Страница 80 из 85
В третьем селе, где находилась центральная усадьба совхоза, мы подкатили к конторе сами, не дожидаясь приглашения. В конторе, несмотря на воскресенье, было людно, здесь шла шумная и, как мне показалось, странная жизнь. Мы тут же были в нее вовлечены. Матвея узнали, радушно приветствовали и вместе с нами потащили в маленькую комнату с табличкой на двери «Рабочком». А в коридоре остались душ десять мужчин. Вспоминая сейчас, я нахожу, что в их облике было нечто библейское: они расположились в полутемном коридоре как кочевники на привале; некоторые курили, пряча по давней, видимо, привычке папиросы в ладони, словно и здесь дул ветер или моросил дождь; другие сидели на корточках, прислонившись спинами к стене; все были в брезентовых плащах, мокрых, торчавших колом и все-таки чем-то напоминавших бурнусы; под капюшонами сверкали зубы, глаза, а иногда поворот головы открывал небритую щеку; у всех в руках были высокие посохи: я как-то не сразу сообразил, что это обыкновенные пастушьи палки — герлыги. Они чувствовали себя неуютно, слоняясь в коридоре между шеренгами дверей, которые выстроились как солдаты, и у каждого солдата — табличка на груди: «Бухгалтерия», «Директор», «Отдел кадров», «Старший зоотехник»…
В рабочкоме разыгрывалась жанровая сцена типа «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Правда, веселья не было, и само письмо отстукивалось на пишущей машинке маленьким, сухоньким блондинчиком со злым лицом и быстрыми, «стреляющими» глазами. При нас обсуждалась редакция заключительной фразы: «В противном случае вся ответственность за срыв социалистических обязательств коллектива и плана поставок мяса государству ляжет целиком и полностью на вас, о чем нами будет доложено вышестоящим органам».
Закончив писать, блондинчик с неожиданной лихостью не вынул даже, а с треском выдернул бумагу из машинки, поднял голову, подмигнул нам всем и крикнул:
— Федя!
В дверь просунулась одна из голов в капюшоне. Протягивая бумагу, блондинчик скомандовал:
— Дуй!
Когда голова скрылась, он повернулся к нам:
— Почтение, Матвей Ефимыч!
Матвей уже сидел за столом.
— Что тут у вас происходит?
А происходило, как я понял, следующее. Нужно было гнать овец и бычков на мясокомбинат. Это суток трое пути. Чабаны требовали, чтобы им выдали в дорогу по червонцу на брата. Директор Петровский в деньгах отказывал, говоря, что если не здесь, то по дороге чабаны обязательно («Знаю я их!») запьют. Профсоюз принял сторону трудящихся, и поскольку директор явиться в контору не пожелал — воскресенье! — начался обмен посланиями.
— Футбол! — весело воскликнул маленький председатель рабочкома — он, видимо, чувствовал себя в гуще борьбы. А замечено было точно: настала очередь директора бить по мячу.
Мы тем временем познакомились с механиком гаража, зоотехником и секретарем партбюро, которые тоже были в комнате. Запомнился механик. Рыжеватый, веснушчатый, в сдвинутой набекрень кепочке блином, он чем-то напоминал добродушного бандита. Таким мужикам трудно найти себе одежду впору: пиджак, рубаха или телогрейка обязательно окажутся узкими в плечах. Тут же была сделана попытка втянуть в игру Матвея — пусть следующим заходом он тоже напишет Петровскому пару слов. Матвей покачал головой:
— Знаете анекдот? Стоят двое пьяных и спорят: луна это или солнце? Никак не договорятся. Остановили прохожего: луна или солнце? А тот думает: что ни скажу, все равно дадут по шее. И говорит: знаете, хлопцы, я нездешний…
Вернулся посланный к директору Федя. На его небритом лице тоже лежала печать спортивного азарта.
— Ну?
— Сказал, что касса все равно опечатана.
— Дуй за кассиршей! Постой, а сам-то что?
— Ходит по кухне в тапочках и жарит картошку.
— Сказал ему, что из района приехали?
— Ага. Пускай, говорит, приходят в гости.
