Лучший из лучших

Зуга помедлил у двери в спальню – на него нахлынула тошнота. Возле кровати стояла на коленях женщина. Ее голову и плечи покрывала шаль. Сложенные перед лицом руки покраснели и загрубели от изматывающей работы за сортировочным столом.

Женщина подняла голову и посмотрела на стоявшего в дверях Зугу. Наверное, когда-то она была хорошенькой, но кожа иссохла под солнцем, глаза покраснели и распухли от горя, грязные пряди преждевременно поседевших волос безжизненно свисали.

Едва удостоив Зугу взглядом, женщина снова опустила голову и беззвучно задвигала губами, шепча молитвы.

На кровати, закрыв глаза, лежал мальчик, ровесник Джордана. Он был одет в чистую ночную рубашку, руки аккуратно сложены на груди. Бледное, без единой кровинки, лицо выражало умиротворенность.

Зуга не сразу понял, что мальчик мертв.

– Лихорадка… – прошептал Джок и замолчал, стоя рядом, безмолвный и огромный, как бык, приведенный на бойню.

Зуга взял повозку Джока Дэнби и, не торгуясь, купил на рыночной площади дюжину необструганных досок.

В пыльном дворе перед хижиной Джока, раздевшись до рубашки, он принялся строгать доски, а Джок пилил и сколачивал. Мужчины работали молча, слышалось лишь повизгивание пилы и шуршание рубанка. К полудню грубо сколоченный гроб был готов. Джок опустил в него тело сына, и Зуга уловил легкий запашок: в знойном африканском климате тела разлагаются моментально.

Гроб положили на видавшую виды повозку, туда же села жена Джока Дэнби, мужчины пошли пешком.

В лагере свирепствовала лихорадка. На кладбище, расположенном на расстоянии мили от крайних палаток, стояли две повозки, каждую окружала молчаливая группка людей. Могилы были выкопаны заранее – за услуги могильщик потребовал гинею.

На обратном пути Зуга остановил повозку возле одного из питейных заведений на площади и на оставшиеся в кармане монеты купил три бутылки бренди.

Мужчины сидели друг напротив друга, между ними стояла на столе открытая бутылка и два стакана с блестящей надписью золотыми буквами: «Боже, благослови королеву».

Зуга плеснул в стаканы бренди и подвинул один к Джоку. Тот сгорбился, взял стакан огромными ручищами и сжал его между колен.

– Все случилось так быстро, – пробормотал он, опустив голову. – Вчера вечером сын выбежал меня встречать, и я донес его домой на плечах. – Джок хлебнул темную жидкость и хрипло продолжил: – Он был такой легкий. Кожа да кости.

Мужчины дружно опрокинули стаканы.

– С тех пор как я вбил первый колышек в эти поганые участки, с тех самых пор на мне лежит проклятие! – Джок покачал лохматой головой. – Надо было остаться мыть алмазы на реке… Зря я Элис не послушался.

За единственным окном, закрытым кружевной занавеской, садилось солнце, окрашивая облака пыли в цвет крови. В комнате потемнело. Вошла Элис Дэнби, поставила на стол коптящий фонарь и две миски с бурской похлебкой на жидком бараньем бульоне. Потом молча исчезла за тонкой перегородкой спальни, откуда время от времени доносились всхлипывания.

К рассвету третья бутылка наполовину опустела, Джок Дэнби развалился на стуле, распахнув рубаху, из-под которой вываливался волосатый живот.

– Ты настоящий джентльмен, – выговорил Джок заплетающимся языком. – Не какой-то там светский щеголь, не белоручка, а настоящий джентльмен.

Зуга сидел прямо, с видом серьезным и внимательным. Ночные возлияния на нем не отразились, разве что глаза слегка покраснели.

– Не хотелось бы отдавать эти чертовы шахты такому хорошему человеку.

– Если ты уезжаешь, то продать придется, – тихо ответил Зуга.

– Да они прокляты, эти два участка! – пробормотал Джок. – Они убили пять человек, а мне жизнь сломали – худшего года еще не было! На двух соседних участках вытащили большие камни, люди разбогатели, а я… – Джок пьяно махнул рукой, указывая на жалкую обстановку лачуги. – Сам видишь.

Парусину, закрывавшую вход в спальню, резко отдернули – на пороге стояла простоволосая Элис Дэнби. Судя по изможденному виду, она всю ночь не сомкнула глаз.

