Сильвандир

Юноша всему безропотно подчинился: он не хотел давать ни малейшего повода для подозрений; войдя в свою комнату, он весьма философически отнесся к тому, что дверь за ним заперли, дважды повернув ключ в замке. Правда, в его распоряжении оставалось окно. Он тотчас же подбежал к нему, ибо как раз был час рекреации; однако по воле безжалостного рока сильная гроза, которая, конечно, не ведала, что творила, разразилась в эти самые минуты над Шиноном; а так как в монастырском саду негде было укрыться, то он был теперь совершенно пуст: все монашенки, послушницы и пансионерки попрятались в помещении.

Роже понял, что, до тех пор пока не прекратится ливень, он лишь даром потеряет время, ожидая, что кто-либо появится в саду. Разумеется, если бы Констанс только знала, что возле окна стоит красивый юноша, что сердце у него колотится и он не сводит глаз с цветника, вблизи которого она каждый день гуляет и резвится, проливной дождь не остановил бы ее, и, каким бы сырым и вредным для здоровья ни был бы в тот час воздух, она бы непременно выбежала в сад, не думая о том, что может испортить свои атласные башмачки и красивое белое платье. Но бедная девочка была твердо уверена, что она надолго разлучена с бедным юношей — во всяком случае, до вакаций, а вероятно, и на еще более длительный срок, быть может, даже навсегда, — и потому теперь она, бледная, с печальным видом, прогуливалась в монастырской зале рука об руку с одной из своих подруг, уронив свою красивую головку на грудь.

Незаметно опустился вечер; он привел с собою на небосклон красивые гряды позлащенных облаков: они ясно предвещали, что завтра будет чудесный день. Роже был мастер угадывать погоду. Накануне больших облав, которые до знакомства с Констанс одни только и служили источником сильных волнений, заставлявших быстрее биться его сердце, он не раз вопрошал сей небесный барометр, в котором столь безошибочно разбираются жители наших сел и деревень. Поэтому он был совершенно спокоен насчет ожидавшей его завтра погоды.

Такая уверенность принесла ему одну из самых мирных ночей за последнюю неделю. Он заснул со сладостной верой в грядущее. Ибо что такое грядущее для пятнадцатилетнего юноши? Завтрашний день, еще три или четыре следующих дня, самое большое неделя.

Утром шевалье проснулся вместе с птицами; как только он зашевелился, в комнату к нему постучала пожилая монахиня. Роже поспешил отворить дверь: навстречу ему шествовал первый завтрак; он состоял из чашки дымящихся сливок, совсем еще теплых пирожков и засахаренных фруктов.

Юноша нашел, что эта трапеза по-монашески умеренна, что она весьма изысканна, но недостаточно обильна. Однако он тут же понял, что еда эта, так сказать, не в счет, и спросил, в каком часу подают настоящий завтрак. Ему ответили, что после мессы. Тоща он осведомился, в каком часу служат мессу, и узнал, что она начинается в девять утра и заканчивается в одиннадцать. Затем Роже выпил сливки, не оставив ни капли, и съел пирожки, не оставив ни крошки. Он уже заканчивал завтрак, когда услышал, как в соседней комнате зашуршало платье и дверь в его комнату отворилась. Это пришла милая тетушка, она сама явилась узнать, как провел ночь племянник, удобна ли его постель, крепко ли он спал, не тревожили ли его дурные сны и так далее и тому подобное.

Роже весело отвечал на все вопросы; к тому же у него был такой довольный вид и он так хорошо выглядел, что всякому, кто бы не столь беспокоился о нем, как его добрая родственница, ответы на все эти вопросы были бы ясны заранее. Ко всему еще он тщательно причесался, его волосы вились, он был миловиден, как юный аббат. И славная тетушка невольно подумала: до чего аппетитный, хоть ешь его!

