Страница 2 из 3
— На другом конце деревни могут еще укрываться боевики. Там заметно движение.
— Зачистить оставшиеся дома! — отдаю приказ своим бойцам.
-Боюсь в деревне среди жителей сейчас начнется паника, — кричит подскочивший ко мне лейтенант Семёнов. — Если жители начнут метаться среди строений, то оставшиеся боевики Бурхана обязательно воспользуются этим.
— Не думаю, что люди добровольно вылезут из своих укрытий, если только…
Я умолкаю на полуслове, увидев посреди улицы чумазого босоного пацаненка лет четырех, внутри себя рычу, как зверь от собственного бессилия.
Пацаненок ревет, размазывая грязь по лицу. От грохота канонады огневых залпов, и, по всей вероятности, потеряв мать. Зачерствевшее сердце солдата сжимается. А ситуация меняется буквально молниеносно. Из полуразрушенного дома напротив с черными зияющими провалами вместо окон, выскакивает молодая женщина вся закутанная в черное. Длинная юбка, кофта с длинными рукавами и черный платок на голове.
— Не стрелять! — ору своим.
Мать твою!
Прямо в прицеле стволов нашей группы она, хватает пацана на руки, мечется. И неожиданно бросается в сторону расщелин скал, пытаясь укрыться от огневого штурма. Все местные знают и пользуются этими тоннелями, как проходами.
Что за…?!
Только не туда! — вырывается рык из моей груди.
Не туда! Там приказ — стрелять на поражение в любого, кто будет приближаться к скалам, к его тоннелям.
Женщина с ребенком на руках бежит просматриваемая со всех сторон — как на плацу. Хоть бы одета была в белое, могли решить — бежит сдаваться. Так нет, вся в черном, на той стороне могут за боевика принять. А то, что с ребенком, так мол спецом забрал, что пожалеют русские дитя — не выстрелят.
Полный абзац!
Зря я сомневался в бойцах Берегового, да и снайперы, расположившиеся на уступах скал, надежно встретят любого… огнем на поражение.
— Этим могут воспользоваться уцелевшие от гранатометного обстрела боевики. Прикрывшись заложниками, начнут диктовать свои условия, — хладнокровно цедит лейтенант, глядя на бегущую женщину.
Ветер поднимает пыль, и она оседает на всё вокруг, забивая дыхание, ослепляя глаза.
Сколько прошло времени — минута, две?
Жесть!
— Лейтенант Семёнов! Принимай командование группой на себя.
— Товарищ майор…
— Отставить! Выполняй приказ вышестоящего.
— Есть!
«Мы не должны допустить гибели жителей деревни… И наших ребят тоже» — В голове звучат слова генерала Львова.
На размышления нет времени.
Я стремительно бросаюсь вслед за женщиной. Пули свистят с двух сторон. Попадаю под перекрестный огонь. Уклоняюсь то влево, то вправо, Пригибаюсь, петляю, но разве здесь есть где укрыться. И женщина с ребенком и я у своих, и чужих как на ладони.
Неожиданно наступает затишье. Может, Лёха Семёнов успел передать своим, о том, что я рванул на амбразуры? Возможно, и так. Но чужие тоже охотятся на нас.
Тишина — коварная, режет слух. Она всегда тягучая, словно затишье перед роковым выстрелом.
Вокруг выжженная равнина, обрамленная серыми скалами и редкими кустами, притаившимися под знойным солнцем. Песок хрустит под ногами.
Женщина, как тень, мечется по пустоши. Вся в чёрном, будто укрылась самой ночью. Юбка длинная — не для бега по такой местности, она путается, цепляется за ноги, но её это не останавливает. Вот только она бежит не к нам, а от нас.
Пули над головой снова со свистом рвут воздух — со всех сторон.
— Чёртов перекрёстный огонь, — сквозь зубы бурчу, поддавая шаг.
Получается, Лёха не передал про нас. Ну, или не все получили сообщение.
— Ложись! Пригнись! — ору я женщине в черном, не глядя по сторонам, пока сам пригибаюсь, скрываясь за осколками скал.
Она, словно не слышит меня, несётся к темноте в глубине скал, крошечным тёмным проходам, что кажутся ей спасением. Бежит, спотыкается, но не тормозит.
Ей кажется — рукой подать, и вот оно спасение.
