Секреты и сокровища

У Ады Ивановны задрожали колени. Так вот он, конец света…. Господи! Ноги подкосились, она упала в мокрую траву и стала неистово креститься. Господи помилуй, Господи прости! В этот страшный миг Ада вспомнила все и за все молила ее простить — за то, как трогала палочкой корчащихся в огне котят, за тайную острую радость, которую она испытала, забив лопатой дворнягу, за все украденные у подружек вещи, за сто рублей в комоде бабушкиной подруги, за слепого старика-инвалида, у которого она отняла пенсию уже в зрелом возрасте, за старушку-соседку, которую ее куры довели до инфаркта, за покушение на ханыгу и трагическую гибель Дружка, за недавнее намерение убить верного Шарля, за то, что заставляла женщин в тюремном цеху по десять раз перешивать пододеяльник, за то, что не вернула бабе Тамаре ее поросенка, а соврала, что он сдох, пока та ездила к детям… за всех, кого она обхитрила и обидела, за всех, за все, за все… что помнила и уже забыла…

— Эй, ты чо тут? Чего стонешь? Это ты, Ада? Тебе чо, плохо?

Ада не сразу поняла, что к ней обращаются, что рядом появилась еще одна живая душа, пока еще живая! Голос заплетающийся, но знакомый, а… это же Колька, Тамарин сын. Он что, не понимает? «Там… там…» — она почти беззвучно шевелила губами, протягивая руки к небесному огню. «А, это… Так это же киношники, ты чо? Не знаешь, что кино тут снимают? Ну то есть там, за рекой… их работа. А ты чо, испугалась, да?»

Ада возвращалась домой, как в бреду. Ноги разъезжались, в голове шумела пустота… тычась в забор, она не сразу нашла калитку… и не стала ее закрывать. Шарль мирно посапывал на пороге, Ада остановилась, ее тяжелый взгляд нашел прислоненную к дереву мотыгу. Она била методично и остервенело, она кромсала. Окровавленные собачьи куски разлетались, пачкая свежевыбеленные стены дома, в воздухе кружилась седая шерсть. Она била даже тогда, когда от Шарля осталось бесформенное жидкое месиво, и удары мотыги уже крошили кирпичные ступени.

Сергей Кошкин

В стороне от дороги — там, где нет ничего

В конце концов, я пришел к выводу, что человек создан и существует для того, чтобы работать. Совершенно неважно, что ты делаешь: метёшь тротуары или в банке платёжные ведомости подписываешь — ты работаешь. Пишешь, читаешь, моешь посуду, просто — идёшь куда-то или — рисуешь зайцев. Ты — работаешь, двигаешься, живёшь.

В детстве бабушка иногда подшучивала надо мною: я доедал кашу, собирал ложкой со стенок и дна тарелки остатки, отставлял тарелку в сторону, а бабушка мне говорила серьёзно:

— Вот молодец! Славно поработал!

— Как это так? Я же не делал ничего! Я только ел! — недоумевал я.

— Ну ты ложку-то ко рту подносил? Вот мышцы и развиваются! — смеялась моя бабушка.

С давних пор и до недавнего времени меня пугала рутина: проснуться утром, умыться, дальше — работа, обед, снова — работа. Вечер, телевизор, пиво, сон. Двадцать три сигареты, шесть чашек кофе, полтора литра минеральной воды. Как потенциальный самоубийца с заряженным до поры пистолетом в ящике стола, я всегда был готов всё изменить: съехать с квартиры, уволиться с работы, бросить курить или расстаться с кем-то навсегда. Я делал это часто. И — появлялись новые квартиры, новая работа, новые люди.

Я, конечно же, всё делал неправильно.

Однажды я украл у бабушки большой, как антоновское яблоко, клубок красной пряжи. Я украл этот клубок, чтобы узнать, насколько длинна его нить. Я привязал один конец нити к столбу линии электропередачи и стал разматывать клубок, зная, что расстояние между столбами — двадцать пять метров. Я думал, что смогу дойти до конца улицы, но клубка хватило только до ворот соседнего дома — он оказался пустым внутри, этот большой красный клубок.

