Боярышня Евдокия

Глава 29.

— Ты не можешь!

— Может! Боярыня родом из Овиных!

— Говори, над кем суда требуешь!

Кошкина взошла на подиум, который использовали скоморохи для представления. Постояла, оглядывая собравшийся народ и поклонилась. Боярин Овин остановил Дуню с Мотей, хотевших последовать за Евпраксией Елизаровной.

— Только Евпраксия, — коротко бросил он и дал знак своим воинам, чтобы окружили помост.

— Разбой, длящийся годами! — зычно начала Кошкина. — Смущение умов ради собственных корыстных целей. Подкупы, интриги, отравления, людоловство и… — Кошкина замолчала, обвела взглядом собравшихся, прежде чем произнести: — …предательство.

В этот момент на возвышение поднялся Владыка новгородский и встал рядом с боярыней. Она повернулась, склонила голову, дождалась благословения и продолжила, не обращая внимания на перешептывания: «Владыка с нею», «Феофил благословил ея», «Не осуждает…»

— На людском горе и крови зиждется неслыханное богатство Борецких. Его не было, когда был жив Исаак, а вот когда Марфа овдовела, то её поместья неожиданно стали прирастать землями. За счёт чего?

— Так новые земли!

— Их лишь малая часть, а остальной прирост — это якобы проданные ей или обмененные на другое земли, — боярыня сурово обвела всех взглядом и насмешливо бросила: — Сильная дружина совершала торг, а бывшие владельцы исчезали. Не осталось никого, кто мог бы подать жалобу.

— Неправда! То зависть! — зычно выкрикнули из толпы.

— Оговор! — поддержали с другой стороны и по силе голоса можно было уверено сказать, что это профессиональные крикуны.

Народ возбужденно гудел, но ни подтвердить, ни возразить не мог. У них не было земель, на которые Борецкие могли бы позариться, у них не было сведений, насколько Марфа посадница стала богаче за время вдовства. А она баснословно разбогатела, несмотря на постоянные серьёзные траты по содержанию собственной дружины, оплату агитаторов-горлопанов и сейчас по её воле за городом собиралось войско из удалой бедноты (шильников), чтобы выставить их против московского князя.

— Всем вам полюбились сказки боярышни Евдокии, но никому не ведомо, что её пытались убить, а ещё похищали, чтобы продать в рабство.

— Врёшь!

— Да что вы за люди! — закричала Дуня. — Сколько можно закрывать глаза на то, что у вас тут происходит! — она прошмыгнула на подиум, но её оттуда тут же стащили вниз. — Да пустите же меня! Дайте сказать!

— Пусть говорит!

— Она чужая!

— Это сказочница!

— Слово! Дайте ей слово!

— И скажу! — Дуня вновь шустро залезла, встала, отряхнулась и возмущённо начала говорить: — Ножом в меня тыкали, да боярич Гаврила увидел опасность и увел из-под удара. Все в палатах это видели, но боярича дураком выставили, а меня нравной. Это разве нормально? Скажите мне, с чего такая слепота и злоязычие? — Дуня взмахнула руками, призывая к тишине, и пояснила: — Я потом своего убийцу узнала, только никому ничего сказать не успела, как скрали меня.

— Как же ты выбралась?

— А до меня скрали боярича Гаврилу! И довелось нам вместе выбираться из плена. Не знали мы, что подмога близка.

— Причем тут Борецкая?

— А она везде причём! Весь город в её руках! Конечно, не сама ножом размахивает и не сама яд подливает, но другими руководит. И мы с Гаврилой не первые, кого скрали, чтобы семьи посговорчивее были! Её люди повсюду и всех несогласных в страхе держат, распуская гнусные слухи, убивая, воруя родню и продавая в рабство. Ни один тать не пукнет без её одобрения, а она на виду всем о чести и свободе толкует!

Евдокия увидела, как народ расступается, пропуская вперед Марфу Семёновну с Дмитрием Исааковичем. Они встали напротив возвышения, воины окружили их, а народ предвкушающе замер.

