Секреты и сокровища

Дмитрий Ким

Баллада о не стойком не оловянном не солдатике

Перед рассветом Кену снится сон, яркий и короткий июльский сон. Кен знает, что это сон, потому что ощущает своё тело — живое, гибкое, тёплое, послушное; этого ощущения он никогда не испытывает в реальности. Во сне он один дома, на первом этаже, на кухне. Барби куда-то ушла по своим кукольным делам. Он подходит к двери, распахивает её и застывает в дверном проёме, глядя на клонящееся к закату солнце. Кен кричит солнцу: "Эй, спускайся сюда!" — и оно послушно начинает приближаться, заливая аккуратно подстриженную лужайку теплом и светом.

Ровно в восемь тридцать утра музыкальный автомат в спальне Кена, аутентичный Вурлитцер 1989 года, имитация Вурлитцера 1946-го года, модель 1015, просыпается первым, включает оранжевую подсветку и механизм для создания пузырьков в стеклянных трубках по периметру округлого корпуса. Механическая рука выбирает из сотни компакт-дисков нужный и кладёт на серую тарелку проигрывателя. Это "Mission Impossible — Main Theme", которую Кен вчера выбрал на роль будильника.

Ударная волна басов выбрасывает его из сна; он сгибается пополам, словно получив удар в живот, и просыпается уже сидящим на постели. После вчерашней вечеринки с друзьями Барби у него немного побаливает затылок, во рту привкус полистирола — это от эклеров Мэгги. Мэгги — их с Барби хозяйка, девятилетняя девочка с лицом ангелочка; в прошлом году ей подарили Барби на день рождения, и Кена — через два месяца, на рождество. В реальности Кена и Барби всё случается по воле Мэгги — ну, или почти всё. У Мэгги есть старший брат, Рон, и когда они с Мэгги ссорятся, куклам иногда крепко достается. Пару месяцев назад Мэгги пролила стакан сока на книжку комиксов Рона, и на следующий день Рон заживо похоронил Барби в саду, в коробке из-под обуви. Её, конечно, тут же откопали, но с тех пор ей приходится раз в неделю посещать психоаналитика. Кен тоже как-то раз попал под горячую руку; он не слишком восприимчив к боли, но с тех пор его левая рука сгибается в локтевом суставе чуть хуже, чем раньше.

В ванной комнате Кен водит электробритвой по идеально гладкой щеке, разглядывая в пластиковом зеркале своё пластиковое лицо. Во сне оно было живым и подвижным, а здесь он даже не может перевести взгляд, не поворачивая головы. Застывшая стерильная полуулыбка, жесткий пластик — поливинилхлорид? полиэтилен? — он не разбирается в анатомии. Иногда, во время очередного бесконечного выяснения отношений с Барби, ему кажется, что стоит ему сейчас просто по-человечески улыбнуться, и всё станет ясно, и не надо будет уже ничего объяснять — но что бы он ни чувствовал, его лицо всегда сохраняет это отстраненно-вежливое выражение.

Кошки скребут у него на душе, когда он думает о вчерашней глупой размолвке с Барби; ему хочется войти к ней в спальню, пожелать приятного дня, коснуться губами её щеки, но Мэгги снова берёт его двумя пальцами за плечи и ведёт вниз по лестнице, на кухню, где он съест пару тостов и выпьет стакан молока, и потом — на улицу, к машине. Сегодня понедельник, Мэгги надо идти в школу, и, следовательно, Кену — на работу. Офис Кена находится на столе у Мэгги, маленький по-своему уютный кубик, собранный из конструктора Лего, на двери офиса табличка: "КЕН. МЕНЕДЖЕР". Кресло, стол, телефон, компьютер, стопка бумаг; Кен точно не знает, что значит «МЕНЕДЖЕР» и в чём состоит его работа; раньше он пытался заниматься здесь чем-то осмысленным, но в последнее время склоняется к мысли, что работа менеджера, возможно, не предполагает никаких видимых результатов. По крайней мере, с тех пор, как он перестал что-либо делать, ему не стало сложнее выплачивать взносы за дом или спонсировать истерические набеги Барби на магазины. Кен был бы рад вообще не ходить на работу, но он знает, что Мэгги этого не допустит: порядок есть порядок.

