетливо видел два основных и третий, вспомогательный, нежелательный, но не фатальный — не составляли никакого труда. Некоторая аналитика из собственного компьютера, немного информации из источников СНБ — и несколько часов работы. На круг — выходил приблизительно день. Стив встретил его в добром расположении духа, сопроводив большой дымящейся кружкой кофе. Без кофеина.

— Вы, кажется, собирались загорать на Варадеро…

— Ну, загорать можно где угодно, а вот послушать ваши истории…

— Ну, разумеется, манипулировать мужчинами — тем более, пожилыми — легко. Немного лести, и он уже готов вести вас если не на край света, на Варадеро — уж точно.

Я не возражаю. Мне действительно все равно, где слушать его истории. И не истории даже — комментарии к событиям, минувшим только что, а возможно — еще продолжающимся. Но как бы там ни было — мы едем на Варадеро. Хотя побережье не вызывает у меня такого эмоционального потрясения, как Гавана. Скажу больше — когда-то, проведя рождественские каникулы на Мальдивах, я начала писать рассказы, которые собиралась составить в сборник. И даже название этому сборнику придумала — «Пальмовый рай». Сборник в итоге не сложился, но определение осталось в памяти и в обороте. Теперь уж, видно, навсегда. Так вот, если проводить аналогии, Варадеро — пальмовый рай эконом-класса, притом, что существуют на свете пальмовые кущи и бизнес- и первого класса, и — если уж следовать авиационной терминологии — маленькие частные business-jet Citation, с креслами красной крокодиловой кожи и пледами из шерсти викуньи. Впрочем, сами пальмы так же зелены и тенисты. И горячий песок слепит белизной, и океанский прибой ласково лижет ноги, а если вдруг налетает ветер, напомнить всем здесь, что не следует грозной Атлантике вести себя как шаловливому щенку-попрошайке, то это тот самый свежий ветер Атлантики, столь любимый моему сердцу в Довилле, за то, что чудным образом прочищает легкие и проветривает душу. Словом, все это — пальмы, океан, песок и ветер — не подлежат никакой девальвации.

А вот омары — или лангустины, на здешний, Карибский манер — оказывается, подлежат. Здесь их — в более или менее съедобном виде — подают почему-то в одном-единственном ресторане. И совершенно непонятно — почему? Если океан — вот он, со всем своим гастрономическим изобилием… Ласково лижет ноги. Впрочем, понятно как раз, и даже очень. Особенно нам, птенцам эпохи развитого социализма, читателям и поклонникам Михаила Афанасьевича Булгакова с его «профессорско-преображенскими» сентенциями про калоши, которые волшебным образом пропадают с приходом большевиков. С приходом социализма столь же загадочным образом пропало (ну, или почти пропало) искусство готовить свежие лобстеры на Кубе. Впрочем, все поправимо, и полагаю — в ближайшем будущем лобстеры появятся. Да и при чем — собственно говоря — здесь лобстеры?

— Знаете, я вот тут некоторое время понаблюдал за вами…

— Это в каком — простите — смысле?

— В самом приличном и даже пристойном — можете быть спокойны. Скорее, за вашей реакцией на наши разговоры.

— И что же?

— Любопытно. Вы охотно — без тени даже сомнения верите в любые политические коллизии, но с большим скептицизмом относитесь ко всему, что касается бизнеса. Иными словами, вы готовы едва ли не безоговорочно поверить, что Вашингтон или какое-то мировое закулисье — легко, как колоду дешевых карт, тасовало, тасует и, видимо, будет продолжать тасовать властные элиты нашей страны. Но как только речь заходит о бизнесе, вернее — о людях бизнеса — вас обуревают сомнения. Меня, признаться, это несколько удивляет. Настолько хорошо знаете людей, о которых идет речь? Настолько уверовали в силу денег, перед которыми — все ничто: и власть, и мировое закулисье? — Все купим, все поставим себе на службу? Или — что? Признаюсь, впервые за время нашего знакомства поставили меня в тупик.