Страница 11 из 18
…Как же узнать все-таки про Филина? Не догадался он спросить у Полевого его имя-отчество!..
Миша вздохнул, закрыл шкаф и отправился к Генке.
17. ГЕНКА
Генка и Слава играли в шахматы. Доска с фигурами лежала на стуле. Слава стоял, Генка сидел на краю широкой кровати, покрытой стеганым одеялом, с высокой пирамидой подушек, доходившей своей верхушкой до маленькой иконки, висевшей под самым потолком.
Агриппина Тихоновна, Генкина тетка, раскатывала на столе тесто. Была, видимо, чем-то недовольна и сурово посмотрела на вошедшего в комнату Мишу.
— Где ты пропадал? — крикнул Генка. — Гляди, я сейчас сделаю Славке мат в три хода… Сейчас я его: айн, цвай, драй…
— “Цвай, драй”! — загудела Агриппина Тихоновна. — Слезай с кровати! Нашел место!
Генка сделал легкое движение, показывающее, что он слезает с кровати.
— Не ерзай, а слезай! Кому говорю?
Агриппина Тихоновна начала яростно раскатывать тесто, потом снова загудела:
— Стыд и срам! Взрослый парень, а туда же — капусту изрезал, вилок испортил! Отвечай: зачем изрезал?
— Кочерыжку доставал. Она вам все равно ни к чему.
— Так не мог ты, дурная твоя голова, осторожно резать? Вилок я на голубцы приготовила, а ты весь лист испортил.
— Голубцы, тетя, — лениво ответил Генка, обдумывая ход, — голубцы, тетя, — это мещанский предрассудок. Мы не какие-нибудь нэпманы, чтобы голубцы есть. И потом, какие же это голубцы с пшенной кашей? Были бы хоть с мясом.
— Ты меня еще будешь учить!
— Честное слово, тетя, я вам удивляюсь, — продолжал разглагольствовать Генка, не отрывая глаз от шахмат. — Вы, можно сказать, такой видный человек, а волнуетесь из-за какой-то несчастной кочерыжки.
— Молчи, а то вот этой скалки отведаешь!
— Я молчу. А скалкой не грозитесь, все равно не ударите.
— Это почему? — Агриппина Тихоновна угрожающе выпрямилась.
— Не ударите.
— Почему не ударю, спрашиваю я тебя?
— Почему? — Генка поднял пешку и задумчиво держал ее в руке. — Потому, что вы меня любите, тетенька, любите и уважаете…
— Дурень, ну, право, дурень! — засмеялась Агриппина Тихоновна. — Ну почему ты такой дурень?
— Мат! — объявил вдруг Слава.
— Где? Где? Где мат? — заволновался Генка. — Правда… Вот видите, тетя, — добавил он плачущим голосом, — из-за ваших голубцов верную партию проиграл!
— Невелика беда! — сказала Агриппина Тихоновна и вышла на кухню.
— Что ты, Генка, все время с теткой ссоришься? — сказал Слава.
— Я? Ссорюсь? Что ты! Это разве ссора? У нее такая манера разговаривать. — Генка снова начал расставлять фигуры на доске. — Давай сыграем, Миша.
— Нет, — сказал Миша. — Чего дома сидеть!
Генка сложил шахматы, закрыл доску. Мальчики побежали во двор.
18. БОРЬКА-ЖИЛА
Уже май, но снег на заднем дворе еще не сошел.
Наваленные за зиму сугробы осели, почернели, сжались, но, защищенные восемью этажами тесно стоящих зданий, не сдавались солнцу, которое изредка вползало во двор и дремало на узкой полоске асфальта, на белых квадратах “классов”, где прыгали девочки.
Потом солнце поднималось, лениво карабкалось по стене все выше и выше, пока не скрывалось за домами, и только вспученные расщелины асфальта еще долго выдыхали из земли теплый волнующий запах.
Мальчики играли царскими медяками в пристеночек. Генка изо всех сил расставлял пальцы, чтобы дотянуться от своей монеты до Мишиной:
— Нет, не достанешь, — говорил Миша, — не достанешь… Бей, Жила, твоя очередь.
— Мы вдарим, — бормотал Борька, прицеливаясь на Славину монету.
— Есть! — Его широкий сплюснутый пятак покрыл Славин. — Гони копейку, буржуй!
Слава покраснел:
— Я уже все проиграл. За мной будет.
— Что же ты в игру лезешь? — закричал Борька. — Здесь в долг не играют. Давай деньги!
