Страница 2 из 18
— Как вы сами сказали, «даже детям понятно» то, что вы нам столь доходчиво объяснили, — меланхолично улыбнувшись, сказал полковник. — А в чем вопрос?
— Что делает наш русский солдат в этой политической расстановке?
— Как и всегда, уважаемый товарищ офицер, — перешел полковник на трубные интонации. — Как и всегда! Наше воинство держит оборону отечества! Не взирая на опасность жизни и здоровья, на количество жертв и пролитой крови! При этом четко осознавая, что не люди из начальства и командования, а сам Господь Бог руководит русским воинством! Да, через командование и начальство, но именно так — Сам Бог направляет оружие солдат и волю офицеров к победе над врагом. Напоминаю слова из Библии: «Если с нами Бог, то кто против нас!»
Народ безмолвствовал. Видимо переваривал сказанное. Полковник оглядел сообщество и в полной тишине добавил:
— Наш народ наказывается за неверие, за маловерие и теплохладность. Так было всегда в нашей истории. Уверен, русский народ — последний народ-Богоносец. Остальные, в обнимку с извращениями, безумием, русофобией погрузились в ад уже при жизни. Поэтому с нас особый спрос, у нас особая ответственность перед Богом — не на кого нам надеяться, в свое время, когда жареным запахнет, все нас предадут. Поэтому и говорил Государь Александр Третий, что нет у нас союзников, кроме армии и флота. И еще! Смерть на войне, когда закрываешь собой ближнего, мирных, народ свой, да и, по сути, жизнь на Земле — такая смерть спасительна и является великой честью для воина. Когда мы будем призваны на великий страшный Суд Божий, нам откроется до времени сокрытая тайна нашего спасения — тогда-то мы и увидим, сколько душ спасено, и сколько простых людей, верных Богу стало святыми, благодаря бесстрашной защите Отечества — это миллионы и миллионы душ! Так что, товарищи офицеры, с верою в Бога, с трезвым умом и чистой совестью — вперед к победе над врагом. С нами Бог!
Вот, когда мы с племянником Иван Иванычем и Пашкой в полной мере оценили тот духовный фундамент, заложенный в наши сердца скромными, боязливыми старушками, которые не смотря на годы и годы гонений донесли до нас тихий огонёк веры. Именно во времена, когда асфальт под ногами, казалось, качался палубой бригантины в девятибалльный шторм, когда выносили лучших воинов, — мы один за другим потянулись в церкви, соборы, монастыри. Над нами посмеивались, издевались, называли тихо помешанными, вялотекущими шизофрениками, только именно там, перед иконой Спаса Нерукотворного, образом Пресвятой Матери нашей, в окружении святых и ангелов — только там, мы обретали тот дивный мир в душе, который невидимым сиянием отражался от наших лиц. Уверен, именно это сакральное сияние выделяло нас из среды заблудших, наделяя невидимой силой.
Вот почему отцу так нравилось таскать меня по деловым встречам с бизнесменами, по закрытым кабинетам ресторанов и охраняемых офисов — тамошние «новые русские», более всего напоминавшие бандитов и вороватых торгашей — при нашем появлении уважительно вставали, переходя от фени к приличным словам. Один спецназовец военной разведки сказал отцу: нас уважают и боятся потому, что за сутулой спиной нашего адвоката маячат мрачные тени киборгов. Ну а нас уважают за то, что за нашими спинами угадывались огненные крылья ангелов с разящим мечом и укрепляющим крестом в руке — никто из сидящих с нами за столом ресторана конечно не видел того метафизического ангельского огня — но страх пробирал нуворишей не по-детски, и был он посильней угроз и оружия охранников в подмышечной кобуре.
— Как думаешь, — говорил Павел, глядя в упор, — почему именно сейчас они надумали нас убивать?
