Страница 1 из 1314
Пролог
Is demum miser est, cuius nobilitas miserias nobilitat.
Несчастлив тот, чья слава его несчастья прославляет.
Луций Акций. Телеф
Улица жужжала, как рой мух. За полицейским кордоном толпились фотографы с длинноносыми камерами на изготовку; дыхание взмывало вверх облаками пара. На шапки и плечи падал снег; пальцы в перчатках протирали объективы. Время от времени лениво щелкали затворы фотоаппаратов: кто-то наудачу снимал белую брезентовую палатку на проезжей части, вход в кирпичный жилой дом, а также балкон верхнего этажа, откуда упало тело.
За плотной толпой папарацци стояли белые фургоны с огромными спутниковыми тарелками на крышах; репортеры без умолку трещали (некоторые — на иностранных языках), а рядом нависали звукооператоры в наушниках. Переводя дух, репортеры притопывали ногами и согревали руки о горячие кофейники, доставленные из переполненного кафе поодаль. От нечего делать операторы в вязаных шапочках снимали чужие спины, балкон, палатку, скрывшую тело, а потом перемещались в более удобные точки, чтобы взять общий кадр того хаоса, который взорвал сонную заснеженную улицу в Мейфэре, где ряды черных дверей в обрамлении белых каменных портиков дремали под защитой живых изгородей. Перед домом номер восемнадцать была натянута лента ограждения. В вестибюле мелькали полицейские чины, некоторые — в белой форме судмедэкспертов.
По всем телевизионным каналам уже несколько часов передавали эту новость. Улицу с обоих концов запрудили оттесняемые полицейскими любопытные: кто-то специально пришел поглазеть, кто-то задержался по пути на работу. Прохожие делали снимки на мобильные телефоны. Один парень, не зная, который балкон стал роковым, сфотографировал все поочередно, хотя средний был полностью занят кустарниками — тройкой аккуратно подстриженных вечнозеленых крон, не оставлявших места для человеческого присутствия.
В объективы попала стайка девчонок с цветами: полицейские в замешательстве принимали у них букеты и неловко складывали на заднем сиденье своего микроавтобуса, понимая, что каждый их шаг фиксируется камерами.
Корреспонденты каналов круглосуточного вещания неумолчно комментировали происходящее, строя догадки вокруг сенсационных, но весьма скудных фактов.
— …из своего пентхауса около двух часов ночи. Полицию вызвал охранник, дежуривший в подъезде дома…
— …тело до сих пор не увезли, и это наводит на мысль о том, что…
— …не сообщается, был ли кто-нибудь поблизости, когда она упала…
— …несколько бригад вошли в дом для проведения тщательного осмотра…
В палатке разливался холодный свет. Возле трупа на корточки опустились двое, наконец-то получив разрешение уложить его в мешок с молнией. Из головы на снег вытекло немного крови. Лицо, превратившееся в сплошной отек, было разбито, один глаз полностью заплыл, другой проглядывал мутно-белой полоской сквозь набухшие веки. Расшитый блестками топ искрился от малейшего мерцания лампы, отчего всякий раз возникало тревожное впечатление движения, как будто грудная клетка шевельнулась от вздоха или напряглась перед рывком. Снег мягкими хлопьями трогал брезент, словно перебирая невидимые струны.
— Долго еще ждать эту чертову труповозку?
Инспектор уголовной полиции Рой Карвер выходил из себя. Его физиономия давно приобрела цвет мясных консервов, а сорочки, пропотевшие под мышками, вечно лопались на брюхе. Скудный запас терпения иссяк у него не один час назад: Карвер появился здесь немногим позже трупа; ноги уже окоченели и не слушались, в голове плыло от голода.
— Сантранспорт прибудет через две минуты, — невольно ответил на вопрос начальства сержант Эрик Уордл; он вошел в палатку, прижимая к уху мобильник. — Я уже обеспечил проезд.
Карвер только фыркнул. Его злило еще и то, что Уордл в открытую наслаждался всеобщим вниманием. По-мальчишески привлекательный, с густыми, вьющимися каштановыми волосами, припорошенными снегом, он, по мнению Карвера, заигрывал с каждым, кому удавалось пробиться ближе к палатке.
— Сами разойдутся, как только труп увезем, — сказал Уордл, высовываясь на улицу и позируя перед объективами.
— Черта с два они разойдутся, пока мы тут в убийство играем! — рявкнул Карвер.
Уордл промолчал, не поддаваясь на провокацию. Но Карвер все равно взорвался:
— Эта курица сама из окна сиганула! Никого с ней не было. А твоя, с позволения сказать, свидетельница до того обдолбалась, что…
— Едет!
Выскользнув из палатки, Уордл, к отвращению Карвера, эффектно встретил санитарную машину.
История эта заслонила собой политические коллизии, войны и катастрофы; каждая ее версия сопровождалась фотографиями безупречного личика и гибкой, точеной фигуры. В считаные часы крупицы достоверной информации как вирус распространились среди миллионов: прилюдный скандал со знаменитым бойфрендом, поездка домой в одиночку, подслушанные крики и финальное, фатальное падение…
Бойфренд спешно укрылся в наркологической клинике, а полиция хранила молчание; были установлены все, кто в тот роковой вечер общался с погибшей; материала хватило на тысячи газетных колонок и многочасовые выпуски теленовостей, а та женщина, которая поклялась, что непосредственно перед падением тела слышала шум очередной ссоры, даже прославилась, хотя и ненадолго: ее фотографии, пусть небольшого формата, появились рядом с портретами жертвы.
Но вскоре, под едва ли не явственный стон всеобщего разочарования, выяснилось, что свидетельница солгала, после чего укрылась в наркологической клинике, а знаменитый первоначальный подозреваемый, наоборот, перестал прятаться, словно это были фигурки в альпийском барометре-домике, мужская и женская, способные появляться только по очереди.
Итак, самоубийство; после непродолжительной паузы история обрела слабое второе дыхание. Стало известно, что погибшая отличалась неуравновешенным, нестабильным характером, была подвержена звездной болезни, водила знакомство с безнравственными олигархами, которые ее развратили, а погружение в непривычный для нее беспорядочный образ жизни окончательно разрушило и без того хрупкую личность. Ее трагедия стала скорбным назиданием для других; журналисты так часто использовали сравнение с Икаром, что желчный «Прайвит ай»[1K1] даже опубликовал целую статью на эту тему.
Но в конце концов ажиотаж пошел на убыль, и даже газетчикам больше нечего было сказать, кроме того, что все уже сказано.