Предводитель волков

Он узнал, что в торговых делах между мужчинами принято держать слово, но любовную клятву, данную женщине, можно с легкостью нарушить.

Так обстояло дело с его нравственным развитием.

Что касается развития физического, то здесь все было иначе: он восхитительно плясал жигу, умело действовал палкой, мог обороняться против четверых и лучше любого охотника управлялся с рогатиной.

Все это лишь увеличивало природную гордыню Тибо. Видя себя более красивым, сильным и ловким, чем многие дворяне, он без устали вопрошал Провидение: «Почему я не родился знатным, а этот дворянин не родился простолюдином?»

Но Провидение не отвечало на вопросы Тибо; а поскольку этот последний, танцуя, размахивая палкой и орудуя рогатиной, лишь утомлял, но не подкреплял свое тело, он стал склоняться к тому, чтобы заняться своим ремеслом, говоря себе: каким бы скромным оно ни было, но кормило отца, прокормит и сына.

Тибо забрал свои инструменты и, держа их в руке, явился к управляющему поместьями ею высочества Луи Филиппа Орлеанского с просьбой разрешить ему построить в лесу хижину и заняться ремеслом; управляющий охотно позволил ему это, зная по опыту, что господин герцог Орлеанский, будучи чрезвычайно милосердным, раздавал бедным до двухсот сорока тысяч франков в год, и, в сравнении с такой суммой, тридцать-сорок квадратных футов земли, необходимых честному труженику, чтобы заработать себе на хлеб, — сущий пустяк.

Тибо, который волен был выбирать для своего жилища любой уголок леса, остановился на самом красивом месте — у перекрестка Озере, откуда было четверть льё до Уаньи и три четверти льё до Виллер-Котре.

Башмачник соорудил свою хижину наполовину из старых досок, подаренных соседним торговцем, г-ном Паризи, наполовину из веток, которые управляющий позволил ему нарубить в лесу.

Затем, построив хижину, состоявшую из закрытой комнаты, где он мог бы работать зимой, и навеса, под которым он будет сидеть летом, Тибо стал устраивать себе постель.

Первое время ее заменяла охапка папоротника.

Продав первую сотню сабо папаше Бедо, державшему лавку в Виллер-Котре, Тибо из заработанных денег дал задаток и купил в рассрочку матрац, за который должен был расплатиться в течение трех месяцев.

Деревянную часть постели сделать было нетрудно.

Хороший башмачник, Тибо был и неплохим столяром.

Он сделал остов из дерева, сплел сетку из ивовых прутьев, положил сверху свой тюфяк, и у него получилась постель.

Постепенно появились простыни и одеяла.

Потом пришел черед жаровни, чтобы разжигать огонь, глиняной посуды, чтобы готовить пищу, и фаянсовой, чтобы есть из нее.

К концу года у Тибо был прекрасный дубовый ларь и красивый ореховый шкаф, как и кровать, сделанные им самим.

Вместе с тем и дело шло; Тибо не имел себе равных в изобретательности: он умел вырезать из куска бука пару сабо да еще наделать из обрезков ложек, солонок и чашечек.

С тех пор как Тибо устроил свою мастерскую, то есть после его возвращения из странствий, прошло три года, и все это время его не в чем было упрекнуть, кроме того, о чем мы уже говорили: он чуть сильнее, чем другие, желал имущества ближнего своего.

Но пока это чувство было довольно безобидным, и лишь духовник мог пристыдить башмачника не за преступление, нет, а пока еще лишь за греховные движения его души.

II. СЕНЬОР И БАШМАЧНИК

Как мы уже говорили, олень добрался до опушки Уаньи и стал кружить близ хижины Тибо.

Была уже поздняя осень, но погода стояла теплая, и Тибо работал под навесом.

Вдруг в тридцати шагах от себя башмачник заметил дрожащего оленя: у него подгибались все четыре ноги, и он испуганно косился на Тибо умным глазом.

Давно уже звуки охоты слышались, то приближаясь к Уаньи, то вновь удаляясь, так что в появлении зверя не было ничего удивительного.

Нож замер в руке Тибо, уставившегося на гостя.

