Страница 31 из 61
И она, забыв про ведро, засеменила по дорожке. Я пошла за ней.
— Так, значит, жить пока будешь у меня. А там как дом новый построим — тебя переселим. Хотя, — она косится на завернутого в моих руках мелкого, — с дитем-то тебе трудновато одной будет. Но ты не переживай, найдем, кто с твоим ребеночком нянькаться будет.
— Да он не мой. Вернее, мой, но не ребенок он мне. Брат он мне.
— Ага-ага, я так и поверила. Брат он твой.
— Вы мне не верите? — возмущаюсь я.
— С проклятого места вышла и с ребенком, который весь волосатый! Но это дело твое. Хочешь ты такого ребенка воспитывать — воспитывай, мы поможем завсегда. Ты только нам помогай.
— Как? — удивляюсь. — Я колдовать не умею.
— Еще чего выдумала, колдовать! И слово-то какое нашла? — женщина аж остановилась. — Ты это, брось. Ты это, лечить нас должна!
— Чего? — не поверила я своим ушам.
— Лечить! — сказала и пошла дальше к небольшому низенькому заборчику из палок, что окружал небольшой домик.
— Арыся! — заголосила. — Поди сюда!
Из дома выбежала девочка лет пятнадцати, наверное, в длинном платье и с ребенком на руках.
— Вот Арыся и будет тебе с малым помогать.
— Так у нее ж свой есть, — тяну я.
— И не один! — подтверждает Арыся. — Я старшая, вот и нянчусь с младшими. Одним больше — одним меньше.
— А...
— Да что вы встали-то, проходите, — и она унеслась в дом.
Мы прошли за ней. В доме все было, как и должно быть в деревенском доме... прошлого века.
«Да, Эля, из крайности в крайность»! — думаю я. — «Хотя выбора-то у тебя нет».
Дом вроде выглядел маленьким, но комнат в нем, оказывается, много. Дверей нет. Просто завешены шкурами проемы. Окна закрываются ставнями изнутри. Как и входная дверь. Из небольших сеней ведут сразу несколько проемов, завешенных шкурами. Мы входим в один из них.
В большой комнате стоит... камин в углу у стены, а в центре большой круглый стол и по стенам куча лавочек. Четверо детишек бегают вокруг стола. Меня же проводят в маленькую комнату, где стоит простая деревянная кровать и рядом стоит деревянная люлька. Какой-то кособокий табурет и... И все.
— Сейчас я вещи свои заберу, — Арыся открыла сундук в углу комнаты, который я сразу-то и не заметила.
Выудила из него какое-то тряпье и ушла, оставив меня одну.
— Ну вот, Лимиус — это теперь будет наш с тобою дом. И так же шкура на входе вместо двери. Ничего не напоминает? — спросила я у сонного малыша.
Тот только заворочался на моих руках, но не проснулся. А я стою и думаю: «А чем же мне его вообще кормить-то? Я ведь и не знаю, что они едят. Лимкины-то».
— Да вы садитесь, — вбегает снова Арыся. — Че стоять-то. Небось устали с дороги. А малыша перезаворачивать надо?
— Перезаворачивать? — удивляюсь.
— Ну да, или он еще сухой?
«А, вот теперь понимаю, что это ее перезаворачивать, как наше перепеленать».
— Да вроде сухой еще.
— Ну все равно вот оставлю. А то у них это самое быстро бывает мокро-то, — и уходит, оставив на краю кровати пеленки.
Возвращается с миской молока и краюхой хлеба. Принюхиваюсь к молоку — точно ванилью пахнет. Помню, мне тогда Жозефф приносил кринку с молоком, тоже ванилью пахло, а вкус молочный с ноткой я тогда не поняла чего. Делаю глоток — точно вкус молочный с ноткой какой-то, блин, так топленого молока! А вкус у хлеба как у гречневых булочек, что я раньше очень любила. Так, ладно, сама поела, надо бы и Лимиуса покормить. Высовываюсь из-за шкуры.
— А... — забыла, как девочку-то звать!
«Вот блин».
Вхожу в большую комнату.
— Арыся я, — подбегает та уже с другим ребенком.
— Арыся, — начала я. — А ты можешь...
— Покормить вашего? — весело смеется она. — Конечно. Вы только моего подержите.
И пихает мне малыша. Годика два с небольшим, наверное. Тот тянет ко мне руки и накручивает на кулачек мои волосы.
