Ожерелье королевы

Мой отец заболел; сначала он вынужден был сидеть в комнате, потом — не вставать с постели. Меня заставили уйти из комнаты отца под тем предлогом, что мое присутствие утомляет его, что он устал от моей беготни и шума. Изгнанная из его комнаты, я оказалась во власти матери Она научила меня одной фразе, сопровождая уроки побоями и колотушками. Потом, когда я выучила наизусть эту унизительную фразу, которую я инстинктивно не желала запоминать, когда глаза у меня покраснели от слез, она заставила меня спуститься к двери на улицу, а от двери толкнула к первому встречному с добрым лицом и приказала выпалить эту фразу, если я не хочу, чтобы она избила меня до смерти.

— Что же это за фраза? — спросила старшая дама.

— Вот эта фраза, — отвечала Жанна:

— «Сударь, сжальтесь над маленькой сироткой, по прямой линии потомком Генриха Валуа».

— Фу, какая гадость! — с жестом отвращения воскликнула старшая посетительница.

— Какое же впечатление производила эта фраза на тех, к кому вы с ней обращались? — спросила младшая.

— О, Господи! Именно такое, на какое и рассчитывала моя мать, сударыня: я приносила домой немного денег, а отец мог на несколько дней отдалить ужасное будущее, которое ему грозило, — больницу.

Черты старшей женщины исказились, на глазах младшей показались слезы.

— В конце концов, сударыни, хотя это отвратительное ремесло и дало некоторое облегчение отцу, я взбунтовалась. Однажды, вместо того, чтобы бежать за прохожими и преследовать их этой привычной фразой, я села на каменную тумбу и так просидела часть дня, подавленная горем. Вечером я вернулась домой с пустыми руками. Мать избила меня так, что на следующий день я заболела. Отец, лишенный всякой помощи, вынужден был уехать в больницу, там он и умер.

— Какая ужасная история! — прошептали обе дамы.

— Но что же вы делали, когда умер ваш отец? — спросила младшая посетительница.

— Господь сжалился надо мной. Через месяц после смерти моего несчастного отца мать сбежала с солдатом, своим любовником, а нас с братом бросила.

— И вы остались сиротами?

— Сударыня! В противоположность другим детям мы не были сиротами — у нас была мать. Нас приютила общественная благотворительность. Но так как для нас просить милостыню было тяжело, то мы просили ее только на самое необходимое. Бог повелел своим созданиям стремиться жить.

— Увы!

— Что еще сказать вам, сударыни? Однажды я имела счастье встретить карету, которая медленно поднималась к Сен-Марсельскому предместью; на запятках стояли четверо лакеев; в карете сидела красивая и еще молодая женщина; я протянула руку; она стала меня расспрашивать; мой ответ и мое имя сначала поразили ее, потом вызвали недоверие. Я дала ей адрес приюта и все необходимые сведения. Уже на следующий день она знала, что я не лгала; она взяла нас — и брата, и меня: брата отдала в армию, а меня — в швейную мастерскую. Таким образом, мы оба были спасены от голода.

— Эта дама была госпожа де Буланвилье?

— Она самая.

— Она, кажется, умерла?

— Да, и ее смерть столкнула меня в бездну.

— Но ведь ее муж еще жив, и он богат!

— Никому иному, как ее мужу, сударыня, я обязана всеми страданиями юной девушки, так же, как матери обязана всеми несчастьями ребенка. Я выросла, и, быть может, похорошела, он это заметил; он хотел взять определенную плату за свои благодеяния — я отказалась. Тем временем госпожа де Буланвилье умерла, а я, я, которая вышла замуж за храброго и преданного военного, господина де ла Мотта, оказалась в разлуке с мужем и после ее смерти стала еще более одинока, чем после смерти отца.

Такова моя история, сударыни. Я сократила ее: страдания всегда длительны, и от рассказа о них надо избавлять людей счастливых, даже если это благодетели, какими представляетесь мне вы, сударыни.

Продолжительное молчание наступило вслед за последним периодом истории г-жи де ла Мотт.

Нарушила его старшая дама.

— А что делает ваш муж? — спросила она.