Размотаешь нить — и найдёшь пустоту. Копнёшь вглубь — и найдёшь пустоту. Внутри, в глубине — нет ничего. За этими двадцатью тремя сигаретами и шестью чашками сладкого кофе, которые я выкурил и выпил сегодня, нет ничего. Это не страшно, просто это и есть — жизнь.

Саша Щипин

Понимаете, Игорь, вас всех готовили в космонавты. Должны были появиться десятки, сотни миллионов космонавтов — все, кто мечтал об этом. Вы ведь не думаете, что дети сами решали, что они хотят быть космонавтами? Трехлетний ребенок не может проснуться утром и придумать, что он хочет летать в космос. Детям объяснили, о чем они должны мечтать. Это было частью подготовки. Какая-то грандиозная операция — колонизация дальнего космоса, геноцид инопланетян. Не помню, что именно. В любом случае — сплошная маниловщина. Потом, конечно, пришел кто-то умный, планы поменялись, вы оказались не нужны. Сначала вас хотели ликвидировать — Третья мировая, Дарт Рейган, забриски мертвого человека. Но снова появился кто-то умный и предложил оставить про запас. Переподготовкой, конечно, никто не стал заниматься — лишние расходы. Кто выживет, тот выживет. Это как в фильмах про киборгов, которых вырастили безумные ученые и оставили маяться, когда Пентагон перестал финансировать программу. Они бродят по огромным парковкам возле моллов и что-то ищут в небе. Вы пытаетесь понять, почему все так нелепо и нескладно, почему хочется футбол и лететь с балкона, ломая ветки тополей. Просто вас готовили совсем к другому. У вас отняли способность любить, оставив только инстинкт размножения, — когда долгие месяцы несколько десятков человек заперты вместе в корабле, лишние конфликты ни к чему. Вам нужны перегрузки, жесткое излучение, вода из мочи — вот почему вы так старательно травите себя. Земля — слишком уютная для вас планета. Вы тычетесь во все углы этого мира, обдирая в кровь лицо и коленки, и пытаетесь по запаху найти для себя место. Навигаторы стали программистами, пилоты гоняют в тонированных «девятках», специалисты по негуманоидному разуму пишут в Живой Журнал. И ничего уже нельзя сделать — вмешательство было на уровне ДНК. Ваши дети будут космонавтами. Ваши внуки будут космонавтами. Вы пишете книжки о космонавтах и для космонавтов, и все картины, все фильмы, вся музыка — это разные истории о Гагарине, который проспал 12 апреля. Глухой Циолковский и мертвый Гагарин — вот кто правит вашим миром. Странно, что вы еще живы. То есть вы молодцы, конечно, но вас очень жалко. Так брезгливо и трогательно.

Ольга Гребнева

Наши звонкие дать имена

Поросенок по имени Маленькая Свинья думает: еще только шестой месяц от Рождества Христова — а значит, полжизни впереди.

Он собирает рюкзачок и отправляется в путь сквозь сумрачный лес.

Он становится известным среди свиней путешественником, заново открывает горизонты и континенты, переосмысливает смыслы и переоценивает ценности, а одну особенно симпатичную звезду на границе видимости даже называет своим именем — что, прямо скажем, звучит довольно глупо, зато стоит всего двести долларов.

Звезда по имени Маленькая Свинья чувствует себя в последнее время не очень — у нее появились темные пятна на левом боку, обвис один из любимых протуберанцев и гало теперь какое-то несимметричное. Звезда недовольно косится на поросенка и думает: будь у нее такое имя от рождения, а не в результате нелепой случайности, она, пожалуй, не стала бы ждать следующего светлого праздничка, чтобы закатить глаза и взять в рот яблоко.

Обитатели восемнадцатой от Маленькой Свиньи планеты думают, когда находят время подумать: что-то странно стало выглядеть наше солнце. И что это у него, прости господи, во рту?