Страница 24 из 160
— Погода портится, — надтреснуто сообщила она. — Мне пора… Жизнь моя — стремление от корней до кроны, и так до последних дней. Ик!!!
И она дёрнулась в попытке повернуться через левое плечо или упасть на землю.
— Не договорили! Будешь без стремленья, — решительно заявила бабушка, совершенно тем же тоном, каким сообщала, что всё, что находится на тарелке, должно быть съедено, абсолютно. — Ты не властна над собой! Уже говорила. Так ты слова позабудешь…
Тощая фигура застыла в нелепой позе, звенья цепочек раскалывались с тонким стоном. Шурша и звякая, украшения скатывались вниз. Бабушка похрустела пальцами.
— Хотела всего лишь пройти скорейше, — тихо и недобро сказала она. — Не без оплаты странствия. Без оскорблений. Лишь пройти, есть мус. Я бы просила и платила, ты можешь… могла помочь. Содействовать. Но такое кламство[53].
— С чего я стану это слушать, — ворчливо заметила осыпавшаяся рокерша, подёргиваясь. — Есть дела и поважнее!
И она произвела сразу три движения: отточенным жестом откупорила бутыль, вскинула её «по-горнистски» и сделала шаг в сторону сосны. Я вытянул руку — пальцы обожгло, родинка цапнула уголок рта болью.
— Смотри и ты, — глухо произнёс я. — Сказала не к месту: «Что может один, могут и другие», — пусть эти слова обернутся против твоих желаний! — И я повернул ладонь. — Слово сказано.
Тучи, заметно сгустившиеся над пожарной частью, разразились градом. Что-то треснуло, раздался визг — в обсерватории погас свет, из окошка полуподвала повалил сизый дымок.
Вообще-то я хотел вызвать ливень.
Суть метаморфини, пьяно пошатывающейся в двух шагах передо мною, оказалась древней, и великой, и страшной, несмотря на небольшой размер — жадность и движение, скрип ветвей и клёкот, шорох корней и шуршание чешуинок там, внизу, во мраке, и рёв ветров — там, в великой кроне, и голоса, голоса, голоса…
Бутылка в нервных лапках существа треснула. В жадно запрокинутый рот по-прежнему упиралось горлышко, остальная часть отпала и разлетелась в пыль и брызги. Запахло брагой. И мёдом. Град усилился.
— А-а-а-а… — горестно проорала всё более теряющая человеческий облик девица. — Нет, нет, нет! Стой!!!
Она рухнула на четвереньки и горестно впилась остренькими пальчиками в хвою, мох, землю — куда кануло янтарное зелье. Зачерпнув полные пригоршни перегноя, она, коленопреклонённая, яростно потрясла ими в нашу сторону.
— Так нечестно! — прострекотало быстро покрывающееся подшёрстком существо, — Я отвечу, скажу… отомщу! Ты поплатишься! Знай, ты упустишь первое счастье… Проклятье, такой сложный рецепт — и в землю! Так нечестно, обманщик будет обманут… — Она стала ниже ростом, сжала кулачки и потрясла ими — сначала в сторону неба, затем опустила непропорциональные ручонки вниз. — Призываю змея и птиц в св…
— Алзо, стоп. Разговор не получился, — быстро сказала бабушка, сняла берет и взмахнула им, словно отряхивая от капель. Град перестал, будто привернули кран.
— Пить — здоровью вредить, — сердито сказал я.
Огромная рыже-серая белка уставилась на меня и явно показала неприличный жест.
— Этим унижаешь только себя, — бесцветно заметила ей бабушка. — Пора что-то решить с твоим норовом. Идём, Лесик. Беседа неудачная. Не желаю тебе здравствовать, вестница. И такое скажу — не стоит пить больше, чем хочешь…
Белка метнулась по стволу вверх. Земля у нас под ногами тяжко вздрогнула, будто вздохнула. Бабушка водрузила берет на место и тщательно заправила волосы.
