Страница 1 из 1
Алексей Корепанов
Змеи Хроноса
Жаркий июльский воздух густым сиропом втекал в окно вместе с дребезжанием трамваев. Стрелки ходиков были готовы вот-вот слиться в одну в верхней точке облупленного циферблата. Витя оторвался от потрепанного библиотечного «Человека-невидимки», шумно выдохнул и смахнул с бровей капельки пота. Нужно было срочно пойти искупаться.
Натянув выцветшую, с дырками под мышками синюю футболку и зашнуровав такие же старенькие, тоже прохудившиеся кеды, он, прежде чем отправиться на речку, выглянул в окно. Небо было вылинявшим, как его футболка, словно с месяц провисело на веревке под солнцем в чьем-нибудь дворе, и в нем отрешенно кружили обалдевшие от жары голуби. С высоты второго этажа была видна длинная очередь, образовавшаяся у бочки с квасом. Над перекрестком бледным желтым глазом мигал светофор, плакат на стене ателье мод призывал прятать спички от детей и при пожаре звонить «01», а напротив окна, у противоположного тротуара, стояла в хлипкой тени тополька чья-то новенькая белая «Победа». И там же, в тени, возил ногой камешек белобрысый мальчишка. Мальчишка был самым обыкновенным, одного, наверное, с Витей возраста, только одет был гораздо лучше: красная с черным переливающаяся тенниска, серые брючки со стрелками, узкие, с плетёным черным ремешком — в таких куда хочешь не стыдно пойти, хоть на первомайскую демонстрацию, хоть на спектакль в ТЮЗ. На ногах мальчишки красовались сине-белые кеды— настоящие китайские! — а в руке он держал небольшой кулек. Впрочем, Витя недолго его разглядывал — ну, стоит себе и стоит. Может, ждет кого. Или папину машину стережет.
Витя запер обитую порванным черным дерматином дверь и по скрипучей деревянной лестнице, над которой висел неистребимый запах примусов, кошек и щей, спустился вниз. Заглянул в почтовый ящик, ничего там не обнаружил и вышел на крыльцо — три каменные ступеньки, нижняя из которых едва виднелась над асфальтом. Тротуар возле дома был исчерчен белыми и рыжими линиями «классиков», проведенными с помощью осколков кирпичей. Тут девчонки обычно скакали со склиткой — баночкой из-под гуталина, для веса плотно набитой землей. Но сейчас девчонок не было, разъехались на лето кто куда — в пионерлагерь, в деревню… А вот Вите путевки в фабричный лагерь не досталось. Потому что мама на третий год после смерти Витиного отца стала выпивать, и ее, в конце концов, турнули со швейной фабрики. Теперь она работала уборщицей в магазине «Овощи», а там никаких путевок не было, а если и были, то доставались другим. Отец у Вити умер из-за больных почек, а все годы после войны был токарем на экскаваторном заводе.
Мальчишка перестал катать камешек и, застыв на месте, смотрел на Витю из-за гладкого капота «Победы». Витя скользнул по нему взглядом, подтянул пузырящиеся на коленях спортивные штаны и спрыгнул с крыльца. Уже сделав несколько шагов мимо окон с закрытыми ставнями — Танька Морозова вместе с матерью уехала погостить к родичам на Украину, — он услышал за спиной окрик:
— Эй, погоди!
Витя оглянулся. Мальчишка перебежал через дорогу и направился к нему. Витя на всякий случай пошарил вокруг глазами — но ни палки поблизости не оказалось, ни кирпича.
— Ну? — Он сплюнул, настороженно наблюдая за белобрысым.
Мальчишка был примерно одного с ним роста и не выглядел силачом. Левой рукой он прижимал к груди кулек, правая тоже не делала никаких угрожающих движений.
— Вы… ты Виктор Грибков? — не очень уверенно спросил белобрысый.
— Ну? — повторил Витя. — Допустим. Мальчишка сглотнул, и серые глаза его заблестели.
— Виктор Александрович? — уточнил он.
— Ну? — Теперь эта то ли частица, то ли междометие прозвучала несколько удивленно. — Александрович. А что?
Белобрысый засиял ярче солнца, так, словно Витя сообщил ему: обещанный недавно товарищем Хрущевым коммунизм уже наступил.
— Виктор Александрович Грибков, — торжественно сказал он голосом диктора Левитана. — Поговорить надо. Меня Сашей зовут.
