Совы в Афинах

“Чума забери меня, если ты этого не сделаешь”, - сказал Филодем. Менедем изо всех сил старался выглядеть невинным. Он был виновен в том, в чем обвинил его отец, да. Однако по сравнению с тем, чего не знал его отец, это было сущим пустяком.

Чем скорее он отплывет в Афины, тем лучше.

“Оймои!” Соклей сказал в смятении, а затем перешел с греческого на медленный, запинающийся, сердитый арамейский: “Мой господин, ты вор”.

Финикиец Химилкон выглядел обиженным. “Твой слуга не может представить, почему ты говоришь такие вещи”, - ответил он на своем родном языке, а затем вцепился в свою длинную мантию обеими руками, как будто в смятении хотел разорвать ее.

Соклей вернулся к греческому: “Почему? Я скажу тебе, почему. Ты всю зиму потихоньку скупал папирус, вот почему, и цена, которую ты хочешь за него, возмутительна ”.

“Если вас не устраивает эта цена, купите где-нибудь в другом месте”. Греческий Химилкона, хотя и с гортанным акцентом, был лучше, чем арамейский Соклея. На самом деле, он научил Соклея всему, что знал по-арамейски.

“Кажется, я больше нигде не смогу ничего купить”, - сказал Соклей. “Если бы я мог, я бы сделал это, поверьте мне. Но ни у кого другого их нет, поэтому я должен прийти к вам.” Он сердито посмотрел на торговца из Библоса. “Вы знали, что "Афродита" отправится в Афины в этом сезоне”.

“Ты не держал это в секрете, благороднейший”, - ответил Химилкон. “Как только ты вернулся из Финикии прошлой осенью, ты начал говорить о том, что планируешь поехать в Афины и продать кое-что из приобретенных товаров. И даже если бы ты этого не сделал, насколько умным я должен был быть, чтобы понять, что на этот раз ты захочешь отправиться на запад, а не на восток?”

Каждое слово из этого было ничем иным, как правдой и здравым смыслом. Ничто из этого не сделало Соклея счастливее. Если уж на то пошло, он расстроился еще больше, сказав: “Вы не имеете права удерживать нас ради выкупа, как пират”.

“За выкуп? Нет, в самом деле”. Химилкон покачал головой. “Я не хочу убивать тебя, если ты не заплатишь. Я не хочу сжигать дотла твой дом. Все, чего я хочу, - это делать то, чего хочет любой торговец: я хочу получать прибыль ”.

“Вы знаете, что в Афинах используется больше папируса, чем в любом другом месте в мире, за исключением, может быть, Александрии - и они выращивают этот материал в Египте”, - сказал Соклей. “Ты хочешь, чтобы я заплатил тебе за нее твою смехотворную цену, чтобы Афродита могла продать ее на афинской агоре”.

Финикиец хитро улыбнулся ему. “Ты тоже можешь поднять цену, которую берешь за это”.

“Не так уж далеко”, - сказал Соклей. “Вы знаете, мы будем не единственными, кто это продает. Если нам придется просить вдвое больше, чем кому-либо другому, только для того, чтобы вернуть наше серебро, мы не сможем вести там много бизнеса ”.

“Это будет не так уж плохо”, - сказал Химилкон. “Помните, большая часть папируса поступает через Родос - и если он поступал через Родос в последнее время, я его покупал. У вас будет меньше конкуренции, чем вы думаете ”.

“Но папирус всегда был предметом роскоши. Людям не обязательно иметь его”, - сказал Соклей.

“Конечно. Но это верно для всего, что вы несете на акатосе, не так ли?” Химилкон потянул за золотое кольцо, которое носил в левом ухе, как бы устраивая его поудобнее. Он почесал свою курчавую черную бороду. “Боюсь, причина, по которой ты больше всего на меня сердишься, о лучший, в том, что у меня есть преимущество в этой сделке”.

