Дни яблок

— Хочешь кофе? — спросила Марта. — Чего ты сидишь на полу? И что тут так упало?

— Настроение, — буркнул я. На темени вызревала шишка.

— Жертвы есть? — осведомилась она.

— Только разрушения, — ответил я и взял у неё чашку с кофе. — Деревню Гадюкино смыло…

Марта отхлебнула кофейку.

— Я бы не советовала тебе эту книжку, — заметила она, — ты сказки, наверное, перерос. А вот это действительно интересно. — И она сунула мне в руки толстый томик. «Тесей» было написано на обложке, золотым по зелёному.

— Двадцать пять, — заметила Марта как бы между прочим, — отдам за двадцать. Тебе.

Я достал две десятки. Встал, расплатился, допил кофе. Отправил «Страну пламенного Ра» на место.

— Как мама? — спросил я.

Марта поболтала чашкой.

— Если бы не… — пробормотала она, — то… А так уже бегает. Окна клеит. Дыхательную гимнастику осваивает, по Стрельниковой. Это что-то…

— Ну и классно, — смутился я, — в добрый час, в общем… Пусть будет так…

За спиной кто-то засмеялся, тихо и противно.

— Ты слышал? — встревожилась Марта. — Что-то шипит. Вообще как-то нехорошо сегодня: сквозняки всюду, лампочки моргают, батарея фыркает. У Веры сметана скисла прямо в холодильнике. Злая, как собака.

— Сметана? — резвяся, спросил я. Мы спускались по лестнице, и ступени гудели у нас под ногами.

— Вера Ивановна, дурень, — беззлобно заметила Марта. — Так что беги быстренько. Она за свой кофе нас в пыль смелет. Точно-точно.

Я вышел из магазина, — колоколец брякнул за моей спиной, я оглянулся, хотя делать этого не стоит никогда, а в Дни, когда Вход становится Выходом, тем более.

На втором этаже, за полукруглым окном-долькой, мелькнуло лицо — некто невысокий стоял в покинутой комнате и глядел вниз на меня хмуро.

Тут меня за плечо ухватили, очень даже властно. — «Reser…», — пискнул я от неожиданности и Старые слова горохом посыпались на асфальт.

— Ну, привет, гуляка, — сказала мама, развернув меня к себе. — Я как знала, что ты мимо школы пройдёшь. Глазки у тебя утром так и бегали. Что, интересно, ты здесь делаешь?

— Иду за булочками с корицей, — с достоинством ответил я. — А вот что здесь делаешь ты?

— Была в министерстве. Иду на работу, — отчиталась она. — Булочки я уже купила, только что, в кулинарии.

— После тебя там делать нечего, — отступил я. — Может, в школу сходить?

— Думаешь? — несколько высокомерно спросила мама.

— Иногда.

— Ладно, — подытожила мама. — На твоё счастье, у меня времени мало… Какой-то ты сам не свой. И губу опять кусаешь… кровит вон. Поговорим дома. Я пошла.

И туман сомкнулся за ней.

III

Падение года начинается в месяце вепря

Всю осень в том году синоптики говорили о небывало тёплом октябре. Буквально хором. Обычная ложь, считаю я, но, возможно, имел место и злонамеренный недосмотр. Где жили они все, эти отщепенцы, псевдоавгуры, лжепророки метеорологии? На Кубе? В Конго? Среди степей? Честное слово, колено моё до сих пор гораздо оперативнее метеосводок, а главное, не ошибается. Солнца не видно уже шестнадцать дней. На улице бесконечный дождь, день за днём, туман и слякоть — в общем, прекрасные условия для скрытых дел, границы размыты.

Я должен был бы догадаться сразу… Ещё за неделю до дня рождения. Я должен был понять. Но в те дни не было мне знания.

Мама позвонила мне от «Глории», с того самого перекрёстка, где спустя время я покупал хурму, а приобрёл гранат задаром.