— Это что же, балаган? — насмешливо спросила Борецкая. — И Владыка здесь? Потворствуешь раскачиванию наших устоев? Я думала, что ниже пасть некуда, но ошибалась.

— А ты кем себя возомнила? Владычицей, коей всё мало? — ответила ей Евдокия, давая возможность Кошкиной и Феофилу обдумать ответ.

В толпе раздались смешки и пояснения для недогадливых, чем забавно обзывательство владычицей. Дуня не успела порадоваться, что обогатила людей на образное мышление. Благодаря её сказкам появились вежливые фразы, подразумевающие ругательство.

Лицо боярыни исказилось, но Дуня не дала ей рта раскрыть. Уж так накипело у неё!

— Или нет, ты — что та лиса, которая говорит сладкие речи, а сама всё под себя гребёт! — обвинила она вдову.

— Заткнись! — рявкнул Дмитрий, угрожающе подавшись вперед.

— Да, Митюня, ты прав! — тут же переключилась на него Евдокия, намеренно произнося его имя на домашний манер, чтобы все видели, что он не муж, а сыночек.

— Марфа Семёновна у нас намного страшнее, чем хитрая лиса. Боярыня Борецкая крови не боится и новгородский люд без зазрения совести продала литовцам вместе с землями, чтобы Великий князь литовский сыночка наместником поставил. Да, Марфа Семёновна? Надоело тебе делить власть с посадниками? Или обидно, что всего лишь вдова посадника?

Слова московской девчонки взорвали площадь негодованием, а это они ещё не знали, что задумка Марфы была направлена куда дальше, чем просто сделать сына наместником.

Дмитрий рванул к ней, его воины не отставали. Подле возвышения завязался бой.

 Владычьи воины закрыли собою Феофила, а Дуню стянул вниз Гришка с Гаврилою и закрыли щитами. Народ не остался в стороне.

Казалось, что вся площадь превратилась в побоище, но боевые холопы других посадников с разных сторон подбирались к колоколу и пытались установить порядок.

— Я требую суда над ней! — провозгласила Борецкая, указывая на спрятанную Евдокию. — За клевету, за очернение моей семьи!

— Да какое очернение, если ты по горло в крови, а всё тебе мало! — не вытерпела Дуня и отпихнув Гришку, выскочила из-за щитов, вновь вскарабкалась на мостки. Ойкнула, почувствовав, что посадила занозу на ладони, но сейчас ей было не до этого.

— На костях и обмане зиждется твоё возвышение! — обвинила она Борецкую, потрясая кулаками. — Всеми жертвуешь ради благополучия сына!

— Евдокия, охолонь! — осадила Дуню Кошкина и выступив вперёд, стукнула посохом, потом ещё и ещё. Равномерное постукивание привлекло внимание. — Пришло время отвечать за свои дела, Марфа.

Люди успокаивались, оборачивались к возвышению, прислушались.

— Ты, что ли, спросишь с меня? — надменно спросила вдова. — Так все знают, что нет тебе веры, как и твоим лающим собачонкам.

Дуня открыла было рот, чтобы ответить, но её губ коснулся сухой тонкий палец Владыки:

— Помолчи, — велел он и хорошо поставленным голосом объявил: — Суд по требованию Евпраксии Кошкиной против Марфы Борецкой!

Народ затих и началось… живенько, эмоционально, с короткими красочными выступлениями Дуни и демонстрацией бана Тимиша с его рассказом о злоключениях.

— Гореть тебе в аду! — впечатленная процессом, поставила точку разъярившая Мотька.

— Всё враньё! Записи подделка, а этого мадьяра я в первый раз вижу! Его наняли, чтобы очернить меня, — громко и холодно заявила Борецкая, обескуражив людей.

Дуня не могла не восхититься её самообладанием. Марфа Семёновна горела холодным огнем ненависти, но её феноменальная убежденность в собственной правоте и хитрый разум никуда не делся.

 Она отбивалась с ловкостью профессионального сутяжника. Манипулировала словами и давила непоколебимой верой на то, что на всё имеет право.