Страница 8 из 179
— Не хочу спорить: одним букетом больше, одним меньше…
— Вы придете?
— На бал, который дает ваш брат?
— Так вы придете?
— Вы говорите это серьезно?
— Я вас не понимаю.
— Ваш брат называет меня старым монтаньяром за то, что я примыкаю к партии левых центристов и голосую против иезуитов! Удивляюсь, почему бы ему не называть меня заодно и цареубийцей!.. Интересно, чем он занимался в те времена, когда я точил волчки и мастерил бриги на Стренде? А делал он то же, что мой брат-шалопай: служил г-ну Бонапарту. Только мой братец-пират служил ему на море, а ваш — на суше, вот и вся разница! Итак, я повторяю свой вопрос: вы говорите серьезно, приглашая меня на бал?
— Разумеется.
— Равнина приглашает гору?
— Равнина поступает как Магомет: если гора не идет к Магомету…
— Да, да, знаю: Магомет идет к горе. Однако Магомет — честолюбец, который наделал много такого, чего не позволил бы себе честный человек.
— Как, дорогой генерал?! Вы не хотите присутствовать на балу, где будет объявлено о помолвке моей племянницы Регины с нашим дорогим…
— … с вашим дорогим сыном, маркиза… Итак, вы принесли мне оливковую ветвь?
— Увитую миртом! Да, генерал!
— Маркиза! По правде говоря, брак, который вы устраиваете, кажется мне несколько рискованным. Ведь вы не станете отрицать, что это ваших рук дело?
— Чем же он рискованный?
— Вашей племяннице всего семнадцать лет.
— Ну и что?
— Она слишком молода для человека, которому сорок один год.
— Сорок.
— Сорок один! Не говоря уже о том, дорогая маркиза, что в тысяча восемьсот восьмом или восемьсот девятом году ходили слухи о связи графа Рапта и госпожи княгини де Ламот-Удан.
— Молчите, генерал! Не пристало людям нашего круга говорить друг о друге подобные гадости.
— Нет, люди нашего круга позволяют себе подобные предположения лишь мысленно. Однако перед вами, маркиза, я размышляю вслух. И я не счел необходимым в разговоре с вами взвешивать каждое слово. Позвольте мне еще кое о чем с вами переговорить.
— О чем же?
— Я ни за что не поверю, что вы взяли на себя труд приехать с улицы Плюме на улицу Варенн с единственной надеждой завербовать на свой бал никудышнего танцора.
— Почему же нет, генерал?
— Знаете, маркиза, говорят, что главная мысль женщины заключена всегда в постскриптуме ее письма.
— И вы хотите знать, каков постскриптум моего визита?
— Это мое самое горячее желание.
— Понимаю: вы хотите сказать, что мой визит затянулся, и вежливо упрекаете меня за него.
— Это будет первый упрек вам за всю мою жизнь, маркиза.
— Берегитесь! Вы льстите моему тщеславию!
— Тогда это будет единственный ваш недостаток.
— Ах, генерал, этот комплимент словно исходит из покоев Людовика Пятнадцатого.
— Как вам будет угодно, лишь бы мне узнать, откуда исходит ваше предложение.
— Я вижу, вы еще более недоверчивы, чем принято думать.
— Послушайте, дорогая маркиза! Я имею честь видеть вас у себя не часто. В первый раз вы пришли, чтобы поведать мне о тайне, которая весьма тронула бы меня, если бы я мог в нее поверить: что граф Рапт, родившийся ровно год спустя после смерти бедного маркиза де Латурнеля, появился на свет ровно через девять месяцев после того, как я послал вам свой первый букет.
— За девять или десять месяцев до того, дорогой генерал.
— Девять или десять месяцев спустя, дорогая маркиза.
— Сознайтесь, что вы с удивительным упрямством пытаетесь омолодить наш союз!
— Сознайтесь, что вы с необычайным упорством пытаетесь его состарить!
— Это вполне естественно для матери.
— В таком случае, дорогая, какого черта вы так долго тянули и не принесли мне раньше благую весть о наивысшем счастье, которым наделило меня Провидение: у меня появился наследник в такой момент, когда я этого меньше всего ожидал!
