Мечтатель

Отец и сын впиваются в него глазами.

— И я пришёл объявить это, — сказал Роландсен. — Не хорошо скрывать дальше! И без того дело скверное!

— Оставь нас наедине, — говорит старый Макк.

Фридрих выходит из комнаты. Макк спрашивает:

— В полном ли вы разуме сегодня?

— Это сделал я! — закричал Роландсен. Он мог говорить так же громко, как и петь.

Проходит некоторое время, Макк моргает глазами и думает.

— Так вы говорите, что это сделали вы?

— Да.

Макк продолжает размышлять. Его быстрый ум разрешал на своём веку не одну задачу, он привык к быстрым соображениям.

— Согласитесь ли вы и завтра подтвердить ваши слова?

— Да. Начиная с нынешнего дня я больше не буду молчать о своём поступке. На меня так подействовало письмо, полученное мною от пастора.

Верил ли Макк словам телеграфиста? Или он продолжал разговор лишь для проформы?

— Когда вы произвели воровство? — спросил он.

Роландсен назвал ночь.

— Каким образом вы его совершили?

Роландсен подробнейшим образом рассказал всё.

— В шкатулке вместе с банковскими билетами лежали кое-какие бумаги; видели вы их?

— Да. Там были какие-то бумаги.

— Вы захватили одну из них. Где она?

— Не знаю. Бумага? Нет.

— Это моё свидетельство о страховании жизни.

— Свидетельство о страховании жизни? Ах, в самом деле, теперь я припоминаю. Должен сознаться, что я его сжёг.

— Так. Это было очень дурно с вашей стороны, вы доставили мне этим много хлопот. Надо было доставать другое.

Роландсен сказал:

— Я был совсем не в себе. Я ничего не мог ясно соображать. Прошу вас, простите меня.

— А в другой шкатулке было много тысяч талеров. Почему вы её не взяли?

— Я её не нашёл.

Макк кончил свой расчёт.

Действительно ли совершил телеграфист это преступление или нет, но он являлся для Макка самым желательным вором, какого он только мог пожелать. Он, наверное, уже не будет молчать об этом деле, наоборот, он разболтает о нём первому встречному. Оставшиеся рыбаки узнают эту новость и увезут её к себе домой, и об этом услышат все купцы вдоль побережья. Макк будет спасён.

— Я никогда раньше не слыхал, что вы, живя среди простого народа, и... что у вас такой недостаток, — сказал он.

На это Роландсен отвечал, что он никогда не ворует среди рыбаков, не обирает рыбачьих навесов. Он пошёл в самый банк,

Так вот оно как! Он сказал с сожалением:

— Но как могли вы так поступить со мной?

Роландсен отвечал:

— Я набрался храбрости и дерзости. К тому же это было совершенно в пьяном виде.

Совершенно невозможно было продолжать сомневаться в искренности его признания. Сумасшедший телеграфист вёл очень бурную жизнь, получал он немного, а коньяк из Розенгарда стоил денег.

— К сожалению, я должен вам ещё признаться, что я не могу возвратить вам денег.

Макк имел при этом очень равнодушный вид.

— Это обстоятельство не играет никакой роли, — отвечал он: — Меня огорчают только все эти отвратительные сплетни, которым вы подвергли меня. Все эти оскорбления, касающиеся лично меня и моего семейства.

— Я думаю кое-что предпринять в этом смысле.

— Что такое?

— Я хочу снять ваш плакат на столбе у пасторской усадьбы и вместо него повесить свой.

Такой поступок вполне соответствовал с характером этого беспардонного человека.

— О, нет, я этого не требую, — сказал он. — Для вас, бедный человек, это будет всё-таки очень тяжело. Вы лучше напишите всё это разъяснение вот здесь.

И Макк указал ему место Фридриха.

Пока Роландсен писал, Макк размышлял. Вся неприятная история разрешилась очень благополучно. Правда, она кое-чего стоила, но это были хорошо употреблённые деньги, слава о нём разнесётся по всему побережью.

Макк прочёл разъяснение и сказал:

— Так, оно удовлетворительно! Но, само собой разумеется, что оно нигде не будет предъявлено.