— Клянусь днем святого Сабо! — воскликнул он. (Здесь мы должны пояснить: этот день — праздник башмачников.) — Клянусь днем святого Сабо, вот неплохой кусочек, не хуже той серны, которую мы ели во Вьене на праздничном обеде подмастерьев из Дофине! Есть же счастливчики, которым каждый день в рот попадает такое мясо! Я всего один раз в жизни его попробовал, и хотя уже четыре года прошло, а как вспомню — до сих пор слюнки текут. О сеньоры, сеньоры! Они всегда едят свежее мясо и пьют старые вина, а я всю неделю запиваю водой картошку, и только в воскресенье мне иногда удается полакомиться жалким обрезком прогорклого сала, на четверть недозревшей капустой и стаканом кислого пиньоле.

Разумеется, олень убежал, едва Тибо произнес первые слова. Башмачник продолжал развивать свою мысль и дошел до того заключения, которое вы только что прочли, когда его грубо окрикнули:

— Эй ты, бездельник, отвечай!

Это был сеньор Жан. Его собаки остановились в нерешительности, и он хотел убедиться, что они не потеряли след.

— Эй, бездельник, — повторил начальник волчьей охоты, — ты не видел нашего зверя?

Без сомнения, обращение барона не слишком понравилось философствующему башмачнику, потому что, прекрасно понимая, о чем речь, он переспросил:

— Какого зверя?

— Черт возьми! Оленя, которого мы гоним! Он должен был пробежать не дальше чем в пятидесяти шагах отсюда, и ты не мог не увидеть его со своего места. Это семилеток, да? Куда он повернул? Говори же, негодяй, или я велю тебя выпороть!

— Чума тебя забери, волчье отродье! — пробормотал башмачник себе под нос.

Затем он сказал вслух, притворяясь дурачком:

— Ах да, конечно, я его видел.

— Самец, да? С роскошными рогами? Семилеток?

— Да самец, и с роскошными рогами. Я его видел, как вас вижу, монсеньер, а вот есть ли у него мозоли, не могу вам сказать: я не смотрел ему на ноги. Во всяком случае, бежать ему они не мешали, — с глупым видом добавил он.

В другое время барон Жан посмеялся бы над таким простодушием, в которое мог поверить, но сейчас из-за хитростей животного он был одержим лихорадкой святого Губерта.

— Ну, бездельник, довольно шуток! Тебе весело, а мне не слишком.

— Я буду в таком настроении, в каком прикажет быть монсеньер.

— Отвечай же мне!

— Монсеньер еще ни о чем не спросил.

— Олень выглядел усталым?

— Не очень.

— Откуда он выбежал?

— Ниоткуда; он стоял на месте.

— Но он появился с какой-то стороны?

— Да, но я не видел, как он бежал.

— А куда он ушел?

— Я бы сказал вам, но не знаю.

Сеньор де Вез исподлобья взглянул на Тибо.

— Олень давно был здесь, господин негодяй? — спросил он.

— Не так давно, монсеньер.

— Примерно сколько времени прошло с тех пор? Тибо притворился, будто вспоминает.

— Я думаю, это было позавчера, — в конце концов ответил он.

Но, произнося последние слова, Тибо не смог скрыть улыбки.

Эта улыбка не ускользнула от внимания барона Жана. Он пришпорил коня и занес хлыст над головой башмачника.

Но Тибо был начеку. Одним прыжком он отскочил под навес, куда всадник не мог войти, пока не слезет с коня.

Тибо временно был в безопасности.

— Ты лжешь и смеешься надо мной! — закричал барон. — Маркассино, лучший из моих псов, свернул и залаял в двадцати шагах отсюда; раз олень был там, где сейчас Маркассино, значит, он должен был перескочить через изгородь и ты не мог его не заметить.

— Простите, монсеньер, но наш кюре говорит, что непогрешим лишь папа римский, так что господин Маркассино вполне мог ошибиться.

— Маркассино никогда не ошибается, слышишь, тупица, и доказательство этому то, что я вижу место, где олень скреб копытом.

— Все же, монсеньер, уверяю вас, клянусь вам… — продолжал Тибо, с беспокойством глядя на начинавшие хмуриться черные брови барона.

— Замолчи, бездельник, и иди сюда! — крикнул сеньор Жан.