Страница 12 из 13
Я поискал глазами Эммануэля — его нигде не было. Оказывается, он уехал с раннего утра на охоту. О, они приняли все меры, чтобы никто ничего не заметил, даже нежного взгляда.
После завтрака я попросил у Каролины адрес ее нотного магазина, сказав, что мне надобно купить несколько романсов. Она написала его на клочке бумаги и передала мне. Ничего другого мне не требовалось.
Я велел оседлать себе лошадь: ехать в тильбюри мне не хотелось — надо было торопиться. Каролина вышла на крыльцо, чтобы проводить меня; пока она могла меня видеть, я ехал шагом; потом за первым же поворотом пустил моего коня во весь опор и отмахал десять лье за два часа.
В Париже я побывал у банкира моей матери и взял у него тридцать тысяч франков, после чего отправился к Эммануэлю. Я вызвал его камердинера и, затворив дверь комнаты, где мы были одни, сказал ему:
«Том, хочешь получить двадцать тысяч франков?»
Том выпучил глаза.
«Двадцать тысяч?» — переспросил он.
«Да, двадцать тысяч франков».
«Хочу ли я получить их… Понятно, хочу!»
«Быть может, я обманываюсь, — продолжал я, — но сдается мне, что даже за половину этой суммы ты согласишься на поступок много хуже того, о котором я хочу тебя попросить».
Том улыбнулся.
«Вы не слишком лестного мнения обо мне, сударь», — сказал он.
«Нет, ибо я знаю тебя».
«Коли так, говорите».
«Слушай».
Я вынул из кармана клочок бумаги с адресом, данным Каролиной, и показал ему.
«Скажи, твой барин получает письма, написанные этим почерком?» — спросил я.
«Да, сударь».
«Где он их хранит?»
«В своем секретере».
«Мне нужны все эти письма. Вот тебе аванс — пять тысяч франков. Я дам тебе остальные пятнадцать тысяч, когда ты принесешь мне все письма до единого».
«Где вы будете ждать меня, сударь?»
«У себя дома».
Час спустя Том явился ко мне.
«Вот, возьмите, сударь», — сказал он, протягивая мне объемистую пачку.
Я взглянул на почерк — все письма были написаны одной и той же рукой… Я вручил ему пятнадцать тысяч франков. Он ушел. Я заперся у себя в комнате. За эти письма я только что отдал золото, теперь я готов был отдать свою кровь, чтобы они были адресованы мне.
Эммануэль уже два года был любовником Каролины. Он знал ее еще в девушках; когда она вышла замуж, он уехал, а ребенка, которым так гордился г-н М., он называл своим. С тех пор он не виделся с ней, так как некому было представить его генералу. Но однажды — я уже говорил об этом — я встретил генерала с женой в Булонском лесу, и выбор г-жи М. и ее любовника пал на меня: я должен был служить им ширмой. Мне вменялось в обязанности ввести Эммануэля в дом генерала, а внимание, любезность и даже нежность ко мне Каролины служили для того, чтобы отвести глаза ее мужа: после признания, некогда сделанного ему женой, генерал не мог да и не должен был меня опасаться. Как видите, они ловко повели свою игру, а я попался на удочку и оказался круглым дураком!.. Но теперь настал мой черед!
Я написала следующие строки Каролине:
«Сударыня, я был вчера, в одиннадцать часов вечера, в саду, когда Эммануэль вошел к вам в спальню, и я видел его. Сегодня утром, в четыре часа, я был в коридоре, когда он вышел от вас, и я видел его. Час назад я купил у Тома за двадцать тысяч франков всю вашу переписку с его господином».
Генерал должен был вернуться в замок лишь дня через два-три, следовательно, я мог быть спокоен, что эта записка не попадет в его руки.
На следующий день, в одиннадцать часов, ко мне в спальню вошел Эммануэль; он был бледен, одежда его запылилась; он застал меня в постели; накануне я лег, не раздеваясь, и за всю ночь ни минуты не сомкнул глаз. Он подошел ко мне.
«Вы, без сомнения, знаете, что привело меня к вам?» — спросил он.
«Догадываюсь, сударь».
«У вас находятся принадлежащие мне письма?»
«Да, сударь».
«Вы мне их вернете!»
«Нет, сударь».
«Что вы намерены делать с ними?»
«Это моя тайна».
«Вы отказываетесь их отдать?»
«Отказываюсь».
«Не заставляйте меня сказать вам, кто вы такой!»
«Вчера я был шпионом, сегодня стал вором. Я уже говорил себе это».
