Страница 38 из 39
— Что вы думаете об этом, фламандец? — спросил он меня.
Я открыл журнал и увидел фотографию орангутанга. Он сидел за столом, курил сигару и делал вид, что пишет письмо. Я вернул журнал, Лезо и ничего ему не сказал.
— Ну, — повторил тот сухо. — Я вас спрашиваю, что вы об этом думаете?
— Это меня не интересует, — сказал я.
— Старый дурак, — взбеленился он. — Обезьяна зарабатывает двести фунтов в неделю. Она делает состояние тому, кто ее выдрессировал.
— Мне все равно, — упрямо повторил я. — Это меня совершенно не трогает.
— Ах! Ах! — загоготал он. — Вы желаете работать в этих проклятых джунглях до самой смерти? У меня в голове другие мысли, Шрайбер.
Я это знал, но слушал не перебивая.
— Да, — воскликнул он, — я не хочу быть закопанным здесь. Я хочу умереть в Париже, а перед тем неплохо провести время, Шрайбер. Существует еще и миленькая крошка, чей отец держит кафе «Примероз». Боже мой! Зачем я приехал в эту гнилую дыру?!
— И чем это вам может помочь? — спросил я, указывая пальцем на журнал с изображением ученого орангутанга.
— Чем? — завопил он. — Я тоже выдрессирую орангутанга!
— Нет ничего хорошего в том, чтобы пытаться делать из дикого животного человеческое существо.
Лезо так рассмеялся, когда я это ему сказал, что почти забился в конвульсиях. Он упал на кровать и смеялся в течение добрых десяти минут. Он был проныра, этот Лезо, а проныры должны оставаться в городах. Джунгли не для них…. Шрайбер замолчал и снова замер в своем большом кресле. В жужжании, которое неслось из дома, появилась нестройная кота, и, как дирижер, он пытался определить, откуда появился этот фальшивый звук. Он осторожно поднялся и исчез в темноте внутренних комнат.
Вернулся, медленно раскуривая трубку — жизнь в джунглях делает человека спокойным и неторопливым, — снова опустился в кресло.
— Детеныш мартышки болен, — пояснил он секунду спустя. — В джунглях бы он умер. Здесь же, я думаю, выживет… Но вернемся к Лезо, проныре французу, который должен был оставаться в Париже, вместо того чтобы ехать сюда. Он приклеил эту гравюру обезьяны над своей кушеткой и смотрел на нее каждый день. Она мешала ему спать.
— Двести фунтов в неделю! — кричал он. — Подумайте об этих деньгах, старая фламандская башка! А мы разве не смогли бы тоже выдрессировать обезьяну?
— Мне нравится орангутанг таким, каков он есть, — сказал я. — Если же он будет курить мои сигары и читать мои письма, я перестану его любить. Зверь должен быть на том месте, которое ему предназначено в царстве зверей…
Тремя днями позже один даяк поймал орангутанга, только что вышедшего из детского возраста, и француз поторопился его купить.
— Это именно тот возраст, который мне нужен, — говорил он, сияя. — Я хочу выдрессировать его как можно быстрее.
Я ничего не говорил Мне было хорошо известно настоящее место орангутанга в зверином царстве. Мать-природа умно распределяет ранги, и знает она, что орангутанг — не то создание, которое посылает записки своей подруге или прикуривает сигару, сидя в сапогах настолько узких, что они сжимают ему пальцы, созданные для того, чтобы прыгать с ветки на ветку. Со времен ящеров, пожирателей муравьев, с их роговыми доспехами до Пьера Лезо мать-природа распоряжалась вполне подходящим образом.
Я уже говорил: Лезо не был создан для жизни в джунглях. Нет, мой друг. Он все время находился в страшном волнении, не мог держаться спокойно В своем воображении он уже рисовал себя миллионером. Да, да. Он покупал отель в Пасси, машину последней марки, улыбки балерин в Гранд Казино. Есть такие люди. Они делают шикарные кареты из своих видений, которые везут их прямехонько в ад Под его кушеткой была спрятана квадратная бутылка, и он произносил тосты за обезьяну, за то время которое он будет проводить в Париже. Слишком частые тосты, на мой взгляд…
Эта обезьяна очень быстро научилась всяким проделкам. Она была хорошая подражательница. Каждый раз, когда я приезжал к Лезо, он показывал мне это животное, чтобы я оценил его проделки. Это не нравилось мне. Нет! Я сказал об этом Лезо, и он начал издеваться надо мной.
— Ах, старый бедный идиот! — кричал он. — Ах, бедный старый ловец обезьян! Подождите немного! Профессор и его ученый орангутанг с пятью тысячами франков в неделю! В кафе «Примероз» я буду иногда думать о вас, старый дурак, на вонючих берегах Самарахана.
Он становился сумасшедшим, когда думал о прекрасном времени, которое будет проводить на парижских бульварах. Он уж видел себя важно прогуливающимся со своей ученой обезьяной, которая приносит ему деньги. Он был как сумасшедший. И я думаю, что орангутанг тоже начинал находить его сумасшедшим. Обезьяна сидела рядом с Лезо и шевелила своими бедными мозгами, чтобы понять, почему ее хозяин так возбужден. Она не знала о мечтах мсье Пьера Лезо. Нет, мой друг. Она не знала, что француз собирается построить пьедестал на ее мудрости. Она была всего лишь орангутангом и не знала, что существуют люди, готовые платить тысячи марок в неделю за всякую ерунду.
Но вот однажды обезьяна стала дуться и отказывалась делать что-либо из того, чему учил ее француз. Я думаю, что Лезо был пьян в тот день. Орангутанг перевернул ящики с образцами и всячески капризничал. Лезо пришел в бешенство. Он видел, как бульвары, отель в Пасси, улыбки балерин в кафе «Примероз» исчезают, и все из-за капризов какой-то обезьяны…
Голубые глубины джунглей, казалось, затрепетали, когда Шрайбер перестал рассказывать, чтобы еще раз прислушаться к звукам из бунгало. Было что-то от черной магии в вязкой теплоте ночи. Она едва касалась нас таинственными пальцами. Она подстерегала снаружи, одинокая, удивленная, любопытная, с широко открытыми глазами.
— На него, должно быть, напал приступ безумия, — продолжал француз. — Самарахан протекал совсем рядом с бунгало Лезо, а в том месте Самарахан полон жизни. Крокодилы, грязные, с корявыми спинами, спали там целыми днями.
— И тогда? — спросил я. — Что произошло тогда?
— Тогда, — повторил натуралист. — Пьер Лезо дал орангутангу урок послушания. Он привязал животное к стволу дерева около илистого берега… Да, около илистого, вонючего, вязкого берега, пахнущего болотом, а сам растянулся на веранде своего бунгало с винчестером на коленях.
Орангутанг плакал, а Лезо смеялся. Орангутанг не переставал рыдать. Затем он закричал от ужаса. Кусок грязи пришел в движение, и большая обезьяна испугалась, очень испугалась. Вам знаком холодный взгляд крокодила? Это лед. Это взгляд акулы-людоеда. Ни у какого другого животного нет такого холодного взгляда. Акула? Нет! У акулы воинственный взгляд. Крокодил не воюет Он ждет, когда к нему придут все козыри. Это — демон. Обезьяна, которую привязал Лезо, привлекла этого отвратительного гада, орангутанг имел глупость своим хныканьем дать ему понять, что он целиком во власти рептилии. Вы понимаете?
Крокодил ждал в течение часа, двух, трех часов. Он опасался ловушки. Лезо, со своей стороны, выжидал тоже. Он показывал обезьяне, какие они злые, эти типы, которые приезжают из Парижа за деньгами.
Крокодил сбросил с себя ил, чтобы лучше видеть, и орангутанг отчаянно завизжал, прося Пьера спасти его. Он орал изо всех сил. Он плакал, говоря, что научится чему угодно, но Лезо улыбался и не двигался. Дьявол был этот Лезо!
Крокодил вылез из тины и посмотрел на обезьяну, и обезьяна затряслась всеми своими членами. Мне так рассказывал Лезо. Он сказал, что обезьяна покрыла его ругательствами, когда крокодил смахнул с глаз воду и вылез на берег. Его холодный взгляд гипнотизировал орангутанга. Он визжал и умолял Лезо на своем обезьяньем жаргоне, и это придавало крокодилу смелости. Он бросился к дереву. Но Пьер давно ждал этого момента и быстро вскинул ружье. Пуля попала крокодилу в глаз, и он с тяжелым плеском упал в зловонную тину.
Вы видите, что за человек это был?
…На другой день, когда я приехал к нему, он все мне рассказал и долго смеялся. Орангутанг так боялся, что Лезо снова подвергнет его этой пытке, что суетился вокруг меня, делая и показывая все, чему был обучен. Боже, как она боялась, эта обезьяна! Готов держать пари, что ночью ей снился ледяной глаз крокодила. Каждый раз, когда Лезо смотрел на нее, по шкуре животного пробегала дрожь. Она дрожала так, будто у нее после долгой болезни наступил кризис. Она плакала как ребенок. Крокодил подстерегал ее три часа. Вы понимаете?