Когда Мэгги уходит, Кен откидывается в своём кресле и бессмысленно смотрит в потолок остановившимся взглядом. Он думает о замкнутом круге своего существования, о стерильном герметичном мире, в котором они с Барби оказались заперты, о мире, где всё определяется желаниями Мэгги и, реже, Рона. Я не должен на них злиться, думает Кен. Они просто дети, причём, в общем, даже незлые дети. Барби такая жизнь даже нравится — роскошный дом, три шикарные машины, походы по магазинам, приёмы, вечеринки, украшения, наряды. Кен вспоминает, какими глазами Мэгги иногда смотрит на Барби, как она хочет поскорее вырасти и жить такой же кукольной жизнью. Чтобы жить жизнью Барби, думает Кен, мало иметь симпатичное личико и фигуру топ-модели; надо ещё быть сделанной из пластика и пустой внутри. Но детям это трудно объяснить. А ведь они заботятся о нас, думает Кен, и мы должны быть благодарны. Но он не чувствует благодарности, только усталость при мысли о том, что вечером Мэгги опять заставит их с Барби ссориться из-за какого-нибудь абсолютного пустяка — и потом, если повезёт, заставит их помириться. Кену, конечно, придется уступить, но это его не беспокоит.

Когда Мэгги возвращается из школы, Кен садится в машину и едет домой — та же знакомая трасса, вниз по ножке стола, потом на запад вдоль северной кромки ковра, до угла, и на юг, к дому. Барби встречает его в гостиной, с полотенцем на голове — сегодня Мэгги идет в гости к подруге, и Барби готовится к очередному выходу в свет. "Пойдешь со мной?" — спрашивает Барби, но Кен вежливо отказывается. Он наливает Барби немного ликера, с двумя кубиками льда, смешивает себе хайболл, и они усаживаются напротив телевизора. После первого глотка Кен вдруг испытывает острое желание закурить, но в кукольном доме сигарет не найти — дети должны приучаться к здоровому образу жизни. Ему хотелось бы поговорить с Барби, может быть, извиниться за вчерашнее, но у Мэгги на это сейчас нет времени, так что он сидит молча, нейтрально улыбается, потягивает коктейль.

Вечереет. Мэгги выносит кукольный дом во двор, Барби и Кен усаживаются на лужайке в раскладных деревянных креслах, как на пляже, чтобы немного позагорать. Тяжело хлопая крыльями, на пластиковую траву садится стрекоза, огромная, размером почти как Барби. Кен старается не шевелиться, хотя и знает, что стрекозы неопасны — то ли дело птицы. Потом, подняв небольшой ураган, стрекоза испуганно уносится в небо — это Мэгги пришла, чтобы забрать Барби на вечеринку. Барби торопливо одевается, прихорашивается, чмокает Кена в щеку и исчезает в огромной пластиковой сумке с логотипом «Скуби-Ду», оставив в траве низкий восьмигранный стакан с недопитым ликером. Он подбирает стакан, возвращается в дом, смешивает себе ещё хайболл. Через большое окно в гостиной он видит, как Мэгги удаляется в сторону калитки.

Оставшись один, Кен чувствует очередной приступ тоски. Ему хочется вскочить, встряхнуться, сделать что-нибудь — напиться, подраться, сбежать из этого замкнутого мира — но он может только сидеть, сохраняя на лице пластиковую полуулыбку, потягивать коктейль, слушать, как потрескивают тающие кубики льда в стакане, смотреть в окно. В окне — Рон, он возится возле родительского гаража с бутылкой растворителя и старыми газетами. Если бы я мог сейчас встать, думает Кен, если бы я мог улыбнуться, выйти, поговорить с Роном о чем-нибудь. Рон скатыает из нескольких газет ком, размером с футбольный мяч, поливает растворителем и подносит спичку. «Ввухх», торжествующе произносит газетный ком, превращаясь в огненный шар.

Рон испуганно отпрыгивает в сторону, и когда Кен видит его совершенно растерянное лицо и слегка опаленную челку, что-то в его голове издает почти слышимый щелчок, и всё вдруг становится простым и понятным. "Эй, — кричит Кен огненному шару, — спускайся сюда!" — и маленькое газетное солнце, подхваченное ветром, послушно катится к кукольному дому, стремительно увеличиваясь в размерах. Рон пару секунд остолбенело смотрит ему вслед, потом бросается за ним, но уже видно, что ему не успеть.

Дом ощутимо вздрагивает от удара, и Кен видит, как катится по полу выпавший из его руки стакан, слышит, как падают с полок тарелки и кастрюли, и где-то на втором этаже невидимый Вурлитцер, разбуженный ударом, играет "House of fun", by Madness. За стремительно оплавляющимся окном бушует пламя, потом прозрачный пластик лопается, и пламя взбегает к потолку по занавескам, пробует на вкус деревянный стол, слизывает вешалку со стремительно деформирующейся стены. Кен чуть покачивается в кресле, чувствуя, как его тело становится таким, каким оно было во сне — теплым, гибким, послушным. Живым. Он неуверенно поднимает руку, ощупывает лицо — и обнаруживает, что улыбается.