Витя посмотрел на него с подозрением:
— А откуда ты меня знаешь? Ты из какой школы?
— Да я сюда приехал только в прошлый вторник, — сообщил белобрысый. — Еще ни в какой. У меня папу сюда перевели, с Дальнего Востока. Мы теперь вон там живем, — Саша махнул рукой в сторону ателье мод с утомленными манекенами в огромном на полстены окне, — на Староворобъевской. Я как только узнал, что это улица Желябова, — белобрысый ткнул пальцем себе под ноги, — сразу вспомнил, что тут, в угловом доме, вы… ты и должен жить.
— Да откуда ты меня знаешь-то? — чуть ли не вскричал Витя. Ему и любопытно был, и не терпелось искупаться. Тем более что из соседнего двора вышли два пацана с надутой автомобильной камерой и чуть ли не бегом припустили по улице, явно к речке — братья Гладышевы.
— Так ты же сам и писал, — сказал мальчишка и, судя по всему, процитировал: — «Я жил в деревянном двухэтажном доме возле школы, на углу Желябова и Урицкого».
Витя выпучил глаза, а мальчишка продолжал, возбужденно переминаясь с ноги на ногу — его прямо-таки распирало:
— И про то, как однажды кубик прессованного кофе в магазине с прилавка стащил… Кстати, на, это я тебе купил. — Он протянул Вите кулек. — Помадка «Театральная»., по девятнадцать копеек сто граммов. Твои любимые. Ты и про это писал. Про то, что дорогие. Мама тебе давала в школу пять копеек на пирожок с повидлом, а ты копил, а потом вот эти конфеты покупал…
Обескураженный Витя машинально взял кулек, развернул. Там и вправду лежали коричневые, чуть оплывшие слипшиеся конфеты. Его любимые.
А мальчишку несло все дальше:
— И как в четвертом или пятом классе — не помню — открытку послал на Восьмое марта Ире Журкиной, однокласснице. Только почерк изменил и не подписал, а она все равно догадалась. Ты много чего писал…
— И где это я всё писал? — севшим голосом спросил Витя, ощутив странный холодок в животе. Этими помадками, кофе и открыткой мальчишка его доконал. Все так и было. Только никогда и никому он об этом не говорил. И уж тем более не писал. Ни на бумаге ручкой, ни на стене мелом, ни на асфальте кирпичом.
— В предисловии! К «Венцу хреновому». Я раз двадцать этот «Венец» перечитывал. И «Солнечных воинов» раз пятнадцать, и «Сто без палочки», и другие… Ты классно писал!
— Я? — с отчаянием переспросил Витя, успев подумать, что это, наверное, солнце виновато: только из дому вышел — и уже перегрелся…
— Ты, ты, — подтвердил странный мальчишка. — «Как-то, одним тошнотворным летом, плавая в кипящей луже собственного пота, растекшейся по дивану, я читал «Человека-невидимку». И подумал, что таких невидимок, только еще и неосязаемых, полным-полно вокруг нас. Мы живем среди невидимых миров, они пронизывают все окружающее, недоступные для нас, так же, как и мы для них. Мы для них тоже невидимы и бесплотны. Но если отыскать заветный знак-проявитель… Я понятия не имел, где и как искать этот знак, но через два десятка лет написал «Шаг на месте». Раньше не мог — были другие дела».
Все это опять прозвучало как цитата и окончательно добило Витю. Недочитанная книжка Уэллса осталась лежать на диване.
«В луже кипящего пота». Но при чтении он не думал ни о каких таких невидимых мирах! Не успел подумать? Он зажмурился и помогая головой.
— Э? — сказали рядом. — Много сразу всего, да?
Витя открыл глаза. Мальчишка был на месте. И по-прежнему смотрел на него с восторгом, но теперь к восторгу примешивалось некоторое смущение.
— Извини, не сообразил, — виновато сказал белобрысый. — Думал, ты сразу поймешь. Ты ж такое понаписывал, у тебя же фантазия — ого-го! Но это ведь когда еще будет…
— Что будет? — совсем уже слабым голосом спросил Витя. Во рту у него пересохло.
— Я лучше по порядку, — сказал мальчишка. — Ты куда сейчас?
— Купаться, — не сразу и вспомнил Витя. — На Тьмаку.
— Давай я с тобой? А по дороге и расскажу, ты обалдеешь! Знаешь, что такое реинкарнация?
Конец ознакомительного фрагмента.