— Лесик, — сказала мама, — спустись. Я тут, у нижнего входа, под дождём, в будке. Мне достали яблоки…

В нашей семье что-то не так с именами. Стоит какому-то вполне человеческому имени подобраться к нам поближе, оно преображается — укорачивается, удлиняется, изменяет само себе, выкручивается до полной непохожести. Мою маму зовут Алла, и имя её переменчиво, словно море.

— Лика! — рявкает из комнаты дядя Жеша. — Я выключатель ваш починил. Не бейте по нему кулаками снова. Техника хрупкая! Лика, ты слышишь или нет?

— Только Жеша называет меня старым именем, — тихо говорит мама, внимая этому рёву.

— Ты что-то сказал? — кричит она в ответ. — Я не разобрала, ближе подойди…

Излишне говорить, что дядю Жешу по паспорту зовут Геннадием.

Лия Петровна, — говорит маме соседка. — О! Я должна к вам зайти в пятницу, но не знаю, какая буду, зайду сегодня. Вы, надеюсь, не против? Померим давление.

— Аля! — окликают маму на работе. — Без тебя чай не чай. Садись обедать.

— Удобно, когда столько имён, правда? — спросила как-то мама.

Мы пили чай с малиновым вареньем и ели печенье, овсяное. Если его макать в чашку, даже ненадолго, оно разваливается и тонет.

— Никто тебя не заметит, — поддержал маму я. — Возможность прожить иную жизнь, в смысле — имя даёт эту возможность.

— Да, — помолчав, сказала мама. — Сбиваются со следу… Те. Они… Ну…

— Вот ещё, — возразила сестра моя, Инга. — Опять вы выдумываете. И сильно у вас поменялись жизни? От перековеркивания?

— Ты скоро проверишь, — заметил я, звучно отхлебнув из чашки, — тебя будут звать по-другому. В документах каких-то, просто уверен.

Дома её все называют Тиной, и я уже видел одно приглашение, где её прописали как «Инезу».

— Мама! — решительно объявила Инга. — Он меня раздражает! Когда так пьёт чай, с шумом. Это некультурно. Всё, я пошла.

— И действительно, — задумчиво сказала мама. — Чего ты её дразнишь? Мало ли что напишут в документах в этих. Не чавкай так.

Мамину младшую сестру зовут Александра, имя долго притиралось к ней. В результате, стряхнув с себя несколько букв и изменив одну гласную, имя позволило себе полностью распорядиться тёткиной судьбой. Тётушка моя художница, и, глядя на её работы, я редко сдерживаюсь.

— Да, — как-то раз сообщил я маме после визита к тётушке, — тётя Алиса, точно, чем дальше, тем страньше. Ну что это за розовые лебеди? А небо, небо ты видела? Совершенно сиреневое! Бам-куку…

— Возможно, это мечта, — ответила мама. — И потом, она художник, она видит мир иначе.

— Художник не означает дальтоник, — возразил я, — вон у дяди Жеши всё чёрное и серое. Скорее серое. Интересно и правдиво.

— Это гризайль, — сказала мама, — всё серое. Такая манера. Он тоже так видит.

— Супа у них никогда не варят, вот у него и серое всё, — заметил я. — Бесцветное.

— И не говори, — вздохнула мама, — я уже сколько Алисе подсказывала, а она мне: «Он не любит…»! Ну как можно «не любить» суп?!

Я люблю супы. Я недолюбливаю геометрию и галок. Я немного предвижу будущее. Какую-то его часть, не наилучшую. Этот дар не подарок. Еще я нахожу потерянные веши, и но не означает, что я ничего не теряю. Меня назвали Александр, и считайте, что не назвали никак.

Видать, бегали к воротам, окликать странника-перехожего. Как, мол, вас звать-величать, сударь мой?

И прохожий ответил с испугу:

— Дык, запамятовал, матушка моя, безымянные мы.

Так и записали. Спасибо, что не прочерк. Имя не пристало ко мне, равно как и к тётке, и Сашей называют меня в школе, иногда во дворе. Изредка мама.