Страница 80 из 81
— Скажите охране музея, чтобы никого не выпускали из здания, и ждите, — предупредила дежурная по городу.
Эрасмуссен расследовал кражи произведений искусства и вернул на место уже не один украденный холст (собственно, единственным темным пятном в его послужном списке был хвост карликового динозавра, вероятно, отломанный не в меру ретивым школьником). Новое дело представлялось ему элементарным: невозможно украсть такое количество реликвий и уйти незамеченным; рано или поздно, а что-нибудь всплывет на подпольном рынке. Еще только собираясь на место происшествия,он отрядил двух подчиненных проверять алиби самых активных охотников за музейными древностями. А подъезжая к музею, послал других осмотреть здание снаружи.
Но эти меры оказались напрасными. Поздоровавшись с директором, Эрасмуссен попросил отвести его к обокраденным витринам. Директор же в ответ протянул список на 20 страницах и объяснил, что классического ограбления с битьем стекол и отключением сигнализации не было. В музее проводилась плановая ревизия запасников, во время которой и обнаружилась «недостача» в особо крупных размерах, причем исключительно в отделе индейских древностей.
Эрасмуссен пробежал взглядом список.
— Что-то не пойму: эти вещи вовсе не из первого ряда. В музее можно было бы поживиться куда как лучше. Впрочем, преступник или преступники, вероятно, не желали привлекать внимание похищением известных вещей. Такие и обнаружить быстрее и продать сложнее.
— Наверное, вы правы, — вздохнул директор.
— Когда была предыдущая ревизия экспонатов?
— Десять лет назад.
Глаза Эрасмуссена потухли. С таким «долгим» грабежом он еще не сталкивался, хотя уже было понятно, что вор — един из сотрудников музея со стажем, ибо вынести за один раз столько предметов невозможно: требовался, по крайней мере, до верху груженый пикап. Значит, выносили постепенно.
— А вы проверяли, — спросил Эрасмуссен, — в витринах у вас сейчас подлинники?
— Не все, *— помялся директор, — самые ценные экспонаты мы от греха подменяем копиями.
— Ну, пойдемте в закрома.
Подземное хранилище-запасник состояло из множества пеналов, защищенных металлическими дверями. Директор распахнул одну из них. Эрасмуссен прошелся по длинной комнате. Стены были заставлены стеллажами и коробками с археологическими и этнографическими находками, которые внутри лежали вповалку. Взять отсюда предмет не составляло труда, можно было бы даже оставить бумагу, создавая иллюзию непотревоженного объема.
— Тут находки из резервации племени пима, — объяснил директор. — При ревизии не досчитались 163 предмета.— А остальные?
— Это в соседней комнате, — сказал директор, — культура племени мерикопа.
— Что общего у этих племен?
— Считается, что они потомки культуры хохокам — бесследно исчезнувших.
— А есть ли что-нибудь общее у исчезнувших экспонатов?
— Большая часть их как будто предназначалась для священнодействий. Но точно это не докажешь: на данном этапе исследований редко можно сказать наверняка, связан орнамент на конкретном сосуде с культом предков или нет. А индейцы в некоторых вопросах религии на сотрудничество не идут: боятся мести духов. Вот когда археолог находит предмет прямо в киве, тогда другое дело, тут все ясно. Кива — это круглая полуземлянка, в которой собирались индейцы рода и священнодействовали, — пояснил директор.
— Примерная стоимость похищенного? — спросил Эрас-муссен.
— Это невозможно посчитать. Многие имеют только научную ценность, но никак не рыночную. Вот, например, № 191: «Амулет заклинательницы Киналик, начало нашего века. Плетеный круг, на котором размещены: отщеп с приклада убитого бледнолицего, обрывок тетивы, лоскут от шапки умершего брата, вырезанная картинка с табачной бандероли, ухо белки…» Такие продают туристам по два доллара за штуку. Ценность нашего только в том, что он настоящий и ни один индеец его не продаст, побоявшись мести духа Киналик. Кстати, амулет мы посылали три года назад на выставку декоративного искусства, то есть он еще был на месте.
— А вот № 36: глиняный расписной сосуд в виде толстого мужчины, около 1000 года? — спросил Эрасмуссен.
— Это, безусловно, ценная, но не очень дорогая вещь. Полгода назад, если мне не изменяет память, ее фотографировали для какого-то художзственного альбома. Специализирующиеся на этом издательства — финансовое подспорье музею.
— Получается, у вас тут не хранилище, а проходной двор.
— Ну знаете! Это чересчур.
Эрасмуссен уже не сомневался, что вор у него в кармане.
По крайней мере, основной, так как могли быть и проходные «любители сувениров», вроде фотографов.—* Пойдемте-ка в ваш кабинет, — сказал Эрасмуссен, — и составим список всех, кто за последние десять лет имел доступ в эти две комнаты.
— Начинайте с меня…
д Директор не только сумел представить список работавших, Ьо и снабдил его собственными комментариями на полях, а к Слиску украденного добавил фотографии…
Сидя в своем кабинете над бумагами, Эрасмуссен первым делом поразмыслил над версией: может, воровали только те вещи, которые путешествовали по выставкам? Таких еле набралось на четверть. Версия отпала.
Потом он сходил в отдел, «курировавший» нетрадиционные церкви и секты: ведь эта публика без ритуальных и освященных штучек, как бойскаут без рюкзака и галстука в походе.
Но и тут получил от ворот поворот: новоявленные пророки и ясновидящие, объяснили ему, сами мастерят амулеты и талисманы; это их бизнес. Не родился еще в среде черно-белых магов такой дурак, который бы позарился на истуканов вымершего народа, ведь они уже проиграли более могущественным духам. Наш контингент покупает только египетские мумии по 30 долларов за унцию в базарный день.
Впрочем, копию со списка похищенного сняли на всякий случай.
Эрасмуссен вернулся к себе вполне довольный: у него оставались только две версии — клептомания и коллекционирование. А на этом он собаку съел.
Из работников музея Эрасмуссен решил в первую очередь заняться Кеннеди и Саккетом — этнографом и археологом, занимавшимися культурой хохокам. К ним он добавил их ассистентов и двух лаборанток. Получилась шайка грабителей национального достояния.
Поразмыслив, Эрасмуссен вычеркнул из списка Саккета. Зачем ему сначала выкапывать вещь, везти в музей, вносить в опись, класть на полку и потом — воровать?! Он бы прекрасно мог сунуть ее в карман прямо в раскопе, как поступил Шлиман с Троянским кладом.
Но тут взгляд Эрасмуссена наткнулся на приписку директора. Последний характеризовал Саккета как типичного ученого, то есть не от мира сего. Например, приезжая на городище, Сак-кет стрелял из лука и там, где падала стрела, начинал копать и, как правило, ничего путного не находил. Но не расстраивался, потому что проповедовал теорию разумного ожидания.
Эрасмуссен вписал Саккета обратно и вычеркнул Кеннеди: этнографа, согласно характеристике, отличала такая преданность науке, что иной раз он ночевал в музее, не желая ни на секунду расставаться со «своими» сокровищами, и часто ругал своего ассистента, который от занятий наукой пытался выкроить время на свойственные молодости удовольствия. «Впрочем, если этот Кеннеди такой энтузиаст дела, как он мог не заметить отсутствия стольких экспонатов?» — подумал Эрасмуссен и набрал номер директора музея.
— И не мудрено, — ответил тот. —У нас полтора миллиона предметов культуры хохокам.