Соклей опасался, что он прав. Родосец не собирался этого признавать. “Нет, в самом деле”, - сказал он. “Мы заключили множество сделок, в которых у вас было преимущество. Помнишь павлина несколько лет назад?”

“О, да, я помню их очень хорошо”, - ответил Химилкон. “И когда вы плыли с ними в Великую Элладу, какую прибыль вы выжали из итальянских эллинов?”

“Павлины были уникальны, однако. Папирус совсем не такой”, - настаивал Соклей.

Единственным ответом Химилкона было пожатие плечами. “Если тебя не волнует цена, которую я назначил, мой господин, ты можешь отплыть в Афины без папируса”.

“Хорошо”. Соклей поднялся на ноги. Он автоматически наклонил голову, поднимаясь со стула; На ветхом складе Химилкона в гавани были полки, выступающие под странными углами, и низкий потолок. На полках лежали пакеты, тюки и банки с товарами со всего Внутреннего моря и из стран, расположенных далеко на востоке и севере: финикиец торговал многими вещами, помимо папируса. Соклею в тот момент было все равно. Он сказал: “Всегда приятно беседовать с тобой, о изумительный. Прощай”.

Он повернулся, чтобы уйти. Иногда лучшие сделки заключаются не с тобой. Он сделал несколько шагов к двери, прежде чем Химилкон голосом, полным боли, крикнул: “Подожди”.

“Почему?” Спросил Соклей. “О чем еще нам нужно поговорить?” Он надеялся, что финикиец остановит его, но не рассчитывал на это. Иногда единственный способ сохранить жизнь торговцу - это показать, что ты не боишься убить и его тоже. Иногда. Судить, когда… Судить, когда - вот что делало торговца.

“Если ты собираешься быть ... трудным, я полагаю, что смогу обойтись менее чем тремя драхмами, тремя оболоями за рулон из двадцати листов”, - сказал Химилкон. “Немного меньше, имейте в виду”.

“Я должен на это надеяться”, - сказал Соклей. “Одна драхма, два оболоя - более обычная цена - это всего лишь чуть больше трети того, что вы пытались из меня выжать”.

“Это цена, когда все привозят в Афины много папируса”, - сказал Химилкон. “Поскольку большая часть египетских перевозок осуществляется через Родос, и поскольку я скупаю товары с прошлой осени, вряд ли в этом сезоне они будут такими дешевыми”.

“Так ты говоришь сейчас”, - сказал Соклей. “Но все, о чем нам нужно беспокоиться, это об одном круговом корабле из Александрии, идущем прямо в Афины. Их основным грузом всегда является зерно, но их капитаны перевозят и другие вещи, чтобы подзаработать на стороне, а папирус - это то, что всегда приносит им хорошую прибыль ”.

“Это могло бы принести вам также неплохую прибыль”, - сказал Химилкон, изо всех сил стараясь, чтобы идея звучала заманчиво.

Соклей отказался показать, что у него есть искушение. “Могло бы, ” многозначительно сказал он, “ если бы вы дали мне возможность изменить цену. В противном случае...” Он вскинул голову.

Финикиец прижал обе руки к лицу в мелодраматическом смятении. “И ты назвал меня вором! Я полагаю, вы ожидаете, что я потеряю всю прибыль, которую я рассчитывал получить от получения папируса в первую очередь ”.

“Вы ничего не получите, если сделаете это слишком дорогим, чтобы стоить моего времени”, - сказал Соклей. “И вы должны оставить мне возможность поднять цену и получить собственную прибыль в Афинах. Если я не смогу запросить за это хотя бы наполовину приличную цену, никто у меня ничего не купит. С таким же успехом я мог бы не привозить это, если не могу продать ”.

Химилкон сказал что-то резкое по-арамейски. Соклей сказал что-то еще, такое же резкое, на том же языке, чтобы напомнить Химилкону, что он понимает. Они кричали друг на друга по-гречески. Химилкон снизил цену на пару оболоев. Соклей презрительно рассмеялся. Финикиец, выглядевший встревоженным, снова спустился.