— Мой муж в гарнизоне Бар-сюр-Об, он служит в жандармерии и так же, как и я, ожидает лучших времен.

— Но вы ведь ходатайствовали при дворе?

— Разумеется!

— Имя Валуа, подтвержденное документально, должно было вызвать симпатии?

— Я не знаю, сударыня, какие чувства могло вызвать мое имя, ибо ни на одно из моих прошений я не получила ответа.

— Но вы видели министров, короля, королеву?

— Я не видела никого. Все мои попытки были тщетны, — отвечала г-жа де ла Мотт.

— Но не можете же вы просить милостыню!

— Нет, я отвыкла от этого. Но…

— Но что?

— Но я могу умереть с голоду, как умер мой отец.

— У вас нет детей?

— Нет, сударыня.

— А можете ли вы, — я весьма сожалею, что вынуждена настаивать на этом, — предъявить документальные доказательства вашего происхождения?

Жанна встала, порылась в ящике стола, вытащила оттуда бумаги и протянула их даме.

Но так как Жанна решила воспользоваться удобным случаем, когда эта дама, желая изучить документы, подойдет к свету и откроет лицо, она, предвосхитив это, заботливо подкрутила фитиль лампы, чтобы усилить освещение.

Дама из благотворительного общества, словно свет резал ей глаза, повернулась спиной к лампе, а тем самым и к г-же де ла Мотт.

Она внимательно прочитала и сверила документы один за другим.

— Вы правы, — сказала дама из благотворительного общества, — все бумаги в образцовом порядке, и я советую вам непременно представить их кому следует.

— А как по-вашему, сударыня, что я могу получить?

— Ну, вы вне всякого сомнения получите пенсион, а господин де ла Мотт

— продвижение по службе, если только этот дворянин достоин того сам по себе.

— Мой муж — образец чести, сударыня, и он никогда не пренебрегал своими обязанностями на военной службе.

— Этого достаточно, сударыня, — сказала дама из благотворительного общества, опуская капюшон на лицо.

Госпожа де ла Мотт с тревогой следила за каждым ее движением.

Она увидела, как та, порывшись в карманах, вытащила оттуда небольшой сверток в один дюйм диаметром и в три-четыре дюйма длиной.

Дама из благотворительного общества положила этот сверток на шифоньерку.

— Бюро благотворительного общества уполномочило меня, сударыня, предложить вам эту небольшую помощь в ожидании большей, — сказала она.

Госпожа де ла Мотт бросила на сверток быстрый взгляд.

Посетительницы поднялись с мест и направились к двери.

— До свидания, до свидания, графиня! — вскричали обе незнакомки, устремляясь к выходу.

— Где могу я иметь честь поблагодарить вас, сударыни? — спросила Жанна де Валуа.

— Мы дадим вам знать об этом, — сказала старшая дама, спускаясь так быстро, как только могла.

Шум их шагов затерялся в глубине нижних этажей.

Госпожа де Валуа вернулась к себе, сгорая от нетерпения узнать, что в свертке. Но, проходя первую комнату, она споткнулась о какой-то предмет, который скатился с циновки, служившей для законопачивания щели между дверью и полом.

Графиня де ла Мотт наклонилась, подняла этот предмет и подбежала к лампе.

Это была круглая, плоская, инкрустированная золотом коробочка.

В коробочке лежало несколько душистых шоколадных пастилок, но хотя она была совсем плоская, было заметно, что у коробочки двойное дно, и графиня некоторое время пыталась найти потайную пружинку.

В конце концов она нашла эту пружинку и нажала ее.

Тотчас же взгляду ее представился портрет строгой женщины, поражавшей своей мужественной красотой и величественной властностью.

Немецкая прическа и великолепная цепь, похожая на орденскую, придавали лицу на портрете что-то на редкость необычное.

На дне коробочки помещался шифр, состоящий из букв «М» и «Т», переплетенных внутри лаврового венка.

Благодаря сходству портрета со старшей дамой, своей благодетельницей, г-жа де ла Мотт предположила, что это ее мать или бабушка, и, нужно отдать ей справедливость, первым ее порывом было выбежать на лестницу и окликнуть этих дам.