— Это будет зависеть лишь от вас, — отвечал Роландсен.

— Я не предполагаю оглашать нашей беседы. Она останется между нами.

— В таком случае я заговорю сам. В письме пастора определённо сказано, что надо признаваться в своих преступлениях.

Макк отпер свой несгораемый шкаф и вынул оттуда множество банковых билетов. Теперь как раз представился удобный случай показать, какой он человек. Никто не знал, что там внизу, на море, чужой рыбак ожидал именно этих денег, чтобы уехать домой...

Макк отсчитал четыреста талеров и сказал:

— Это не для того, чтобы вас обидеть, но я привык держать своё слово. Я обещал четыреста талеров, они ваши.

Роландсен пошёл к дверям.

— Я заслуживаю вашего презрения, — сказал он.

— Моего презрения! — воскликнул Макк. — Я скажу вам одну вещь...

— Я уничтожен вашим благородством. Вы не только наказываете, а, напротив, награждаете меня.

Для Макка не важно было потерять двести талеров, но эта история только тогда прославит его, когда он вознаградит вора суммою, вдвое большей против украденной. Он сказал:

— Теперь вы ведь несчастный человек, вы потеряете ваше место. Эти деньги, конечно, не составят для меня потери, а вам они могут очень пригодиться на первое время. Прошу вас, подумайте об этом.

— Я не могу, — сказал Роландсен.

Тогда Макк взял билеты и сунул их в карман его куртки.

— Пусть это будет в виде займа, — просил Роландсен.

Великодушный король торговли согласился на это и отвечал:

— Хорошо. Пусть это будет заимообразно!

Но он отлично знал, что никогда больше не увидит этих денег. Роландсен стоял весь согбенный, точно он нёс на своих плечах самую тяжёлую ношу в жизни. На него было мучительно смотреть.

— Итак, постарайтесь опять попасть на путь истинный, — сказал Макк ободряющим тоном. — Ведь эту ошибку можно ещё поправить.

Роландсен поблагодарил за всё с величайшим смирением и пошёл.

— Я вор, — сказал он фабричным девушкам, проходя мимо них. И он рассказал им всё. Роландсен направился к забору, окружающему пасторскую усадьбу. Здесь он сорвал плакат Макка и на его место водрузил свой собственный, в котором он признавался в своём воровстве. Завтра воскресенье, много богомольцев пойдёт в церковь мимо этого места.

X

Роландсен, по-видимому, раскаивался. После того, как все жители села прочли его плакат, он стал держаться особняком и избегать встречи с людьми.

Это производило примиряющее впечатление, «падший» телеграфист раскаивался в своей порочности и старался измениться. На самом же деле, у Роландсена совершенно не было времени шататься по дорогам, он без устали работал в своей комнате по ночам. У него было поставлено множество больших и маленьких пробирок с образцами, он должен был уложить их в ящики и разослать по почте на восток и на запад. Телеграф тоже работал с раннего утра и до поздней ночи. Он хотел покончить со своими делами прежде, чем ему откажут от должности. Скандальную историю Роландсена узнали и в пасторском доме. Все с сожалением смотрели на йомфру ван Лоос, у которой был такой жених.

Пастор позвал её к себе в комнату и имел с ней длинный разговор.

Йомфру ван Лоос должна, конечно, разойтись с телеграфистом, пусть она пойдёт к нему и порвёт с ним. Она нашла Роландсена угнетённым и убитым, но это её не тронуло.

— Ты делаешь очень миленькие вещи, — говорит она.

— Я надеялся, что вы придёте, чтобы я мог просить у вас о снисхождении.

— Снисхождении? Да что с тобой? Нет, знаешь ли, Овэ, что я тебе скажу: я совсем ошалела с тобой. И я вообще вовсе не хочу, чтобы ты считал меня своей знакомой в этом мире. Я не знаюсь ни с ворами, ни с шалопаями, я иду честным путём. И разве я тебя не предупреждала с самым лучшим намерением, а ты не обращал на меня никакого внимания. Разве помолвленный человек бегает за другими женщинами?

— И к тому же ворует у людей деньги и открыто вывешивает своё признание на придорожном столбе? Мне так совестно, что я не знаю куда мне деваться.