— Я ведь сказал тебе — нету. Отыграю и отдам.
— Ах так?! — Борька схватил Славин пятак. — Отдашь долг — тогда получишь обратно.
— Какое ты имеешь право? — Славин голос дрожал от волнения, на бледных щеках выступил румянец. — Какое ты имеешь право это делать?
— Значит, имею, — бормотал Борька, пряча пятак в карман. — Будешь знать в другой раз.
Миша протянул Борьке копейку:
— На, отдай ему биту. А ты, Славка, не имеешь денег — не играй.
— Не возьму, — мотнул головой Борька, — чужие не возьму. Пусть сам отдает.
— Зажилить хочешь?
— Может, хочу.
— Отдай Славке биту!
— А тебе что? — ощерился Борька. — Ты здесь что за хозяин?
— Не отдашь? — Миша вплотную придвинулся к Борьке.
— Дай ему, Мишка! — крикнул Генка и тоже подступил к Борьке.
Но Миша отстранил его:
— Постой, Генка, я сам. Последний раз спрашиваю: отдашь?
Борька отступил на шаг, отвел глаза.
— На, пусть подавится. — Брошенный им пятак зазвенел на камнях. Подумаешь, заступник нашелся.
Он отошел в сторону, кидая на Мишу злобные взгляды. Игра расстроилась.
Мальчики уселись возле стены на теплом асфальте и грелись на солнце.
В верхушках чахлых деревьев путался звон колоколов, доносившихся из церкви Николы на Плотниках. На протянутых от дерева к дереву веревках трепетало белье; деревянные прищепки вздрагивали, наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Бесстрашная женщина стояла на подоконнике на третьем этаже и, держась рукой за раму, мыла окно.
Миша сидел на сложенных во дворе ржавых батареях парового отопления и насмешливо посматривал на Борьку. Сорвалось! Не удалось прикарманить чужие деньги. Недаром его Жилой зовут! Торгует на Смоленском папиросами врассыпную да ирисками и для блеска облизывает их языком. И отец его, Филин, завскладом, — такой же спекулянт…
А Борька как ни в чем не бывало рассказывал ребятам о попрыгунчиках.
— Закутается такой попрыгунчик в простыню, — шмыгая носом, говорил Борька, — во рту электрическая лампочка, на ногах пружины. Прыгнет с улицы прямо в пятый этаж и грабит всех подряд. И через дома прыгает. Только милиция к нему, а он скок — и уже на другой улице.
— А ну тебя! — Миша махнул рукой. — “Попрыгунчики”… — передразнил он Борьку. — Ты еще про подвал расскажи, про мертвецов своих.
— А что, — сказал Борька, — в подвале мертвецы живут. Там раньше кладбище было. Они кричат и стонут по ночам, аж страшно.
— Ничего нет в твоем подвале, — возразил Миша. — Ты все это своей бабушке расскажи. А то “кладбище”, “мертвецы”…
— Есть кладбище, — настаивал Борька. — Там и подземный ход есть под всю Москву. Его Иван Грозный построил.
— Иван Грозный жил четыреста лет назад, а нашему дому всего десять лет. Уж врал бы, да не завирался.
— Я вру? — Борька ехидно улыбнулся. — Пойдем со мной в подвал. Я тебе и мертвецов, и подземный ход — все покажу.
— Не ходи, Мишка, — сказал Генка, — он тебя заведет, а потом будет разыгрывать.
Это была обычная Борькина проделка. Из всех ребят он один знал вдоль и поперек подвал — громадное мрачное помещение под домом. Он заводил туда кого-нибудь из мальчиков и вдруг замолкал. В темноте, не имея ориентировки, спутник тщетно взывал к нему. Борька не откликался. И, только помучив таким образом свою жертву и выговорив какую-нибудь мзду, Борька выводил его из подземелья.
— Дураков нет, — продолжал Генка, уже попадавшийся на эту удочку. Ползай сам по своему подвалу.
— Как хотите, — с деланным равнодушием произнес Борька. — Испугались.
Миша вспыхнул:
— Это ты про кого?
— Про того, кто в подвал боится идти.
— Ах, так… — Миша встал. — Пошли!
Они спустились в подвал и осторожно пошли, касаясь руками скользких стен: Борька — впереди, Миша — за ним. Под их ногами осыпалась земля и звенели по временам кусочки жести или стекла.
Миша отлично понимал, что Борька хочет его разыграть. Ладно, посмотрим, кто кого разыграет.