Страница 13 из 159
Жан Робер вспоминал об этом, отводя взгляд от пестрой веселой толпы, озаряемой неровными отблесками пламени; вглядываясь в полуосвещенные углы площади и в темноту улиц, он произнес вполголоса, словно разговаривал сам с собой:
— Хотел бы я знать, где стоял этот столб.
— На углу площади и улицы Сент-Андре-дез-Ар, — отозвался Сальватор, будто от первого до последнего слова угадав, о чем думал Жан Робер, и заканчивая своим ответом его мысленный монолог.
— Откуда вы знаете то, что не известно мне? — спросил Жан Робер.
— Прежде всего, — рассмеялся Сальватор, — ваше удивление граничит с надменностью. Уж не думаете ли вы, господин поэт, что те, кому положено знать, действительно все знают? Мне казалось, что пример вашего друга Людовика, не имевшего понятия о свойствах валерьяны, должен был кое-чему вас научить.
— Простите, слово вырвалось у меня случайно, — извинился Жан Робер. — Это больше не повторится. Я начинаю замечать, что вы знаете все на свете.
— Далеко не все, — возразил Сальватор, — но я живу среди народа, а народ — великан, воплощающий древние мифы о стоглазом Аргусе и сторуком Бриарее; он сильнее королей и умнее господина де Вольтера! А одно из преимуществ, или один из недостатков этого народа, — памятливость, особенно на месть за предательство. Предатель, которого короли оправдывали и осыпали наградами, перед которым аристократия распахивала двери, которого приветствует буржуазия, для народа остается предателем; если честь его имени восстановлена в глазах остальной части общества, то для народа оно навсегда опозорено и проклято: это имя предателя! И недалеко, может быть, то время, — прибавил Сальватор мрачно, и на его лице мелькнуло выражение, какое от него трудно было ожидать, — недалеко, может быть, то время, когда вы убедитесь сами в правоте моих слов… А имя Перрине Леклера (среди образованных классов общества его помнят одни историки), имя это — хотя народ и не знает многих подробностей предательства, о котором оно напоминает, — для него есть ненавистное воспоминание, тем более ненавистное, что отмщение невозможно, что преступление не искуплено казнью, что Провидение на этот раз, словно заснувший или подкупленный судья, закрыло на него глаза. Идемте!
Сальватор двинулся по улице Сент-Андре-дез-Ар.
Жан Робер последовал за странным человеком, волею случая ставшим его проводником, и пошел с ним по пустынной мрачной улице.
Между улицей Макон и площадью Сент-Андре-дез-Ар спутник поэта остановился против белого домика, чистенького, но узкого, всего в три окна по фасаду.
В дом вела небольшая дверь, выкрашенная под дуб.
Сальватор достал из кармана ключ и приготовился войти.
— Итак, — обратился он к Жану Роберу, — решено, что мы проведем остаток ночи вместе, не так ли?
— Вы мне это предложили, я согласился. Вы хотите отказаться от своего предложения?
— Нет, Боже сохрани! Но как бы мало я собой ни представлял, на свете есть два существа, которые будут обеспокоены, если я не вернусь до определенного срока; эти два существа — женщина и пес.
— Ступайте успокойте их, я подожду вас здесь.
— Вы из скромности отказываетесь подняться? В таком случае вы ошибаетесь: я один из тех непонятных людей, которые ничего не скрывают и так и остаются непостижимыми. Кажется, господину де Талейрану принадлежат слова: в тот день, когда дипломат скажет правду, он обманет весь мир. Я тот самый дипломат; правда, мне нет нужды обманывать мир, ведь ему нет до меня дела.
— В таком случае, — решился Жан Робер, горя нетерпением войти в дом, чтобы увидеть, как живет комиссионер с Железной улицы, — как говорят итальянцы, permesso!7
— Si, — отвечал Сальватор на безупречном тосканском наречии, — soltanto vederete il cane, ma non la signora 8.
Дверь распахнулась, и молодые люди очутились в передней.
— Погодите, я зажгу свет, — сказал Сальватор.
Достав из кармана фосфорную зажигалку, он хотел погрузить в нее спичку, но в эту минуту вверху на лестнице загорелся огонек и вдоль стены протянулись длинные полосы света.
Нежный голос спросил:
— Это ты, Сальватор?
