Страница 455 из 484
– Вы ведь знали, что он двоюродный брат матушки Старшей, — выговаривал Чжоу Сю. — Почему же мне не сказали, а? Вот наказал его, а теперь матушка сама не своя. Я ж распорядился его не откупать. С ним матушка хотела повидаться, а вы? Зачем его отпустили? Ждете, чтобы я вас вразумил, да?
– Я докладывал матушке, — оправдывался Чжан Шэн. — Матушка велела отпустить, я и отпустил.
Он пошел к Чуньмэй и со слезами на глазах обратился:
– Матушка, прошу вас, замолвите за нас слово его превосходительству, а то нас наказать собираются.
Чуньмэй открыла засверкавшие, как звезды, глаза и, подняв очаровательные брови, позвала мужа.
– Я просто себя плохо чувствую, — заявила она. — И они тут вовсе не при чем. А брат у меня непутевый. Даосом заделался. Пусть поскитается. Я еще успею его повидать. Он мне потом покается.
Чжоу оставил Чжана и Ли в покое. Но Чуньмэй продолжала охать и стонать. Тогда Чжоу велел Чжану пригласить врача, чтобы тот проверил пульс.
– Ваша супруга страдает от шести желаний и семи страстей[6], — заключил врач. — Кто-то нарушил ее душевный покой.
Он прописал лекарство, но Чуньмэй не пожелала его принимать. Служанки к ней подходить не решались и попросили хозяина. Чуньмэй пропустила глоток и отставила лекарство. Чжоу вышел из спальни.
– Матушка, примите! — просила ее Юэгуй.
Чуньмэй взяла лекарство и выплеснула его прямо в лицо служанке.
– Ах ты, рабское твое отродье! — заругалась Чуньмэй. — Что ты мне горечь-то подсовываешь! Чем ты меня напоить собираешься, а?
Она велела Юэгуй встать на колени.
– За что матушка поставила Юэгуй на колени? — поинтересовалась Сунь Вторая.
– Она лекарства дала, — пояснила Хайтан, а матушка сказала, чем, мол, меня поить собираешься, вот и наказала.
– Матушка, вы ведь нынче ничего в рот не брали, — говорила Сунь. — А Юэгуй ничего не знала. Не бейте ее, прошу вас. Простите на сей раз. — Сунь обернулась к Хайтан и продолжала. — А ты ступай на кухню, приготовь матушке отвару.
Чуньмэй отпустила Юэгуй. Хайтан удалилась на кухню и принялась старательно варить из отборного риса отвар, потом приготовила четыре блюда легких закусок и на подносе, куда положила палочки слоновой кости, понесла только что снятые с огня горячие кушанья в хозяйкину спальню.
Чуньмэй, отвернувшись к стене, спала. Хайтан не решилась ее тревожить и ждала, пока она не повернется.
– Матушка, я вам отвару принесла, — Сказала она наконец пробудившейся Чуньмэй. — Кушайте, матушка!
Чуньмэй лежала с закрытыми глазами и не промолвила ни слова.
– Не остыл бы отвар, — проговорила Хайтан. — Матушка, привстали бы да покушали.
– Вы ничего не ели, матушка, говорила стоявшая рядом Сунь Вторая. — Ведь вам полегчало немного. Встали бы да покушали. Себя подкрепили бы немножко.
Чуньмэй не выдержала и, вскочив с постели, велела кормилице подать лампу. Она взяла рисовый отвар, попробовала и бросила чашку на пол. Та разбилась бы вдребезги, если б ее не успела подхватить кормилица, но тут Чуньмэй громко закричала.
– Вот ты твердишь: встань да покушай! — кричала она Сунь. — Сама погляди, что наварила эта негодяйка, рабское отродье! Я, небось, не на сносях. Что это за похлебка! Как зеркало, хоть смотрись! — Она обернулась к Цзиньгуй. — А ну-ка, дай ей, рабскому отродью, четыре пощечины.
Цзиньгуй послушно ударила Хайтан по лицу.
– Что же вы хотите, матушка? — спрашивала Сунь. — Вы же голодны.
– Кушай, говоришь? А я не могу, — отвечала Чуньмэй. — Мне в горло не лезет.
Через некоторое время она позвала Ланьхуа.
– Хочу навару из куриных крыльев, — проговорила Чуньмэй. — Ступай на кухню, скажи потаскухе, рабскому отродию, чтобы руки хорошенько вымыла. Да пусть ростками бамбука как следует приправит. Острого захотелось.
– Вели Сюээ приготовить! — наказала Сунь. — На что у вас аппетит, матушка, то как лекарство исцелит.
