Страница 27 из 484
Второго дня в шестой луне Симэнь Цин пожаловал в паланкине, украшенном четырьмя парами обтянутых в шелк красных фонарей. Проводить сестру пришла Мэн Старшая. Ехал на коне Ян Цзунбао. Ему к этому времени сделали прическу и одели в светлый шелковый халат. Симэнь подарил ему кусок лучшего атласа и отделанный жемчугом пояс. Невесту сопровождали служанки Ланьсян и Сяолуань. Нагрузили многочисленные постели, а сзади шел пятнадцатилетний слуга Циньтун.
На другой день по случаю рождения Мэн к Симэню прибыли тетушка Ян и жены братьев, Старшего и Второго. Симэнь поднес тетушке семьдесят лянов серебра и два куска шелка.
С тех пор не прекращалась их дружба. Симэнь приготовил для Мэн три комнаты в западном флигеле и сделал ее своей третьей женой. Она стала называться Юйлоу – Яшмовый теремок. Все в доме величали ее госпожой Третьей. Три ночи провел в ее покоях Симэнь Цин.
Да,
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Дом опустел, я томлюсь у окна,
Ты меня бросил, не шлешь мне вестей.
Кожа еще ароматом полна,
Но покрывается пылью постель.
Зеркальце в руки давно не беру,
Локоны, словно ковыль на ветру.
Нет тебя – все проглядела глаза,
Ложе пустое – в напрасных слезах.
Так вот, после женитьбы Симэнь Цин был настолько счастлив, что, казалось, его прилепили, приклеили к Мэн Юйлоу. А тут еще Чэни прислали тетушку Вэнь с письмом. Предлагали привозить барышню Симэнь, чтобы уже двенадцатого в шестой луне сыграть свадьбу. Симэнь в спешке даже кровать не успел заказать. Пришлось ему отдать дочери широкую кровать из приданого Юйлоу – ту самую, работы мастеров из Южной столицы[1], которая была покрыта ярким лаком и золотыми украшениями. Больше месяца длилась суматоха, так что Симэню и повидаться с Цзиньлянь не довелось.
А она каждый день стояла у ворот. Все глаза проглядела. Сколько раз просила старую Ван разузнать в чем дело. Однако слуги Симэня, догадываясь, кто посылает старуху, даже внимания на нее не обращали. Знай отвечали: занят, мол, хозяин. Цзиньлянь ждала его с нетерпением, но Ван возвращалась ни с чем. Тогда Цзиньлянь обрушивалась на падчерицу. И ее посылала искать Симэня. Да разве хватило бы у девчонки смелости войти не то что в покои, но хотя бы во двор солидного дома! Приблизится она к воротом, постоит-постоит, увидит – нет Симэня, и домой уходит. В лицо ей плевала, пощечинами награждала, с бранью набрасывалась на нее Цзиньлянь – никуда, дескать, не годишься, на колени ее ставила, есть не давала, до самого обеда голодом морила.
Время стояло самое знойное – настоящее пекло. Совсем изнемогая от жары, Цзиньлянь задумала принять ванну и наказала Инъэр нагреть таз воды да приготовить противень пельменей в надежде угостить Симэня, но он так и не показывался.
В одной тонкой рубашке Цзиньлянь села на скамейку, поворчала немного, с досады обругала бессовестного любовника и умолкла, погрузившись в меланхолию. Потом тонкими нежными пальчиками сняла красную туфельку и попробовала на ней погадать, не придет ли ее возлюбленный.
Да,
Погадала Цзиньлянь, но Симэнь так и не появлялся. Сама того не заметив, она истомилась в тоске и прилегла отдохнуть. Минула почти целая стража прежде чем она пробудилась, но дурное расположение все не покидало ее.
– Мыться будете, матушка? Вода готова, – сказала Инъэр.
– А пельмени сварила? Принеси покажи.
Инъэр тотчас же принесла. Цзиньлянь пересчитала пельмени. Их было тридцать, а теперь, как она считала, выходило двадцать девять.
– Одного не хватает. Куда девала? – спросила Цзиньлянь.
– Я не видала, – отвечала падчерица. – Может, вы обсчитались, матушка?
– Я два раза пересчитывала. Было тридцать. Я хотела господина Симэня угостить, а ты воровать, рабское твое отродье? Чтоб тебя, распутницу, от обжорства скрутило! Что дают, то в глотку не лезет. Ей, видите ли, пельмени по душе. Только и мечтала тебе угодить!
И недолго думая Цзиньлянь стащила с падчерицы одежды и обрушила на нее ударов тридцать плетью. Девчонка так кричала, будто ее резали.
– Не сознаешься, целую сотню всыплю, – приговаривала Цзиньлянь.
– Не бейте меня, матушка, – взмолилась Инъэр. – Я сильно проголодалась и украдкой съела…
– Ага! Украла! А еще на меня сваливаешь, арестантка: я, мол, обсчиталась. Я ж вижу, это ты, корень зла, ты, непутевая, стащила. Жив был рогоносец, – черепашье отродье, ему плакалась – из мухи слона делала. Теперь к кому побежишь?! Вот передо мной и хитришь. Смотри, все кости переломаю, арестантка непутевая!
Цзиньлянь ударила падчерицу еще несколько раз, потом разрешила прикрыть наготу, приказала встать рядом и обмахивать веером.
– Подойди поближе и подставь свою рожу! – немного погодя крикнула мачеха. – Дай ущипну тебя как следует.
Инъэр покорно подставила лицо, и Цзиньлянь так ущипнула острыми ногтями, что у падчерицы на щеке появились две кровоточащих отметки. Только после этого Цзиньлянь простила Инъэр.
Потом хозяйка подошла к зеркалу, переоделась и встала у ворот. И судьба сжалилась над нею. Неожиданно к дому подъехал верхом на коне слуга Дайань. Под мышкой он держал сверток. Цзиньлянь окликнула его и спросила, куда держит путь.
Дайань, малый речистый и смышленый, частенько сопровождал Симэнь Цина, когда тот ходил к Цзиньлянь. А коль скоро и ему от нее кое-что иногда перепадало, он перед хозяином старался замолвить о ней доброе словцо.
И вот, едва завидев Цзиньлянь, Дайань повернул лошадь и спешился.
– Хозяин посылал подарок отвезти. От начальника гарнизона еду, – объяснил слуга.
Цзиньлянь пригласила его в дом.
– Что делает хозяин? Почему не навестит? Его и след простыл. Должно быть, зазнобу завел, а меня бросил как старую головную повязку?