— Да, — отозвался молодой человек. — Итак, — продолжал он, обернувшись, — ошиблись не вы, а я: вы увидите женщину и пса.
Пес появился первым. Заслышав голос хозяина, он выскочил на лестницу и вихрем скатился по ступеням.
Подлетев к хозяину, четвероногий великан положил передние лапы ему на плечи, ласково прижался мордой к щеке хозяина и тихонько заскулил от радости, подобно кинг-чарлзу.
— Хорошо, Ролан, хорошо! — заговорил с ним Сальватор. — Пусти-ка: видишь, твоя хозяйка Фрагола хочет мне что-то сказать.
Но собака заметила Жана Робера, высунула голову из-за плеча хозяина и зарычала, однако в ее рычании слышался скорее вопрос, чем угроза.
— Это друг, Ролан, будь умницей! — сказал Сальватор. Чмокнув собаку в черную морду, он оттолкнул ее со словами:
— Ну, пусти меня, Ролан!
Пес послушно пропустил хозяина, обнюхал Жана Робеpa, когда тот проходил мимо, и, лизнув поэту руку, пошел позади него по лестнице, замыкая шествие.
Жан Робер окинул Ролана оценивающим взглядом знатока.
Это было великолепное животное, помесь сенбернара с ньюфаундлендом; встав на задние лапы, он мог подняться на пять с половиной футов; окрасом он напоминал льва.
Все это Жан Робер отметил про себя, пока поднимался с первого этажа на второй. Там его вниманием завладела Фрагола.
Ей было около двадцати лет; длинные светлые волосы обрамляли бледное лицо с нежнейшим, едва заметным румянцем; она держала свечу в хрустальном подсвечнике, и можно было разглядеть большие небесно-голубые глаза, взгляд которых был устремлен на лестницу, и улыбавшийся приоткрытый рот, позволявший увидеть два ряда жемчужных зубов, наполовину скрытые губками, яркими и свежими, словно вишни.
Маленькая очаровательная родинка под правым глазом, которую женщины из простонародья называют желанием, принимавшая в определенное время года оттенок земляники, объясняла, по-видимому, ее поэтичное имя Фрагола, поразившее Жана Робера.
Присутствие поэта поначалу обеспокоило женщину, как и Ролана, но, как и Ролана, Сальватор ее успокоил: «Это друг».
Она подставила Сальватору для поцелуя лоб, молодой человек коснулся его губами нежно, почти благоговейно.
Потом она обратилась к Жану Роберу и проговорила с пленительной улыбкой:
— Добро пожаловать, друг моего друга!
Освещая поэту дорогу, она другой рукой обняла Сальватора за шею и пошла в комнаты.
Жан Робер последовал за ними.
Войдя в небольшую первую комнату, служившую, вероятно, столовой, он из скромности остановился.
— Надеюсь, ты еще не ложилась не потому, что волновалась за меня? — начал Сальватор. — Я бы ни за что себе этого не простил, милое дитя мое.
В словах молодого человека послышались отеческие нотки.
— Нет, — мягко возразила девушка. — Я получила письмо от подруги, я тебе о ней рассказывала.
— От какой именно? У тебя их три, ты о них обо всех рассказываешь довольно часто.
— Ты бы даже мог сказать, что четыре.
— Да, верно… Так о ком речь?
— О Кармелите.
— С ней что-нибудь случилось?
— Меня мучает предчувствие! Мы должны были встретиться завтра все вместе — она, Лидия, Регина и я — на мессе в соборе Парижской Богоматери, мы это делаем всякий год. И вот взамен этого она назначает нам свидание в семь часов утра.
— Где?
Фрагола улыбнулась.
— Она просит сохранить это в тайне, друг мой.
— Храни ее, ангел мой! — согласился Сальватор. — Тайна! Ты же знаешь мое мнение на этот счет: тайна священна!
Обернувшись к Жану Роберу, он продолжал:
— Я буду в вашем распоряжении через минуту. Вы бывали в Неаполе?
— Нет, но собираюсь туда отправиться года через два-три.
— В таком случае, надеюсь, вы получите удовольствие, разглядев нашу маленькую столовую, — это точная копия столовой дома поэта в Помпеях; а когда закончите осмотр, можете поболтать с Роланом.
7
Разрешите! (ит.)
8
Да, только вы увидите собаку, а не синьору (ит.)