— Раньше мы играли по их правилам на их поле, им это было понятно, — рассуждал я о том, что и сам не очень-то понимал. — А тут смотри, сколько всего произошло: государевы крестные ходы из Дивеево во Владивосток и обратно, то же в Москве и Питере ежегодно в день убиения Царя, мироточение икон царя Николая Александровича, Феодоровской, Серафима Саровского. А ты помнишь, сколько зарубежного народу с телекамерами сопровождало нас? И мы с тобой, в полный рост! Думаешь, кадры с нашими сияющими физиономиями, не легли на столы заокеанских «партнеров». А если легли, и мы занесены в списки неблагонадежных, то разве странно было бы не ожидать покушений. Не знаю как ты, а я считаю, что умереть за царя — великая честь. И еще! Именно то, что мы с тобой не боимся такого исхода — и делает нас сверх защищёнными. Помнишь, это метафизическое — смелого и пуля боится.
— Ты про себя так говори, — проворчал Паша. — А я еще не готов.
— Значит, поживешь в остаточном страхе, убедишься на практике в верности моих слов и полученных обетований — глядишь, и сам станешь подпольным героем, без страха и упрека.
— Давай вернемся к нашим баранам! Кстати, здешний шашлык из баранины жесткий как подошва. Больше сюда не пойдем. — Он отодвинул тарелку, погрозив официанту. — Итак, Леша, конкретно — кто в нас стреляет? У меня есть свои соображения.
— Сейчас про гарнизонных пришельцев расскажешь, — предположил я. — Да у наших врагов этих претендентов — полки. От них просто так не отвяжешься. Только духовными средствами.
— Как раз гарнизонные — все наши. Я с ними много общался. У них на уровне подсознания вот это: сам умирай, а товарища выручай.
— Если честно, у меня есть три примера, когда их подсознание сыграло с ними злую шутку. Помнишь киллеров, которые стреляли в моего отца и твоего тоже. С моим батей удалось расправиться, а твой оказался им не по зубам. Так вот, стрелки были из наших десантников, прибывших с Кавказа. Мне по секрету приятель с Петровки шепнул. Кстати, их уже успокоили. Но не факт, что других не найдут.
— Значит, можно считать, что держишь руку на пульсе событий? — произнес Павел с видом заговорщика.
Пока я молчал, обдумывая, чем бы еще убедить друга, официант, подобострастно прогибаясь, принес нам по порции свежего шашлыка «за счет заведения». Я ковырнул вилкой один кусок, другой, убедился в нежности баранины и кивнул — есть можно.
— Значит, можно считать, что и здесь у тебя свои люди? — прошептал сотрапезник, впившись зубами в сочный кусок баранины.
— Просто шепнул Иоанну Новому Сочавскому, он и подогнал нерадивого трактирщика. Ешь на здоровье.
— И здесь у тебя свои духовные подгоны!
— Ну да, куда же без них!
— Ладно, дружище, — порывисто кивнул Паша, чуть не угодив лбом в тарелку. — Я, как всегда, с тобой! — Повернулся к официанту, стоявшему в сторонке по стойке смирно, сжал кулак, выпростав большой палец. Парнишка в белом переднике засиял. — А теперь мне пора на свидание с невестой на Твербуль. А ты не спеши, вон у тебя еще десерт и кофе с ликером. — Бросил в папочку со счетом пару купюр, поднялся и — вихрем из заведения общепита навстречу судьбе.
— Наконец! — раздался густой бас от столика слева. — Меня босс послал, я должен привести вас к нему. Поднимайтесь! Пожалуйста.
— Сейчас только десерт доем и сделаю один звонок.
Идти далеко не пришлось. Мясистый охранник завел меня в закрытое помещение за толстой стеной на первом этаже. Сюда никого не впускали, даже завсегдатаев, даже за большие деньги. Я оказался в каминном зале перед креслом, в котором восседал типичный представитель сильных мира сего — тощий язвенник с крючковатым носом, в черном костюме с черной же рубашкой, серебристым значком угольника на лацкане. Руки с перстнем покоились на ручке костыля в виде козлиной морды. Глаза субъекта скрывали темные очки, на тонких синих губах играла саркастическая гримаса. Он указал на кресло напротив, охранника отпустил взмахом руки. Оглядевшись, рассмотрел картину, занимавшую три стены. Вспомнил, где ее видел — в одном из ресторанов Домжура, куда заглянул как-то из любопытства, но был выставлен шустрыми ребятами в черном. Дима, который меня туда заманил, рассказал, что у этого полотна принимают в бригаду вольных каменщиков.