Страница 236 из 256
Обратно офицеры милиции и Корнева ехали молча. Когда полковник подносил огонек зажигалки к своей папиросе, капитан и Надя заметили, что лицо его бледно, а глаза полузакрыты.
— Что с вами, Виктор Владимирович? — спросила девушка.
— Я все время думаю об одном, — ответил он, — как на нашей земле вырастают такие преступники? Я знаю, что есть у нас люди — отщепенцы общества, нравственные уроды, люди, которых засосала уголовная среда. Но ведь Комаров не уголовник, не судился, не имел даже привода. Как мог он математически-расчетливо построить свое алиби, привлечь наше внимание к записке Румянцева, откопать убитую, хладнокровно снять с нее одежду, опять закопать и разбросать ее вещи? — Градов глубоко затянулся, и в темноте вспыхнул огонек папиросы. — Ведь этот Комаров рос в советской среде, учился в нашей школе, в нашем техникуме, был в комсомоле, в армии, получал боевые ордена. Он читал наши газеты, книги, видел наши пьесы, фильмы. Неужели наше миролюбие, гуманизм, забота о человеке и человечестве — все наши высокие идеи и цели, все отскочило от него, как от стенки горох? Я не в состоянии понять, какая семья, какая среда создали такое отребье! Этот вопрос меня интересует не только с криминалистической, но и с социально-политической стороны. Я приказываю вам, капитан, узнать, в какой среде он вырос, в какой школе учился, кто его воспитал, где он воевал.
— Слушаюсь, товарищ полковник!
— И тщательно проверьте все документы!
— Слушаюсь! Полагаете, они фальшивые?
— Возможно…
— Может быть, Комаров сам фальшивый?
— И это возможно…
Новая задача, поставленная Градовым, могла привести к самым неожиданным результатам. Тайна исчезновения Ольги Комаровой раскрыта, но теперь загадкой становился сам Комаров. В самом деле, кто же этот человек? Ради чего он носит маску? И как ее сорвать?
Мозарин погрузился в раздумье, но вспомнил о записке, оставленной преступником в пакете. Ведь она противоречила версии. Допустим, что Комаров считает оперативных работников плохими сыщиками, понимает, что такую записку приобщат к делу, исследуют и обязательно определят, кто ее написал. Но, главное, такую записку мог написать или сам Комаров измененным почерком, чтобы отвести от себя обвинение, или его сообщник, выгораживающий тренера. Может быть, неизвестный в коричневой шубе все-таки участвовал в убийстве или чем-нибудь помогал Комарову?
Вернувшись на Петровку, Мозарин вынул из пакета записку и внимательно осмотрел ее. По-видимому, этот листок был аккуратно вырезан из какой-нибудь тетрадки в клетку с красными и синими линиями на полях. Почерк говорил о том, что записка писалась наспех: буквы круто спускались вниз.
Капитан вынул из дела письмо Комарова к жене, написанное им перед отъездом в командировку, и отнес его вместе с запиской в научно-технический отдел. Шел одиннадцатый час ночи. Консультант — сухой старичок в золотых очках, специалист по графическому исследованию почерков — уже собирался идти домой. Мозарин попросил его определить: не мог ли человек, писавший письмо, составить измененным почерком записку, найденную на груди убитой?
Возвращаясь к себе, капитан остановился, круто повернул и направился в кабинет Градова. Он не мог забыть о волнении полковника. Михаил любил и уважал Градова, своего учителя, наставника и старшего друга.
— Товарищ полковник, разрешите спросить?
— Спрашивайте!
— По-моему, человек с такой биографией, как Комаров, при известных обстоятельствах все-таки мог совершить убийство и попытаться взвалить вину на друга.
— Да, — ответил Градов, — мог! Такое исключение из правил допускают. Но исходить только из биографии мы не должны, не имеем права. Есть еще, к сожалению, такие верхогляды, которые руководствуются только анкетой. Это не следователи, а чиновники. Для них главное не правда и обстоятельства жизни, не факты и психология человека, а его анкета. Но учтите: во-первых, анкета может оказаться фальшивой; во-вторых, бывают преступники и с идеальной анкетой… Комаров очень неясен… Странно, что в разгар следствия, когда еще не найдена его жена, он не отказывается от поездки за границу. Это обстоятельство особенно настораживает.