— Но пойдём шукать тего шкодника, Лесик, — вздохнула она, когда мы сошли с холмика. — Та ваша гора неприветное место. Злое. А как ты научился закликать бурзу[54]? Так, без слов необходимых…
IX
Дама Октябрь — хозяйка холодных вечеров и пустых полей под стылым небом. Серьёзная, сероглазая, спокойная, несгибаемая, полна она настойчивости и воли. Она движение, не покой. Совершенный металл.
Покрывала её пахнут старым деревом, сонной землёй, мхом, далёким дымом, палым листом, мокрой кирпичной кладкой, сухостоем и вечно молодой крапивой.
Северный ветер, частый гость, трубит в свой рог с утра до ночи, празднуя победу, холод, стыль.
И где-то, будто на краю земли, погромыхивают составы — спешат успеть и приближают встречи. Ведь если поезд не придёт — пассажир с ума сойдёт, это всякий знает.
— Поезд исключённый, — любезным тоном произнесла бабушка, расправляя складочки на перчатках со всей возможной тщательностью. — Нам следует искать переход. Быстрый.
— Светофор и зебру? — спросил я, предвкушая бабушкин гнев.
— Не совсем, — по-прежнему любезно ответила она, — змей.
— Кого это вы так назвали сейчас? — спросил я. Бабушка улыбнулась уголком рта.
— И жезл, — добавила она. — И крыла, а также ртуть и срéду.
Я озадачился, всё названное было мне известно и давно, но по отдельности. А вот вместе…
— Господи! — вырвалось у меня.
— Лишь Он был, есть и будет, — ответила бабушка.
— Вы опять посмеялись надо мной, — надулся я. — Почему нельзя сказать прямо: «Гермес».
— Смешное, — сказала бабушка, — то твоё желание говорить прямо весь час. Вот я говорю тебе прямо — шарлатант. Но что в ответ? Ты сердитый, как змея!
— Мог бы быть серый, как свинья. — свирепо заметил я. — но из уважения к вашему возрасту…
— Портишь кровь мне, как дзевчыне? — доверительно спросила бабушка. — Чудовно! Чувствую себя молодой…
— Да, я многое могу, — надувшись, заявил я, — порчу кровь, играю на нервах, пою вторым голосом.
— Таланта, — поддакнула бабушка. — Как то говорят, тераз — самозродик?
— Самородок, — оскорбился я.
— Ну-да, ну-да, — милостиво согласилась бабушка. — Овшим, такое. Тераз умолкни.
Я решил подчиниться.
Бабушка извлекла из сумки пачку «БТ», нашарила в недрах «саквояжа» спички, закурила и принялась разглядывать меня сквозь дым — судя по всему, вытягивала мысли, а я этого не люблю… Я ощутил укол в висок, словно укусила надоедливая мошка — так всегда бывает, когда кто-то лезет в потаённое.
Молчание подзатянулось.
— Не вижу решения иннего, — наконец досадливо буркнула бабушка и поправила ремень «саквояжа», — кроме как кланяться тому… Тому сквернавцу! Ух. Сейчас одшукаешь его. Для меня. Налаштуйся на розшук…[55] Где то полуноц, ну, тот… север?
— Я вам что, бабушка, компас? — мрачно поинтересовался я.
В ответ бабушка многозначительно развоплотила окурок.
Мы спустились с горки и вернулись на улицу.
— И вообще я с вами долго работаю бесплатно, — развил тему я. — А это нечестно…
— Такое, — заметила бабушка, покашляв. — Есть сокровища реальные, их даёт Бог.
— И что это? — поинтересовался я.
— Дети, клад правдывый, — убедительно сказала она, — слыхал о них?
— Немного, — ушёл от ответа я, — там много нюансов. Наследственность, влияние улицы, детский сад — трусы на лямке… А вот оплатить мне поиск — это хорошо, тем более я свой рубль отдал. Юбилейный. Сейчас всё что-то стоит, даже знание. Я уже не говорю о деяниях.
— Так ты хочешь оплаты нынче? Тут? За драгоманство? — подозрительно добродушно поинтересовалась бабушка.