«А что, если я повторю ваши слова?»
«Вы слишком хорошо воспитаны, чтобы сделать это».
«Значит, вы и так дадите мне удовлетворение?»
«Разумеется».
«Сию минуту?»
«Да, сию минуту».
«Но предупреждаю, это будет беспощадная дуэль, дуэль не на жизнь, а на смерть».
«В таком случае разрешите мне сделать последние распоряжения. Это не займет много времени».
Я позвонил. Вошел мой камердинер; он был человек испытанный, на которого я мог положиться.
«Жозеф, — сказал я ему, — я буду драться на дуэли вот с этим господином. Возможно, он меня убьет».
Я подошел к секретеру и открыл его.
«Коль скоро вы узнаете, что я убит, — продолжал я, — вы возьмете эти письма и отнесете их генералу М. А десять тысяч франков, которые лежат в этом же ящике, возьмете себе. Вот ключ».
Я запер секретер и передал ключ Жозефу. Он поклонился и вышел. Я обратился к Эммануэлю.
«Теперь я в вашем распоряжении», — проговорил я.
Эммануэль побледнел как мертвец, волосы его были мокры от пота.
«Вы поступаете бесчестно!» — воскликнул он.
«Знаю».
Он подошел ко мне.
«Ну, а если я буду убит, вы отдадите эти письма Каролине?»
«Это будет зависеть от нее».
«Что же она должна сделать, чтобы получить их? Говорите…»
«Она должна прийти за ними».
«К вам, сюда?»
«Да, сюда».
«Со мной?»
«Нет, одна».
«Этого никогда не будет».
«Не ручайтесь за нее».
«Она не согласится».
«Вполне возможно. Возвращайтесь в замок и посоветуйтесь с ней. Я даю вам три дня сроку».
Он на мгновение задумался и бросился вон из комнаты.
На третий день Жозеф доложил мне, что женщина под вуалью хочет поговорить со мной с глазу на глаз. Я велел впустить ее: это была Каролина. Я указал ей на кресло, она села. Я остался стоять перед ней.
«Вот видите, сударь, — проговорила она, — я пришла».
«С вашей стороны было бы весьма неблагоразумно поступить иначе».
«Я пришла, полагаясь на вашу деликатность».
«Вы были неправы, сударыня».
«Так вы не вернете мне эти злосчастные письма?»
«Верну, но при одном условии».
«Каком?»
«О, вы прекрасно это понимаете».
Заломив руки в порыве отчаяния, она спрятала голову в складках занавески на моем окне: она поняла по моему тону, что я буду неумолим.
«Послушайте, сударыня, — продолжал я, — мы с вами вели странную игру: кто кого перехитрит, кто кого проведет: я эту партию выиграл, сумейте же примириться с проигрышем».
Она зарыдала, ломая руки.
«Ваше отчаяние и ваши слезы ни к чему, сударыня. Вы взялись иссушить мое сердце и преуспели в этом».
«А если я поклянусь перед алтарем, — проговорила она, — что никогда больше не увижу Эммануэля?»
«Разве вы не клялись перед алтарем хранить верность генералу?»
«Неужели вы не хотите ничего, ничего другого за эти письма?.. И вас ничего не удовлетворит… ни золото, ни кровь!.. Скажите…»
«Ничто!»
Она отбросила занавеску, скрывавшую ее лицо, и взглянула на меня. Это бледное лицо с блестящими от гнева глазами под короной растрепанных волос было прекрасно на фоне красной драпировки.
«О, — процедила она сквозь стиснутые зубы. — О сударь, ваше поведение ужасно!»
«А что вы скажете о своем поведении, сударыня?.. Я потратил год на то, чтобы побороть свою любовь, и добился этого. Я вернулся во Францию лишь с чувством глубокого уважения к вам. Я больше не вспоминал о своих прошлых муках и ничего иного не хотел, как обрести другую любовь. Но тут я встречаю вас: теперь уже не я, а вы идете мне навстречу! Вы ворошите пепел моего сердца, вы раздуваете погасший было костер. А когда он снова разгорается, когда вы убеждаетесь в этом по звуку моего голоса, по моим глазам, по всему… вы решаете воспользоваться моей любовью, заставить ее служить вам… Как? Очень просто — я должен привести в ваши объятия человека, которого вы любите, и спрятать за моей спиной ваши преступные поцелуи. Я сделал все это, слепец эдакий! Но и вы были слепы, вы не подумали, что стоит мне сорвать с вас маску, и весь свет увидит вас! А теперь решайте, сударыня, сжалюсь ли я над вами».