— Э-э... Не надо так, — говорю. — Тете будет больно. Да и тебе пальчики порежет.
Малыш замер, уставился на меня зелеными глазами и выдал: «Ма».
— О! — Арыся удивляется. — Надо же, заговорил. А мы уж думали, немым вырастет.
— Почему это? - спрашиваю.
— Так... — она повертела у носа Лимиуса деревянной ложкой с молоком. — Не говорил же совсем. Все уж давно в его возрасте говорят вовсю, а он молчит.
— То, что все говорят, — это не показатель. Каждый ребенок развивается индивидуально. Для кого-то норма — говорить начать в год. А для кого-то — и в три.
— Че? — она перестала вертеть ложкой и уставилась на меня
. А Лимиус тем временем, открыв глаза, ухватился за ложку и сунул ее в рот. Арыся ложку отымать — а он не дает, вцепился и пыхтит.
— Лимиус, малыш, ну ты чего, — я подхожу и сажусь рядом на лавку.
Малыша сажаю себе на коленки.
— Отдай ложку. Арыся тебе еще даст.
Лимиус смотрит на меня, на малыша, на Арысю. Потом бросает ложку и шипит.
— Ой! — Арыся отодвигается от него. — Это он чегой-то?
— Меняемся, — говорю я ей, протягивая малыша.
— А... Ага.
И мы меняемся. Теперь Лимиус сидит у меня. И все — глазки прикрыл, мурлыкает.
— А кто его папа? — вдруг спрашивает Арыся.
— А фиг его знает, — ляпну я.
— Ну, в том смысле, что я не знаю его отца, — исправилась.
— Как так? Не знаешь? — удивилась девочка.
— Ну так. Если б это был мой ребенок, я бы, конечно, знала. А так, извините, не знакома ни с ним, ни с его мамой.
— Так это не твой?! — еще больше удивилась она.
— А что, разве не заметно? Мы совсем разные. Он мой, скажем так, названный братик. Но люблю я его как родного. И вообще, он такой милый.
— Мяв! — выдал Лимиус.
— А он че? Понимает? — дивится девчушка.
— А то! Конечно! Вот подрастет немного и тоже говорить будет. Правда, малыш?
— Мяв, — опять отвечает Лимиус.
— Ну то, что он серый, а ты красная, — не есть, что вы разные, — выдала Арыся.
— В смысле? — теперь уже я удивляюсь.
— Ну... Мне не объяснить... Просто вы как одно целое что ли...
— Так мы с ним — одна семья! — улыбаюсь я.
Арыся встает, подхватив под мышку малыша. Миску с молоком двигает мне.
— Нате, — протягивает деревянную ложку.
— Покормите сами, — и уходит.
— Ну давай, малыш, открывай ротик, — говорю я, зачерпывая в ложку молока.
И Лимиус послушно открывает рот.
— Вот умничка.
Не успели мы опустошить миску, как Жива вошла в комнату. И не одна.
— Вот, — говорит, указывая на меня, — ведьма!
Я чуть с лавки не кувыркнулась от ее заявления.
Три бабы и два мужика заулыбались, смотрю.
— И правда ведьма! — выдала одна из них. — Вон волосы красные.
— Да, — подтверждает другая. — Точно. Таких у людей не бывает.
У меня челюсть медленно падает вниз.
«Да у меня волосы-то давно уж смылись, когда красилась-то последний раз? Да и отросло уж всё давно. Хотя»...
Я перевожу взгляд на ту прядку своих волос, что малыш накручивал себе на кулачек.
«Блин, а она и правда до сих пор ведь яркая, странно. Вот что значит отсутствие нормального зеркала. Когда я себя вообще видела в обычном зеркале последний раз?»
В их темных зеркалах, когда я себя видела, я на свой цвет волос почему-то внимания никогда не обращала. Поэтому и была удивлена столь ярким оттенком своих волос. И оттенок-то какой-то, как мой кулон — рубиновый. Вдвойне странно. По идее, он должен быть розового оттенка и бледненького совсем. Краска хоть и яркая, но быстро смывается. А тут!
Пока я разглядывала свои волосы народ уже ушел. А Жива подсела ко мне.
— Ну как? Значит, поживешь у нас!
— Так-к у меня выбора-то нет, — тяну я.
— Как так нет? Вона сколько пришло желающих, чтоб ты у них жила. А ты никому не ответила. Стало быть, у меня остаешься!
— А... А я и не слушала ничего.