Надо сказать, что почтенная настоятельница еще не забыла, как лет пять или шесть назад на лице его дорогого племянника появлялась недовольная гримаса всякий раз, едва речь заходила о том, что уже пора идти в церковь к обедне. Вот почему, следуя велениям своей души и совести и полагая это своим непременным долгом, благочестивая дама осторожно завела разговор на эту тему. Однако, к ее великому удивлению, шевалье отвечал, что с той поры, о которой вспоминает тетушка, его отношение к религии сильно переменилось, что он долго размышлял на сей счет и теперь не только почитает своим долгом всякий раз присутствовать на обедне и вечерне, но даже испытывает при этом большое удовольствие. Слова Роже переполнили радостью сердце настоятельницы; она посмотрела на племянника с благоговейным умилением и объявила: с этой минуты она станет уповать на то, что в один прекрасный день в роду д'Ангилемов появится свой собственный великий святой, подобно тому как в их роду уже были великие законники и великие полководцы, ибо благородный род д'Ангилемов принадлежал одновременно к дворянству шпаги и к дворянству мантии.

Между тем зазвонили к обедне. Роже пришлось на деле подтвердить только что высказанное им убеждение, и он галантно предложил руку тетушке, чтобы сопровождать ее в церковь. Но тут шевалье ждало разочарование: настоятельница объяснила ему, что за шесть лет, прошедших со дня их последней встречи, он из мальчика превратился в юношу, больше того, в очень красивого молодого дворянина, а потому теперь уже не может приблизиться вместе с нею к алтарю и устроиться возле деревянного кресла, в котором восседала она; теперь ему надо будет тихо и скромно занять место рядом с постоянными посетителями храма, ибо места вблизи алтаря предназначены исключительно для монахинь, послушниц и пансионерок.

Шевалье пришлось беспрекословно подчиниться монастырскому уставу; к тому же, упорствуя, он, без сомнения, выдал бы истинные причины, внезапно превратившие его в такого святошу; вот почему он молча поклонился в знак послушания и попросил указать, куда именно он должен направиться, чтобы неукоснительно выполнить то, что ему было велено.

Монастырская церковь была уже открыта для прихожан. Монахини обители августинок в Шиноне по праву считались обладательницами самых красивых голосов в провинции, и божественная литургия в монастыре постоянно собирала много народу. Роже проскользнул в первый ряд богомольцев и остановился у самой решетки, отделявшей неф от хоров.

Он не обманулся в своих надеждах. В хоре девичьих голосов, устремлявшихся к небесам, он различил такой нежный, такой звонкий, такой вдохновенный голосок, что ни на мгновение не усомнился: это поет Констанс! И Роже с неослабным вниманием начал следить за всеми модуляциями этого голоса, ни на один миг не теряя его в хоре голосов ее подруг. Шевалье превратился в слух, он мысленно следовал за звуками прелестного голоса, и у него было такое чувство, будто душа его уносится вместе с голосом Констанс в горние пределы, туда, где голос ее пел славу праведникам; а затем Роже снова медленно опускался на землю, куда ее голос вновь возвращался, дабы оплакивать грехи и горести людские; дивный голос Констанс, казалось, все время парил над всеми земными звуками, подобно тем ночным напевам, которые ветер извлекает из эоловых арф, чьи струны, мнится, перебирают духи воздуха.

Все время, пока продолжалась месса, Роже был в состоянии, близком к экстазу. Никогда еще он не слышал, а вернее сказать, никогда еще не прислушивался к священной церковной музыке, самой прекрасной из всех музыкальных творений. Он обнаружил в самом себе такие струны трепетной веры, о которых даже не подозревал, и теперь они звучали в нем, звучали вплоть до самых глубин его существа, ибо были пробуждены совместным воздействием любви и благочестия.

Служба уже давно закончилась, а Роже все еще стоял на коленях у решетки хоров. В продолжение божественной литургии добрая настоятельница не спускала глаз с племянника и видела, какой глубокий восторг выражался на его лице всякий раз, когда возобновлялось пение. Поэтому она ожидала Роже у выхода из церкви, дабы похвалить за ту благотворную перемену, что совершилась в нем за последние годы, в чем она больше уже не сомневалась, ибо убедилась в ней собственными глазами. Вот почему она нисколько не была удивлена, когда Роже попросил разрешения ненадолго удалиться в свою комнату, чтобы немного прийти в себя после религиозных восторгов, которые он только что пережил. Достойная настоятельница не только дала свое согласие, но, движимая чувством восхищения перед столь глубоким благочестием, чуть было не попросила юного неофита благословить ее. Шевалье оставил тетушку под впечатлением этого чувства и медленно удалился к себе; но едва он запер дверь, дважды повернув ключ в замке, как тотчас же подбежал к окну и отворил его.