— Вот дает! — весело, почти с восторгом воскликнул маленький и повторил команду: — Ладно, дуй!
Федя опять скрылся. Матвей с укоризной обратился к секретарю:
— Собрали бы бюро с повесткой дня «О стиле хозяйственного руководства» да холку ему хорошенько… А потом самоотчет коммуниста Петровского на собрании, да еще разок холку намылить… Не знаешь, как делается?
— Молодой еще, не научился! — подмигнул маленький.
— Научится, — уверенно сказал Матвей.
— С таким боровом и старый не справится. — Зоотехник махнул рукой, это были, кажется, единственные слова, которые он при нас произнес.
Я посмотрел на секретаря: ну а ты, мол, что? Это был действительно молодой, розовощекий мужик, который не мог покамест обрести себя, томился. Работал человек бригадиром трактористов в соседнем совхозе, и все было ясно: гони гектары мягкой пахоты, экономь горючее, помни о ремонте, доставай запчасти, а теперь непривычно и положение, и то, что с самим директором приходится говорить на басах, и даже то, что на работу нужно ходить не в замасленной спецовке, а в костюме и пальто, которые раньше надевались только по праздникам.
— Сам он, что ли, не понимает? — сказал секретарь обиженно. Именно это чувство испытывал он, наверное, сейчас — обиду. За людей, которым старый хрыч не доверяет и не дает денег (вопрос, вообще-то говоря, тонкий — могут, черти, на самом деле запить, такое бывало; но, с другой стороны, как не дать, если отправляешь в дорогу?!), за себя, униженного этим старым хрычом перед своими, да вот и перед приезжими…
— Понимает! — весело воскликнул маленький. — И деньги даст.
— Тогда зачем это?
— А чтоб запомнили лучше: не пей! Я его знаю. Да и перед нами козырь. Если случится что, он не виноват. Не он, а председатель и секретарь заставили дать деньги.
И тут все подумали: а этот Петровский не дурак, умеет жить на белом свете. И секретарь приободрился, стал веселее, словно узнал какой-то секретик из сложной науки руководства. Ему ведь чего не хватало? Определенности, понимания причины, по которой директор мудрит. А теперь, когда все ясно, можно и не обижаться. Лишь бы на пользу делу. Может, и впрямь чабаны лучше запомнят это: не пей. Секретарь даже улыбнулся и сказал механику с физиономией добродушного бандита:
— Ну а ты чего стоишь? Не видишь — гости приехали!
Тот едва заметно кивнул головой: все будет, дескать, сделано. И тут же исчез.
Леша ушел к машине. Алик, скучая, листал подшивку журнала «Советские профсоюзы». Любопытные взгляды — а ему доставалось их больше всех — он просто не замечал.
Секретарь спросил Матвея:
— По делу к нам или так просто?
— А ты у них спроси, — Матвей рассмеялся и кивнул на нас с Аликом, — у работников идеологического фронта… Камни их тут какие-то интересуют…
Однако объяснить подробнее он не успел — появилась кассирша с разрешением: «По пятерке на нос и ни копейки больше». Пришел и механик со свертком, в котором были две бутылки розового марочного муската и четыре бутылки сурожского белого портвейна. Молчаливый зоотехник сразу же откололся от компании (язва желудка) и ушел выпроваживать чабанов. Дверь за ним закрыли на ключ. Я сосчитал оставшихся, пересчитал бутылки и испытал странное чувство. В нем была тоска, оттого что вдруг среди бела дня придется пить, и была растроганность. В том, что этот добряк с бандитской рожей всем напиткам предпочитает водку, сомневаться не приходилось. Но, принимая гостей, он хотел сделать все как в лучших домах, и на столе появился розовый мускат, а к нему бычки в томате, соленые огурцы и плавленые сырки — «закусь». Когда маленький председатель рабочкома бестактно спросил: «Водки, что ли, не было?» — рыжий механик посмотрел на него удивленно и с упреком: при чем тут, дескать, водка, когда мы принимаем гостей? «Милый ты мой человек», — подумал я о нем, а он торжественно встал и предложил: