НОСТАЛЬГИЯ

Шагает понуро, с упорной и горькой усмешкой на устах. Очевидно, ему кажется, что он бурлак, тянет бечевку и растит в груди зерно народного гнева: тащу, мол, тяну, мол, но…

Но настанет по-р-ра И пр-росмется на-р-род!

За ним ползло какое-то чучело в белых гетрах, в тирольской шляпе с перышком, и, растирая замше­вой перчаткой черные потеки на щеках, говорило простонародным тоном:

— Э-эх, братцы-парнишки, видно, тянуть нам эту ла… эту ля… эту ламку до конца дней!

Вылез из машинного отделения инженер О. в ра­бочей блузе, весь в саже.

— Ничего, кажется, наладил. Теперь уже есть

надежда…

Заговорил что-то про лебедку, про подшипники и снова полез в машинное отделение.

И вдруг раздался дикий хрип, вопль, визг, точно сотни козлов, тысячи поросят вырвались из застенка, где с них драли шкуру. Это заревела наша труба. Черный дым валил из нее. Она дышала, вопила, жи­ла. Пароход задрожал, заскрипел рулевой цепью и тихо повернулся.

—  Да он задним ходом,—сказал кто-то.

—  Идем! Без буксира!

—  Спасены-ы-ы!

Около меня стоял Федор Волькенштейн и смот­рел в открытое море, куда вольно и быстро уходил большой пароход.

— Это «Кавказ»,—шептал он,—уходит в Кон­

стантинополь… Ушел… Ушел…

Он долго смотрел вслед. Потом сказал мне:

— На «Кавказе» увезли моего мальчика. Когда-то

я снова увижу его? Может быть, лет через два­

дцать… и он не узнает меня. Может быть, нико­

гда.

Вот и мы вышли в море. Стучит винт, тихо дро­жит пароход, гремит рулевая цепь. Волны упруго шлепают в правый борт.

Судовая жизнь налаживается. На мостике появил­ся капитан Рябинин, маленький, но стройный, похо­жий на мальчика кадета. Появился помощник капи­тана, несколько мичманов, юнги. В машинном отделении инженер О., какие-то машинисты, сту­денты-технологи. В кочегарке — офицеры.

Пассажиры нежно волновались и умилялись над дружной работой волонтеров. Особенно трогало их самопожертвование офицеров в кочегарке.

— Ведь они прожгли свое платье, и теперь им не

в чем будет выйти на берег.

Устроили комитет, который должен был собрать деньги и вещи для пострадавших.

— Объявим неделю бедноты,—предложил кто-

то.

Но звучало это очень неприятным воспоминанием и было мгновенно отклонено.

— Просто организуем летучие отряды для рекви­

зиции белья и платья,—предложил другой.?

Но это было уже совсем отвратительно, и в ответ все завопили:

—  Зачем? Это же прямо оскорбительно! Мы до­

бровольно отдадим все, что нужно…

—  Что долго толковать! Каждый из нас должен

отчислить в пользу офицеров, работающих в коче­

гарке, по двести рублей, по две смены белья и по

одному костюму.

—  Грандиозно! Чудесно!

— Но… извините, — сказал знакомый голос.

«Ага! „Извините, Беркин"!»

—  Извините, но выдавать предметы мы будем не

сегодня,— они там еще, не дай бог, попортятся. Выда­

вать мы будем по прибытии в Новороссийск: это

значительно удобнее для обеих сторон. Я правильно

говорю?

—  Правильно!

—  Правильно! Дельно! — поддержали пассажиры

и разошлись с успокоенными физиономиями.

Впоследствии эта ассигнованная благодарными пассажирами сумма все уменьшалась. В Севастопо­ле стали поговаривать уже только о белье и ко­стюме.

По прибытии в Новороссийск забыли и об этом…

19

Началась дамская трудовая повинность.

Созвали пассажиров чистить силой отобранную с баржи свежую рыбу (та самая добыча, за которую призвал нас к ответу французский пароход).

Соорудили на палубе столы из опрокинутых че­рез козлы досок, раздали ножи, соль, и закипела работа.

Я благополучно вылезла на палубу, когда все ме­ста у столов были уже заняты. Хотела было дать несколько советов нашим хозяйкам (тот, кто не умеет работать, всегда очень охотно советует), но запах и вид рыбьих внутренностей заставили меня благоразумно уйти вниз.

По дороге встретила «извините, Беркина».

— Как поживаете? — радостно приветствовал он

меня. И вдруг, понизив голос и совершенно изменив выражение лица, проговорил быстро:

— Слышали? Измена!

Оглянулся по сторонам и еще тише сказал:

—  Капитан — изменник. Ведет нас в Севастополь,

чтобы передать с рук в руки большевикам.

—  Что за вздор? Откуда вы это взяли?

—  Один пассажир подслушал радио. Молчите!

Ни слова! Ни слова, но подготовляйте своих зна­

комых.

Он снова оглянулся, прижал палец к губам и скрылся.

Я поднялась наверх и разыскала мичмана, заве­дующего нашей радиостанцией.

—  Скажите, действует наш аппарат?

—  Нет, еще не наладили. Надеюсь, к завтрему

поправим.

—  А скажите, вы уверены, что в Севастополе

большевиков нет?

—  Ну, кто же может поручиться. Вестей получить

неоткуда. И ни одного встречного судна до сих пор

не было. Впрочем, мы примем все меры, чтобы пред­

варительно разузнать. Хотите посмотреть радиоап­

парат?

Эх, Беркин, Беркин! «Извините, Беркин»! И отку­да у вас все это берется!

Между тем внизу начали раздавать обед: суп из рыбы и рис с корнбифом.

Пассажиры с тарелками, судками, плошками и ложками выстроились двумя длинными хвостами в очереди.

У меня не было ни плошки, ни ложки, и где раз­добыть это добро, я совершенно не знала. Какая-то добрая душа пожертвовала мне крышку от жестяно­го чайника.

— Вам туда рису положат.

Ладно. А вот ложка… Пошла в кухню. В кухне два китайца — повар с помощником. Ни один ничего не понимает.

—  Есть у вас ложка? Ложка? Понимаете? Ложка?

—  Тасаталосака? — спросил повар.

—  Ну да, да —ложка! Дайте мне ложку!

—  Тасаталосака,—спокойно повторил помощник,

и оба занялись своим делом, не обращая на меня

внимания.

— Я вам верну ее. Понимаете? Я вам заплачу.

Я показала им деньги.

И вдруг, откуда ни возьмись, налетела на меня серой бурей щучьего вида девица.

—   Подкупать! — завизжала она.—Подкупать

деньгами пароходных служащих! Получать приви­

легии, которых нет у неимущих!

—   Чего вы кричите? — оторопела я.— Мне просто

ложка нужна. Пусть даром дают, если не хотят по­

лучить на чай, я не в претензии.

При слове «на чай» с девицей сделались конвуль­сии.

— Здесь нет ни бар, ни чаев, ни денег. Здесь все

работают и все получают одинаковый паек. Я виде­

ла, как вы хотели давать деньги, чтобы получать

преимущества. Я могу засвидетельствовать, что ви­

дела и слышала. Я иду к капитану и расскажу ему

все.

Она быстро повернулась и вылетела из кухни.

Итак, значит, я — гнусный преступник, и вдоба­вок, несмотря на все свои душевные подлости, ли­шенный ложки.

Уныло пошла я на палубу. По дороге встречаю одного из наших судовых командиров.

— Что, вы уже пообедали? — спрашивает он бо­

дро.

Я безнадежно махнула рукой.

—   Ни плошки, ни ложки, и вдобавок на меня же

еще жалуются капитану.

—   Что за ерунда? — удивился офицер.—Идите

к себе в каюту. Я сейчас пришлю вам обед.

И через десять минут я царственно сидела на ска­меечке в ванной комнате, поджав по-турецки ноги, и на коленях у меня была тарелка с рисом и корнби-фом, и в рис воткнуты ложка и вилка. Вот как возве­личила меня судьба!

Поздно вечером, когда я уже улеглась на свою беженскую котиковую шубку, дверь в каютку рас­пахнулась и в мутном свете коридора обрисовалась фигура щучьей девицы.

—   Вы не спите? — спросила фигура.

—   Нет еще.

—   У вас в багаже, кажется, есть гитара?

—   Да. А что?

Я была сонная и испугалась. Вдруг она побежит

жаловаться капитану, что я вожу с собой музы­кальные инструменты, «когда народ голодает».

Ну, думаю, все равно. Пусть выбрасывают в воду мое белье и платье. Гитары не отдам.

— Будьте любезны,—холодно говорит щучья де­