– Продай их! – сказала она. – Я здесь больше ни дня не останусь. Джок, продай участки, продай все – и уедем отсюда! Уедем из этого жуткого места. Еще одну ночь я не выдержу.

Новорожденная Бурская республика заявила права на Колсберг-копи, и президент Бранд назначил уполномоченного по разработкам. Нашлись и другие желающие прибрать к рукам алмазные копи. Старина Ватербур, вождь племени гриква, потомков буров и готтентотов, в свою очередь, заявил права на пустынные равнины, где больше полувека обитало его племя. В Лондоне лорд Кимберли, министр колоний, наконец осознал потенциальное богатство алмазных копей и впервые благосклонно прислушался к мольбам империалистов поддержать Николааса Ватербура, взяв земли гриква под защиту британской Короны.

Тем временем уполномоченный президента Бранда без особого успеха пытался поддержать какое-то подобие порядка среди буйных старателей. Его авторитет не мог устоять под напором государственных интересов и набиравших силу денежных воротил – точно так же, как осыпались проложенные по его указанию дороги между участками.

Свое горе уполномоченный с утра пораньше заливал в баре «Лондонского отеля», откуда Зуга и Джок Дэнби под локотки отвели его через рыночную площадь в контору.

Часам к десяти утра уполномоченный составил документ, согласно которому участки номер 141 и 142, называемые также Чертовы шахты, права на разработку которых принадлежали мистеру Дж. А. Дэнби, переходили к майору М.З. Баллантайну, за каковые участки уплачена сумма в две тысячи фунтов стерлингов в виде чека «Стандард банка». Через час после полудня Зуга стоял на углу рыночной площади, провожая взглядом повозку, нагруженную стульями с обивкой из зеленого бархата и латунной кроватью. Джок Дэнби вел упряжку, исхудавшая миссис Дэнби, напряженно выпрямившись, сидела поверх поклажи. Ни один из супругов не оглянулся, и, как только возок исчез в лабиринте узких улочек, Зуга направился к холму.

Бессонная ночь на него нисколько не повлияла, и он легко, почти бегом, выскочил на узкую насыпь дороги, пересекавшей лабиринт участков.

Чертовы шахты, два заброшенных квадрата, аккуратно размеченных колышками, пустовали. Чернокожие работники разбежались: Джок не появился на рассвете, и они нашли себе другого нанимателя – на приисках всегда нехватка рабочих рук.

Оставленные на участках инструменты отслужили свой срок: кожаные ведра едва не лопались по швам, веревки излохматились и стали похожи на жирных желтых гусениц. Зуга поостерегся ими пользоваться.

Он осторожно спустился по шаткой лестнице. Его неуверенные движения выдавали чужака и привлекли внимание соседних старателей.

– Эй, это участки Джока Дэнби! – крикнул один из соседей. – Ты нарушаешь правила, здесь частные владения. Вали отсюда, да поживее!

– Я купил их у Джока! – прокричал в ответ Баллантайн. – Он час назад уехал.

– Почем я знаю, что ты не врешь?

– Спроси уполномоченного!

Старатель смерил Зугу хмурым взглядом.

На соседних участках побросали работу, с дороги тоже глазели – выражение лиц ничего хорошего не сулило.

– Майор Баллантайн, не так ли? – внезапно раздался звонкий молодой голос с акцентом и интонацией образованного англичанина.

На дороге стоял Невил Пикеринг, собутыльник Зуги в первый день прибытия.

– Он самый, мистер Пикеринг.

– Все в порядке, ребята. Я ручаюсь за майора Баллантайна. Он знаменитый охотник на слонов!

Окружающие немедленно утратили всякий интерес к Зуге и вернулись к лихорадочной работе, вытаскивая на поверхность ведра желтой руды.

– Спасибо! – крикнул Зуга со дна шахты.

– Не за что, – ослепительно улыбнулся Пикеринг, приложил руку к полям шляпы и неторопливо удалился – стройный и элегантный среди толпы бородатых, покрытых пылью старателей.

Зуга остался один-одинешенек – такого одиночества он не испытывал даже во время странствий по обширному африканскому континенту. За несколько квадратных футов желтой почвы в этой душной и пыльной яме он выложил почти все свои сбережения. У него нет ни денег, ни опыта, ни работников, и вряд ли он сумеет разглядеть необработанный алмаз, даже если тот попадет прямо в руки.