Ланьхуа не стала мешкать и удалилась на кухню.
– Матушка тебе наказала приготовить навару из куриных крыльев, — обратилась она к Сюээ. — Давай быстрее! Матушка ждет.
В такой навар шли, надобно сказать, только мелко нарубленные пястные кости и цыплячьи грудки. Сюээ прежде чем взяться за дело вымыла руки и почистила ногти. Потом она зарезала двух цыплят, ощипала и, отрезав концы крыльев, изрубила их ножом. Навар был приправлен перцем, луком, тмином, солеными ростками бамбука и маслом с соей. Его разлили в две чашки и поставили на красный лаковый поднос. Когда Ланьхуа принесла его в спальню хозяйки, от него шел пар. Чуньмэй осмотрела его при огне, попробовала и громко заругалась.
– Ступай и скажи этой потаскухе! Что она, рабское отродье, намешала! Преснятина какая-то! Никакого вкусу! Все потчуют да потчуют, а сами только на грех наводят.
Ланьхуа, испугавшись, что хозяйка ее накажет, бросилась на кухню.
– Навар матушке показался чересчур пресным, — сказала она Сюээ. — Как она ругалась!
Сюээ сдержалась и, не сказав ни слова, опять засуетилась у котла. Когда новый навар, в который она прибавила перца и пряностей, был готов, от него шел аппетитный аромат. Ланьхуа понесла его в спальню. Чуньмэй он показался слишком соленым, и она выплеснула его на пол. Ланьхуа чудом отскочила в сторону, а то содержимое чашки опрокинулось бы прямо на нее.
– Иди и скажи рабскому отродью, — закричала Чуньмэй, — чтобы она готовила, что ей велят, а не злилась. Куда это годится! Или она хочет, чтобы я ее вразумила?
Когда Сюээ убедилась, что Чуньмэй никак нельзя потрафить, она проговорила негромко:
– С каких это пор она так зазналась? Житья от нее никакого нет!
Ее сетования Ланьхуа тут же передала Чуньмэй. Не услышь этого Чуньмэй, все бы шло своим чередом, а тут она подняла свои тонкие, как ивовые листки, брови, вытаращила сверкавшие, словно звезды, глаза и застучала от злости белоснежными зубами. Напудренное лицо ее побагровело.
– Сейчас же приведите потаскуху, рабское отродье! — закричала она и послала кормилицу и служанок за Сюээ. Немного погодя они ввели в спальню Сюээ.
Чуньмэй в гневе схватила ее за волосы и сорвала головные украшения.
– С каких, говоришь, пор я зазналась? — закричала она. — Да, потаскуха, рабское твое отродье, не в доме Симэнь Цина меня возвысили! Нет! Я тебя купила и поставила служить мне! И не смей у меня гонор выказывать. Я приказала тебе приготовить навару, а не преснятины какой-то! Так ты мне соль живую подаешь?! Да еще служанке заявляешь, с каких, дескать, пор она так зазналась? Житья, мол, от нее нет, загоняла? Какой в тебе прок? Зачем ты мне нужна!
Чуньмэй пригласила мужа, а Сюээ велела вывести и поставить во дворе на колени, потом крикнула Чжан Шэна с Ли Анем и велела им наказать ее тридцатью палками. По обе стороны около Сюээ встали слуги с ярко горящими фонарями. Чжан Шэн и Ли Ань подняли палки. Сюээ воспротивилась, когда ее стали раздевать, как того потребовала Чуньмэй. Хозяин, не желая ее раздражать, стоял молча.
– Наказывать, матушка, наказывайте, но раздевать донага не следует, — уговаривала Чуньмэй стоявшая рядом Сунь Вторая. — Хотите, чтобы она перед всеми слугами раздетой предстала? Да и батюшку в неловкое положение поставите. Будьте снисходительней, матушка, если она и провинилась.
Но Чуньмэй стояла на своем и требовала, чтобы Сюээ сейчас же раздели.
– Я прежде сына прикончу, себе веревку на шею накину, тогда только ее оставлю в покое, а вы можете ставить ее на мое место, — заявила Чуньмэй и упала, ударившись головою об пол, отчего потеряла сознание.
К ней подбежал встревоженный хозяин.
– Ну пусть наказывают так, как ты желаешь, — говорил он, поднимая ее. — Только не надо из себя выходить.
Тут бедную Сюээ бросили на землю, раздели и нанесли три десятка палочных ударов, от которых на теле появились кровоточащие рубцы. Подручные начальника были посланы за тетушкой Сюэ. Ей велели увести Сюээ из дому и продать. Чуньмэй подошла к свахе и стала шептаться.