— Генерал! Есть на свете такие вещи, в которых женщине признаться совсем не легко.
— Но которые, однако, вырываются у нее словно бы невзначай, когда мужчина, которому она не решалась об этом сказать лет этак тридцать семь или тридцать восемь, оказывается вдруг, в результате непредвиденного стечения обстоятельств (как, например, принятие закона о возмещении убытков), владельцем состояния в миллион двести тысяч франков.
— Вы не можете не признать, дорогой генерал, что с моей стороны было бы неделикатно сообщить вам о том, что у вас есть сын, когда вы были лишены состояния. Эта новость огорчила бы вас, ведь вы ничего не могли оставить сыну, кроме имени, — очень громкого, благородного, но и только.
— Маркиза! Видимо, вы пришли, как полтора года тому назад, как год назад, как полгода назад, чтобы убедить меня в том, что наша связь имела место в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, тогда как я уверен, что это произошло в тысяча семьсот восемьдесят седьмом. Скажу вам следующее: вчера я подписался на «Искусство выверять даты» и провел сегодняшнюю ночь за выяснением точной даты первого букета, который я вам послал, и…
— … и…
— … и получается, что мой брат-корсар или мой племянник-художник, хоть я и считаю их недостойными чести носить мое имя и унаследовать мое состояние, унаследуют и мое состояние и мое имя. С вас довольно, маркиза?
— Нет, генерал, потому что я пришла не за этим.
— Какого же черта вам нужно? — вскричал генерал, впервые позволив себе проявить нетерпение. — Может, вы хотите, чтобы я на вас женился?
— Признайтесь, между нами, что вы были мной по-настоящему увлечены и, если бы такое предложение было вам сделано, в нем не было бы для вас ничего удивительного.
— Признаю между нами, но только между нами. Так вы в самом деле пришли за этим? Зачем же вы сразу не сказали?
— Что бы вы на это ответили?
— Что мне отнюдь не претит мысль умереть старым холостяком, тогда как я испытывал бы глубочайший стыд, если бы умер идиотом.
— Утешьтесь, генерал, я пришла не за этим.
— Тысяча чертей!.. Ах, прошу прошения, маркиза; но поистине вы и святого, одной ногой стоящего уже на пороге рая, способны лишить вечного блаженства.
Когда у генерала вырвалось ругательство, он вскочил с кресла. Теперь он зашагал по комнате.
Наконец он остановился перед маркизой и продолжал:
— Однако, если вы пришли не за этим, всемогущим Богом вас заклинаю объяснить: зачем вы все-таки явились?
— Ну, я вижу, придется приступить к этому вопросу, — проговорила пожилая дама.
— Приступайте, маркиза, идите на абордаж, умоляю!
— Сейчас вы говорите совсем как ваш братец!
— Мы будем говорить о моем братце-корсаре, маркиза?
— Нет.
— О чем же?
— Вы, конечно, слышали, что граф Рапт…
— Опять вы о нем!
— Позвольте мне договорить… Он был вызван к королю.
— Да, маркиза, я об этом что-то слыхал.
— Вы не знаете, с какой целью?
— Предположим, что не знаю.
— Чтобы назначить нашего дорогого сына…
— Вашего дорогого сына!
— … министром!
— Я обескуражен, хотя этому верю.
— Почему вы этому верите, хотя обескуражены?
— Credo, quia absurdum 4.
— Что это значит?
— Я жду продолжения вашего рассказа, маркиза.
— Во время этой встречи его величества с графом Раптом много говорили о вас.
— Обо мне?
— Да. Надобно сказать, дорогой генерал, что, если в вас голос крови молчит, он говорит в сердце несчастного мальчика.
— Маркиза, я сейчас разрыдаюсь.
— Кровь не просто говорит в нем, она вопиет!
— И что же обо мне говорили во время этой встречи? — Что вы единственный человек, достойный портфеля военного министра.
— Знаете, маркиза, пора заканчивать. Я жду к ужину, ровно в шесть, своего племянника, и если только вы не окажете нам честь своим присутствием…
— Вы очень добры, дорогой генерал. К ужину я непременно должна быть у брата: сегодня обсуждается брачный договор Регины и…
4
Верую, потому что абсурдно (лат.)