…Придя к себе, Мозарин позвонил в спортивное общество, где теперь дневал и ночевал Комаров, вызвал председателя и от имени Градова попросил прислать из отдела кадров личное дело и трудовую книжку Комарова. Председатель, заканчивая разговор, сообщил:
— Комаров очень старательно работает, иногда забивается в угол и плачет.
— А как насчет поездки за границу?
— Мы намечали послать его вторым тренером нашей команды гимнастов. Но раз товарищ Градов просил попридержать Комарова, я пока этого вопроса не поднимаю.
Вскоре принесли служебное дело Комарова. Капитан раскрыл его и стал изучать. Родители Петра Ивановича Комарова жили в Калинине, брат в Ленинграде. Петр окончил десятилетку в Калинине, учился в техникуме физической культуры. Во время Отечественной войны находился на фронте, зенитчиком, был ранен. Мозарин тут же написал письма родителям Комарова, его брату, директорам калининской школы и техникума, а также запросы некоторым военным учреждениям. Покончив с этим, он прошелся по комнате, сделал несколько приседаний и направился к Градову.
Проходя мимо комнаты Корневой, он приоткрыл дверь. Ее стол был уставлен штативами с пробирками, рядом лежал спортивный костюм и шлем Комарова. Люстра под потолком светила во все пять ламп. Свернувшись калачиком, Надя спала на узком диване. Капитан взглянул на часы: было три часа ночи. Он выключил свет, тихо прикрыл за собой дверь и, шагая по коридору, вспомнил о фронтовых девушках, которые вот так же, как Надя, намаявшись за день, падали и засыпали там, где работали.
Дежурный по Уголовному розыску сказал, что полковник уехал домой. Мозарин положил в ящик секретарского стола письма и запросы с просьбой напечатать и вернулся к себе. На его столе уже лежала экспертиза записки: почерковед утверждал, что она написана рукой человека, который не изменял своего почерка. Значит, Комаров не прикладывал к ней руки? Мозарин повернул записку обратной стороной. Сколько раз он видел тетради или канцелярские книги с такой же разлиновкой: они служили главным образом для бухгалтерских записей. Капитан поглубже уселся в кресло, засунул ладони в рукава и вытянул ноги…
Он проснулся так же внезапно, как заснул, от резкого телефонного звонка. Схватив трубку, назвал себя. Говорила его мать, спрашивала, почему он не предупредил ее, что задерживается на службе.
— Мама, честное слово, я вчера так устал, уж ты извини!
— Ладно, а как же с обедом?
— Приеду!
— А если не приедешь, сердись не сердись, генералу Турбаеву позвоню.
— Не генералу, а комиссару.
— Раз у него погоны генеральские, лампасы красные, — значит, генерал. Чтобы к обеду был дома!..
“Нет, — думал он, положив трубку, — каков характерец у мамы!”
Бросив взгляд на стол, освещенный лампой, он увидел лежащую изнанкой кверху на мраморной подставке для календаря записку. Сверху казалось, что это записная книжка, открытая на чистой странице.
“Записная книжка! — повторил Мозарин про себя. — Где же я видел точно такую?”
Словно молния сверкнула в его памяти: вот он выдвигает из низенького комода нижний ящик, приподнимает мужские сорочки, и под ними — новенькая записная книжка в металлическом переплете… Это происходило в комнате Румянцева. Мозарин вызвал помощника дежурного и послал его в Покровское-Стрешнево.
Через час посланный вернулся, привез записную книжку Румянцева и сказал, что художник спрашивал, зачем она нужна, тем более что в ней нет никаких записей. Мозарин перелистал книжку и убедился, что листок бумаги, на котором написано “Пусть и Комаров поплачет”, вырван из записной книжки художника. Он достал из дела написанное от руки заявление Румянцева в отделение милиции и послал его вместе с запиской и книжкой в научно-технический отдел. Он живо вообразил, как старичок почерковед будет горячиться, увидев ту самую записку, над которой он уже поработал вчера.