Нет, родная, там нет спасения! — гулко стучит кровь в висках.
Скосив взгляд, вижу на руках женщины испуганного заплаканного мальчонку лет четырех — пяти, темноволосый, с глазами, как два остекленевших куска неба. Он прильнул к женщине, уцепился за её плечо, и от страха даже не издает звука.
Я кричу снова, на этот раз что-то нечленораздельное, но так, чтобы она хоть что-то уловила.
Напрасно! Она смотрит на меня через плечо, как на зверя, которого, видимо, считает своим преследователем. В глазах — страх, в каждом шаге — отчаяние. Вдруг она делает выпад в сторону, в сторону туннелей, будто в их тени ей откроются спасительные двери…
Пулю отрикошетило рядом, пыль пошла столбом. Я резко ускоряюсь, догоняю её — рука на плече, тяну вниз. Её крик обрывается, когда я, не церемонясь, валю её на землю, накрываю своим телом, а ладонью сжимаю её плечо, фиксируя.
— Успокойся! Успокойся, мать твою! Не стреляю я в тебя!
Ответа нет — она всё ещё смотрит испуганными, недоверчивыми глазами. Непонимание. Паника. Словно я не спасаю, а краду её последнюю надежду…
— Слушай меня! Лежи на земле, слышишь? Не поднимайся! — повторяю, пытаясь вытрясти понимание. У неё дрожат губы, но слов не слышно, она крепко держит ребёнка, словно надеется, что вот-вот и все растворится, исчезнет.
На секунду наступает тишина — такая глубокая, что я улавливаю шум крови в венах. Миг — и мне показалось, что сейчас всё закончится. Но её взгляд цепляется за нечто за моей спиной, и я почти машинально оборачиваюсь.
Тяну автомат к плечу, выравниваю дыхание. Вокруг всё дрожит от раскатов взрывов и стрекота автоматов, но сейчас в моем прицеле — только он, тот самый, что застыл на краю обрыва с гранатомётом наготове.
Душман.
Хищный профиль, тень от чалмы падает на глаза, так что я не вижу их — только блеск подводного огонька на дне холодного взгляда.
Линия мушки плавно тянется к его сердцу, и я на мгновение задерживаюсь, изучая цель: крепкий парень, с выжженными солнцем щеками, пальцы уверенно сжаты на оружии. Его дыхание медленное, спокойное, он ждёт момента — такого же, какой жду я. Всё, что вокруг, как будто тонет в серой дымке, остаются только я и этот чужак, между нами — едва заметная дрожащая линия смерти.
В прицеле вижу, как он напряжённо всматривается в нашу сторону, взгляд жесткий, уверенный, но с ноткой хищной усмешки, едва уловимой, только по резким морщинам у губ. Он чуть подается вперёд, прикидывая траекторию — тот, кто привык бить наверняка. На бронежилете светятся зловещие пятна свежей грязи, но мне виден каждый изгиб на руках, скользящих по корпусу оружия.
На долю секунды наши взгляды будто встречаются сквозь линзу. Я вижу, как он чуть дёргается, понимая, что тоже попал в прицел. Напряжение висит в воздухе, как натянутая струна. Оружие прижато к плечу, палец на спусковом крючке — мгновение, и мы оба знаем, что кто-то здесь останется лежать.
Вздох — и я медленно сжимаю курок, уже чувствуя прохладу триггера под пальцем.
Палец рефлекторно сжимает курок, но я уже знаю, что не успею — выстрел в этот раз не отобьётся эхом, не дойдёт до цели…
Всё вокруг будто замедляется — толчок, оглушительный взрыв. Удар — такой, что кажется, грудь разорвалась на куски, и огонь, словно рывком вырванный из самого сердца, обрушивается на тело. Ноги подкашиваются, руки — будто ватные. Женщина прижимается к земле, затихая, а я остаюсь стоять на коленях, осознавая, что держусь за последнюю нить этого мира.
Тело слабеет, руки — как чужие, чужие и бессильные. В ушах всё тише.
Горячая боль пронзает всё тело, и я падаю на сухую, раскалённую землю.
Кровь льётся, заливая песок. Мир начинает плыть перед глазами. Я слышу приглушённые крики, но не могу различить слов. Боль всё сильнее. Я хочу встать, но тело не слушается.